Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Пугачевская смута

Между благодетельными распоряжениями высшего военного начальства были и такие, которые вызывали неудовольствия среди казаков, возбуждали между ними ропот. Вожаками непокорных всегда являлись старые казаки, особенно сведущие в Святом Писании, или начетчики. Они не хотели признавать никаких перемен, «новшеств», хотя бы то было полезно для них самих и необходимо для блага государства. Они желали жить по старине, по заветам и обрядам до Петровской Руси, что было общим желанием людей «старой веры». А среди яицких казаков старая вера, до Никоновская, была в большом почете. На Дону, Яике и южном Поволжье находили верное убежище ревнители старины, которым грозила опасность в Москве. Их укрывали в скитах и монастырях Иргизских, Камыш-Самарских, Узенских, на прибрежных островах моря, одним словом, там, куда не мог проникнуть самый ретивый сыщик. Не только раскольники, но и подданные, люди всякого звания находили себе здесь место по недостатку рабочих рук. Еще Петр Великий признал необходимым выделить казачье сословие, для чего велел произвести перепись всех наличных казаков. Многим это не понравилось. Они утверждали, что счисление народа – тяжкий грех, который навлек гнев Божий и на Давида. Однако их переписали, разделили на сотни, на десятки и положили жалованье: полторы тысячи на все войско, которого оказалось 3200 человек, да по осьмине хлеба на каждого. Кроме того, Царь отменил выбор войскового атамана и стал назначать на эту важную должность по своему усмотрению из наиболее надежных казаков. Года за три до воцарения императрицы Екатерины последовало утверждение ненавистного казакам «штата»: это было новое положение, по которому многие дела отходили теперь к Оренбургскому губернатору, тогда как прежде решение их зависело от войска. Но это все ничего, если бы в самом войске не было злоупотреблений, вооруживших казаков даже на сопротивление властям. Между ними издавна стала обозначаться так называемая «старшинская» партия, из людей богатых, именитых, отцы и деды которых занимали разные почетные должности; из этой же партии назначались войсковые атаманы, есаулы и вообще все правящие в разных случаях. Они же собирали с казаков деньги для уплаты в казну за пользование гурьевским учугом, но при этом, не забывая себя, требовали вчетверо больше, чем следовало, отчета же не отдавали по несколько лет. Войсковой атаман сам держал на откупе десятинную пошлину, почему тянул сторону старшин, а если кто очень домогался отчета, того брали под караул и наказывали. Взаимные пререкания и жалобы тянулись несколько лет, пока две партия не озлобилась на другую до того, что между ними возгорелась неугасимая вражда. Когда эти жалобы дошли до Императрицы, она повелела разобрать их и навсегда прекратить.

На Яик выехали два следователя: генерал-майор Траубенберг, командующий войсками в Оренбургской губернии, и капитан Дурново; один – со старшинской стороны, другой – с войсковой. Почему-то они медлили, не приступали к делу, а, между тем, ненавистные казакам старшины продолжали шествовать. Возник ропот, волнение. В ночь на 13 января 1772 года, улицы и площади Яицкого городка наполнились вооруженными казаками; старшинская партия пристала к регулярной команде, бывшей на ту пору в Яицке. На рассвете огромная толпа в несколько тысяч приблизилась к дому Дурново и выслала депутатов с требованием, чтобы дело их было решено в тот же день. Дурново отвечал, что все уладит через неделю. Толпа, разразившись криками, бросилась разбирать забор; в соборной церкви загудел набат, по которому выступила процессия с иконами и хоругвями впереди. Под прикрытием святыни, казаки всею толпой молча стали напирать. Впереди шли те же депутаты, повторяя свою просьбу завершить их дело. Еще два раза Дурново дал такой же ответ, наконец, приказал выпалить. Рассвирепевшие, обрызганные кровью товарищей, казаки овладели пушками, смяли драгун и ворвались в дом. Траубенберг был убит, Дурново избит до полусмерти, войскового атамана Тамбовцева вытащили полуживого на двор, где изрезали на куски. Большинство казаков старшинской партии также поплатились головами, остальных взяли под стражу, их дома и имущество разграбили дочиста, а через четыре месяца явились войска.

Жестоко поплатились тогда казаки: тюремные избы, гауптвахты, подвалы домов были набиты арестантами; их вешали, четвертовали, отрезали носы и уши, или, по наказании плетьми, отправляли в Сибирь на поселение. По окончании казней приступили к водворению нового порядка. Круги казацкие были уничтожены, звание атамана упразднено, а вместо того и другого учреждено комендантское управление; в городе поставлен гарнизон. Уцелевшие от погрома старые казаки бежали в степи, где прятались по скитам или в отдаленных хуторах. Они разносили повсюду молву, что наступили последние времена яицкому войску; они говорили о казнях товарищей, о гибели привилегий. «Прежние наши обряды вовсе опровержены, и открылся штат, которого, мы вовсе не желаем; вместо войскового атамана нами командует полковник Симонов, из регулярных», так они жаловались Императрице. Ропот и озлобление были в самом разгаре, когда разошелся зловещий слух о появлении в войске Императора Петра Федоровича.

Покойный Государь даровал при жизни различные вольности дворянству. Народ стал ожидать себе того же. Когда же Петр Федорович скончался, пошли суеверные толки, что он не умер, но скрылся в потаенном месте. Его образ стал излюбленным, особенно среди раскольников, которые уверяли, что он бессмертен. По их толкованию Государь живет и поныне, за Нерчинскими горами, но придет время, когда он объявится во всей силе, с бесчисленным воинством, восстановит на земле истинную веру и будет царствовать с «верными» по заветам прародителей. В приволжском и приуральском крае эти слухи стояли тверже, чем в других местах крещеной Руси, почему среди казачьего сословия и проявлялись самозванцы. Явился один – скоро исчез, потом явился другой. Это был донской казак Емельян Пугачев, человек безграмотный, трусливый, но смышленый, продувной и даже дерзкий; на язык бойкий, подчас то хвастливый, то любивший напускать на себя сиротство. Ни в его осанке, ни в обхождении ничего не было властного, ничего такого, что напоминало бы родовитость или знатность происхождения. Приземистый мужичок, с лукавыми глазками, черной всклокоченной бородкой, ничуть не был похож на истых, природных атаманов Дона и Поволжья, каковы, например, Ермак Тимофеевич или Стенька Разин – ни тени их богатырства или удали. Проживая по хуторам и уметам, Пугачев соблазнял простодушных казаков такими речами: «Я даю вам обещание жаловать ваше войско, как и Донское, по 12 рублей жалованья и по 12 четвертей хлеба; жалую вас рекою Яиком и всеми притоками, рыбными ловлями и землею, угодьями, сенными покосами, безданно-безпошлинно; я распространю соль на все четыре стороны, вези, кто куда хочет, и буду вас жаловать так, как и прежние государи, а вы мне за то послужите верой и правдой». Неверующим в его достоинство Пугачев показывал какие-то знаки на теле, которые он называл царскими: «Примечайте, друзья мои, – говорил он однажды, – как царей узнают». Причем он отодвинул волосы на левом виске, казаки заметили как бы пятно от золотухи, но знака разглядеть не могли.

«Все ли цари с такими знаками родятся, – спросил казак Шигаев, – или это после, Божьим изволением, делается?» – «Не ваше это дело, мои друга, простым людям ведать этого не подобает, – хитро увернулся бродяга». – «Теперь верим, – сказали присутствующие, – и признаем в вас великого Государя Петра Федоровича». Тут находились Чика, он же Зарубин, Караваев, Шигаев и Мясников.

Однако между первыми сообщниками Пугачева не все были так просты, чтобы поверить его россказням. Однажды Чика, оставшись наедине с Пугачевым, спросил у него: «Скажи мне, батюшка, сущую правду про себя, точный ли ты Государь? Нас здесь только двоечко, а Бараваев-то мне все рассказал о тебе, какой ты человек». – «Что ж он тебе сказал?» – «Сказал, что ты донской казак». – «Врешь, дурак», – воскликнул Пугачев. «Мне большой нужды нет, донской ты казак или нет, а если мы приняли тебя за Государя, значит тому так и быть». «Если так, – ответил Пугачев, – то смотри же держи в тайне. Я подлинно донской казак Емельян Иванов. Я был на Дону, и по всем тамошним городкам везде молва есть, что Государь Петр III жив и здравствует. Под его именем я могу взять и Москву. Не потаил я о себе, кто я таков: сказывал Караваеву, Шигаеву, также и Пьянову». Чика, несмотря на клятву, рассказал Мясникову. «Нам какое дело, Государь он или нет, – ответил Мясников, мы из грязи сумеем сделать князя. Если он не завладеет Московским царством, так мы на Яике сделаем свое царство». Так же думали и прочие сообщники самозванца. Им нужен быль человек, неизвестный никому в войске, который бы вернул казакам их прежние права и привилегии. До остального им дела не было: пусть его морочит русский народ.

16-го сентября, на хуторе братьев Толкачевых собралась толпа в 30 или 40 человек, в числе которых находились беглые русские, казаки, калмыки. В толпу вошел незнакомый человек и объявил о себе так: «Я вам истинный государь, послужите мне верой и правдой. Бог за мою прямую к нему старую веру вручает мне царство по-прежнему, и я намерен восстановить вашу вольность и благоденство. Я вас не оставлю, и вы будете у меня первые люди». Все присутствующие пали на колени: «Рады тебе, батюшка, служить до последней капли крови! Не токмо мы, но и отцы наши царей не видывали, а теперь Бог привел нам тебя, государя, видеть». Пугачев приказал принести образ и привел всех к присяге, после чего распустил по домам, наказав собираться в поход. Наутро свита Пугачева уже возросла до 80 человек. В ее присутствии казак Почиталин прочел манифест, в котором повторялись уже известные обещания самозванца. Во все время чтения казаки стояли с поднятыми вверх руками. Развернули знамена с нашитыми восьмиконечными крестами, прикрепили их к копьям и, сев на коней, двинулись степью. Во все ближайшие хутора разосланы гонцы созывать людей, так началось восстание, известное под именем «Пугачевщины».

Вся Линия от Яицкого городка поднялась в ту пору поголовно: казаки вооружались, готовили запасы, шили знамена, рассылали вестовщиков с наказом постоять за царя Петра Федоровича и за казацкие вольности. По первым слухам о самозванце, о том, что мятежники намерены овладеть яицким городком, полковник Симонов выслал оренбургских казаков схватить Пугачева. Разъезды скоро вернулись и донесли, что самозванца уже там нет, где его искали, верно сбежал. А он в это время стоял перед Яицким городком; его лазутчики уже шныряли между, казаками, уговаривали их выйти навстречу с хлебом-солью, по обычаю. В распоряжении Симонова находилось всего около тысячи человек команды, в том числе сотня оренбургских казаков. Выступить из города он не решался, потому что казаки могли не впустить его обратно. Симонов выслал небольшой отряд с пушками к Чоганскому мосту. От пугачевской шайки отделился один из казаков и, держа над головой бумагу, подал старшине Окутину, сказав при этом: «Вот вам указ от государя, прочтите его всем». – «У нас есть Государыня, – ответил Окутин, – а Государя Петра Федоровича давно нет на свете». Окутин передал бумагу капитану Крылову, отцу известного баснописца Ивана Андреевича Крылова. Тут казаки подняли шум и в числе 50 человек ускакали к самозванцу; между ними находились: Андрей Овчинников, Дмитрий Лысов, Фофанов и др. «Пропало теперь все яицкое войско!» – сказал Крылов.