Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Донцы на линии

Доблестные воины в течение 60-летней Кавказской войны постоянно делили с русскими войсками труды и славу военных подвигов; многие из этих подвигов займут почетное место в истории. Так отзывался о донском войске в приказе по кавказскому корпусу Великий князь Михаил Николаевич.

Действительно, после долгой и упорной борьбы с татарами, своими ближайшими соседями, донцы, как сподвижники нашей армии, являются борцами в горах и ущельях Кавказа. Их там перебывало более чем 200 тысяч, но из десяти лишь один узрел родимую сторону. Кроме того, со времен императрицы Екатерины донцы выселились, частью по охоте, частью по неволе, на берега Кубани, Лабы, Терека, где рядом станиц, укреплений, а больше своею грудью отражали первые набеги горских народов; в то же время сопровождали наши транспорты, развозили приказания, одним словом, несли трудную линейную службу. Так вот на помощь этим переселенцам, равно как и прочим линейным казакам, поселившимся еще раньше, высылались поочередно полки с Дона. Тяжела была их служба! Линейцы там родились, свыклись с неприятелем, знали его сноровки, наконец, притерпелись ко всем невзгодам походной и домашней жизни; донцы же попадали прямо в лазареты, где умирали сотнями. Они были здесь как чужие, даже получили особое прозвище: «Кaмыш». И на Дону прошла не добрая слава про «Линию, Линеюшку, кавказскую сторонушку»: ее проклинали в песнях, как «горькую недолюшку». Зачастую являлись сюда малолетки на плохих лошаденках, не умевшие стрелять по горскому обычаю, на всем скаку, и таким-то воинам приходилось каждодневно встречаться с чеченцем! Последние имели во всем перевес: сами они гибки и увертливы, как змеи, шашки их тяжелы и остры, удары метки, неотразимы. Боевая служба донцов еще много страдала оттого, что полки действовали не в полном составе, а малыми частями, рассеянными по всей Линии, то при отрядах, то в дальних командировках или просто на посылках. Но дело сразу изменялось, когда во главе полка становился начальник, умевший их собрать, сплотить и вдохнуть отвагу отцов.

Тогда и донцы являлись сильными, даже грозными чеченцам; тогда они ни в чем не уступали своим соратникам-линейцам. К числу таких вождей принадлежал Яков Петрович Бакланов. Сам уроженец тихого Дона, из бедной семьи, Яков Петрович в детстве пахал землю, косил сено, пас табуны. Еще мальчишкой он скакал верхом на диких степных лошадях, ловко стрелял из ружья и первенствовал во всех ребяческих играх. Он рос на свободе, как росла большая часть его сверстников; заслушивался рассказами о старине, как некогда казаки гуляли по Синему морю, как отсидели от «турского султана» Азов.

И вырос из мальчугана богатырь-казак, силы необычайной, воли железной. Из-под густых нависших бровей горели его серые, глубокие глаза, метавшие искры; густая борода покрывала его могучую грудь. Одевался он просто, по-казацки, в шелковую красную рубаху, прикрытую бешметом, широкие шаровары и черкесские чевяки; на голове носил папаху. Прямодушный и бескорыстный, Бакланов не многому учился, но твердо помнил, что без веры в Бога не прожить христианину, что для победы над врагом нужно скрытно к нему подойти, быстро и смело напасть. Его называли Ермаком Тимофеевичем и, правда, что в Бакланове как бы воскрес этот любимый атаман казачий. Врагам он был страшен, как только появился на Кавказе; у чеченцев он слыл под именем «даджал», что значит по-нашему «черт», и только в виде ласки называли «Боклю».

Получивши донской 20-й полк, Бакланов задался поставить его так, чтобы он ни в чем не уступал полкам линейным. Прежде всего, он завел в полку особую, седьмую сотню и назвал ее учебной; эта сотня ходила у него то в голове, то составляла резерв, смотря по надобности. Кроме того, были составлены еще две команды: пластунская, из лучших стрелков и наездников, другая – ракетная; наконец, в каждой сотне один завод, снабженный шанцевым инструментом, обучался саперному делу. В частых набегах и стычках казаки Бакланова оделись и вооружились на счет неприятеля. Вместо форменных донских чекменей, они носили азиатские черкески, вместо казенных шашек, раздобыли чеченские, но пики, как наследие отцов, казаки сохранили. По ним чеченцы отличали донцов от линейцев. Обучение полка велось не на плацу, а вдоль чеченской границы, где стояли казачьи посты. Бакланов не спал по ночам, рыскал с пластунами по таким трущобам, где не бывала нога человека, и в это-то время приучал казаков глядеть в оба. «Все заметь, – учил Бакланов, – ничего не прогляди, а тебя чтобы никто не видел». В мелких схватках донцы изучали сноровки неприятеля, приучались спешиваться, стрелять на всем скаку, скрываться в засаду и т. п. Во время же боя никто не смел покинуть рядов, даже легко раненые, те же, которые лишились лошадей, бились пешие, пока не раздобудут новых. «Покажи врагам, – говорил Бакланов, – что думка твоя не о жизни, но о славе и чести донского казачества». Трусливым не было места в его полку, храбрых он осыпал деньгами без меры, без счета.

Полк Бакланова стоял по укреплениям передовой Кумыкской линии, от Умахан-юрта до старого Чир-юрта, верст на 60 по реке Сулаку. В самое Крещенье 1847 года в укрепление Куринское, где помещался штаб полка, прибежал лазутчик с известием, что горцы хотят напасть на Старогладковскую станицу на Тереке. Начальство сейчас же оповестило всю Линию, а на Тереке в скрытом месте был расположен отряд, с приказанием не трогаться, пока чеченцы не начнут переправку. Два дня куринский гарнизон, состоявший из полка кабардинцев и одного линейного батальона, провел под ружьем в ожидании, не загремит ли где сигнальный выстрел. На рассвете 8-го дня прискакали пластуны Бакланова: они видели, что скопище прошло возле крепости и направилось к Тереку. В укреплении все были начеку; отряд немедленно выступил: впереди Бакланов с полком, сзади Майдель с кабардинцами. Вскоре послышались со стороны Терека глухие раскаты пушечных выстрелов – донцы пошли рысью. Погода стояла сырая, пасмурная; густой туман ходил волнами, скрывая окрестности. Между тем, чеченцы подъехали к переправе: их вел наиб Бата, некогда служивший русским. Он объехал ряды, посулил богатую добычу и вдруг крикнул: «Медаль и десять рублей тому, кто первый перескочит Терек!». Только чеченцы успели спуститься к реке, как на другом берегу блеснул огонек, потом бухнуло ядро, прорезавшее толпу как раз посередине. Это был только сигнал. Разом грянули картечью скрытые до сих пор пушки, затрещали ружейные выстрелы;

дрогнули горцы. Поздно заметил опасность Бата. «Назад, назад!» – кричал он во все горло. В это время с боку длинной лавой неслись казаки, сотня за сотней, молча, без обычного казачьего гика. Удары пик в густую толпу были смертоносны. Обезумели чеченцы: они покинули раненых, убитых и пошли на пролом. Окружив скопище, казаки гнали его, как стадо диких коз, до самых гор, где, благодаря ночи, чеченцам удалось рассеяться в лесных ущельях. Изменник потерпел неудачу, казаки же Бакланова показали себя достойными своего учителя. Им тогда досталось много богатого оружия, в чем они сильно нуждались. «Казак должен вооружаться за счет неприятеля», говорил часто Бакланов, выслушивая жалобы, что наши шашки много хуже чеченских.

Недель через 5, не то 6, наш часовой заметил партию хищников, спускавшихся с гор, по направлению к Горячим ключам. По тревоге две сотни под начальством Бакланова вынеслись наперерез, но на 3-й версте были атакованы громадным скопищем, сидевшим в засаде. Это был сам Бата, вздумавший посчитаться. Однако, Бакланов знал чеченские сноровки. Вслед за собой он приказал двигаться учебной сотне с двумя конными орудиями; еще сзади бежали 4 роты кабардинцев. Лихая артиллерия за 500 шагов снялась с передков, вслед затем брызнула картечью в середину конной толпы. Тут сам Бата попал в ловушку, которую готовил русским. Он кинулся было вперед – попал на штыки кабардинцев; круто повернув назад, пронесся под перекрестным огнем и исчез в лесу. Казаки потеряли в этом коротком деле только одного раненого. Слава Баты, как наездника, пропала: он был сменен, на его место назначен молодой наездник Гехо. Новому наибу надо было показать свою удаль, и вот в конце октября с угловой башни дали знать, что партия чеченцев проскакала к аулу Энгель-юрт. Действительно, вскоре посыпались оттуда частые выстрелы – знак, что чеченцы встретили отпор.

По сигнальной пушке две сотни промчались в карьер, с Баклановым по главе. Путь пролегал по отлогой покатости между брошенных аулов. Возле одной из таких развалин казаки заметили стоявшую партию, посреди которой колыхался по ветру вышитый золотом разноцветный значок. Значит, здесь находился сам Гехо с тремя или четырьмя сотнями чеченцев, обыкновенно сопровождавших своего наиба. Гехо, видимо, поджидал партию, бывшую в набеге. Заметив казаков, чеченцы с места бросились в шашки. Чуть было не пошатнулись донцы на своих притомленных конях; но Бакланов сам врубился в толпу, выхватил значок и высоко поднял его над головой. В это время чеченец ударил его по руке шашкой; тем не менее, приподнятый значок уже возвестил победу: чеченцы быстро повернули в лес, покинув убитых. Потерю «аляма» горцы приняли как дурной знак для молодого наиба.

В одной пустой схватке пуля раздробила Бакланову ключицу и засела где-то в груди, кровь забила горячим ключом. Два казака тут же, на месте схватки, перевязали ему наскоро рану, после чего он опять сел на коня. Лечил Бакланова один из «хакимов», вроде наших знахарей, и уже на 4-й день Яков Петрович выехал в разъезд. Между казаками давно ходил слух, что он заколдован, что его убить-то можно, но только особой, серебряной пулей. Когда же Бакланов был ранен, казаки объяснили это тем, что он не поладил с «самим», однако ему нисколько не больно, так как «силу от Бога имеет страшную». Во время затишья на Линии, что случалось, впрочем, не часто, Бакланов пропадал из Куринского по несколько дней. Выедет, бывало, с двумя, тремя пластунами рано, до зари, а вернется поздно вечером, не то ночью. Куда и зачем он ездил – никто не ведал. После уже стало известно, что Бакланов объехал самые дальние места наших владений, побывал в горах, посетил Чечню и, таким образом, изучил все ходы, все тропинки. Эти сведения пригодились казакам.

Однажды Бакланов вел свои 3 сотни в набег. Ночь выпала темная, ветер бушевал, крутил какую-то метелицу. Яков Петрович все время ехал впереди, вдруг остановился, осмотрелся и заметил, что отряд идет не туда, куда следует. Проводник рассердился, стал показывать, что дорога та самая. «А где сухое дерево, которое должно быть вправо от дороги?» – спросил Бакланов. Тут проводник припомнил, что действительно надо быть сухому дереву. Пластуны разыскали настоящую дорогу, а казаки решили между собой, что, значит, Бакланову «так уж дано знать дороги, где он никогда и не бывал».

А сколько раз случалось, что только беззаветная храбрость Бакланова могла выручить его донцов, уже достаточно обстрелянных и обвыкших в Кавказской войне! В конце 1850 года отряд, под начальством отважного Майделя, выступил в ауховские аулы. В отряде находилось 5 батальонов пехоты, 8 орудий, донцы Бакланова и гребенские казаки.