Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Уральцы у себя дома

Уральских, собственно служилых, казаков считается 15 тысяч: почти на 8 донцов приходится один уралец. Последние, как и донцы, живут станицами, или селами, от 100 до 200 домов каждая, расположенными по правому берегу Урала. Всех станиц 20, в том числе две Илецких. Река Урал – «Золотое дно, серебряна покрышка» – кормит, поит, одевает, обувает. Он течет по необозримой степи, бесплодной, солонцеватой. Только низменные места, по берегам притоков до самой реки, обильны луговой травой. На каждого казака приходится по 427 десятин земли, но земледелием они занимаются мало, живут больше от своих стад, пропитываются рыболовством. Так повелось издавна.

Уралец ростом не велик, зато плотен, широк в плечах; вообще, народ они красивый, здоровый, кроме того, живой, деловитый и гостеприимный. От них пахнет старинною Русью. На службе они кротки, послушны, в бою храбры, в походах выносливы на удивленье. Морозов уралец не боится, потому что мороз «крепит»; жары тоже не боится: пар костей не ломит; а воды или сырости – еще того меньше, потому что сызмала привык по своему промыслу возиться в воде. В своих привычках казаки наблюдают простоту. Они по целым годам не пробуют ни осетрины, ни севрюжины или белужины – товар, этот дорог: «Не по рылу», – говорят. Хозяйки варят дома черную рыбу, и то по временам, когда разрешается лов. В постные дни хлебают пустые щи да кашицу; в скоромные режут баранов, едят каймак, т. е. упаренное густое молоко; в поход берут пшеничные хлебцы с запеченными яйцами, «кокурками» называются. И в своих обычаях казаки наблюдают святую старину. Старые казаки никогда у себя не божатся, говорят: «ой-ой», «ни-ни»; не скажут «спасибо», а «спаси тя Христос». Входя в избу, останавливаются на пороге и говорят: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!», – как это принято в монастырях или скитах. Затем выжидают ответного «Аминь!». При встрече с незнакомым спрашивают: «Чьи вы?». Наши имена редко встречаются на Урале: там дают имя того святого, которого празднуют за Седьмицу до рождения. Этот обычай строго соблюдается. Если казак походом, или в какое другое время, нарушает дедовский обычай, то утешает себя тем, что родительницы замолят его грех. Так называется все женское население. Казачки строго хранят свято-отеческие предания. Они отлично знают церковную службу, хозяйничают, ткут шелковые поярки, шьют сарафаны, вяжут чулки, других работ нет – все, ведь, кроме рыбы и скота, покупное. Девушки у них стыдливы и скромны, развлекаются в повинных забавах. Так, например, любимое их развлечение «синчик», или первый лед, на котором можно скользить в нарядных башмачках, выставив вперед ножку; при этом, они шумят, кричать, хохочут до упаду.

Девушкам приданого не дают; напротив, жених должен по уговору выдать родителям невесты «кладку», т. е. денежную помощь в размере от 60 до 200 рублей, смотря по состоянию. В старину справляли сороку, т. е. женский головной убор, который заменял девичью поднизь. Бывали сороки в 10–15 тысяч. Там все девки бесприданницы, и этот хороший обычай ведется с той поры, когда казаков было больше, чем невест. И дети казаков растут так же, как росли их деды и отцы. С десяти годов они пасут табуны или ездят на рыбную ловлю. Следуя берегом, мальчуган выставит какой-нибудь отметный знак и перекликается с отцом, чтобы тот мог во всякое время найти свою повозку или сани. И голодать приучаются мальчишки с детства. Летом жуют от жажды свинцовую пульку: это холодит, зимой закусывают снежком. Солодковый корень, водяные орехи («челим»), лебеда, птичьи яйца, даже земляной хлеб – вот чем пропитывается казачонок по несколько дней сряду, попадая в беду. Но зато мальчуган всегда должен быть опоясан, который же распояшется или потеряет пояс, того мать больно прибьет: так ходят только татарчата.

Самый большой праздник в Уральске – это когда вступают полки, возвратившиеся с дальнего похода. Родительницы выехали навстречу из всех низовых станиц, усеяли всю дорогу от города верст на 10; выносили узелки, мешочки, скляницы, штофчики, сулемы, все это, чтобы накормить, напоить голодных. Вон, в стороне от всех стоит древняя старушка, повязанная черным китайчатым платком, держит в руках узелок и бутылочку, кланяется низехонько, спрашивает: «Подгорнов, родные мои, где Маркиан?» – «Сзади, матушка, сзади!». Идет вторая сотня. «Где же Маркиан Елисеевич Подгорнов, спаси вас Христос и помилуй, где Подгорнов?» – «Сзади!» – говорят. Идет 3-я сотня: тот же привет, тот же ответ. Идет и последняя сотня, прошел последний взвод, а ответ все тот же: «Сзади, бабушка!». Когда и обоз проходил, то казаки, кивая назад головою, говорили: «Там, сзади, родная!». Тут только старуха догадалась, что осиротела навеки. Она ударилась оземь, завопила страшным голосом и билась, пока казаки не подняли ее бережно и не свели домой.

Службу уральцы отправляют не по очереди, a «подмогой», что считают для себя более выгодным, потому что бедный казак может поправиться. Войсковое правление ежегодно делает денежную раскладку, сколько причитается на каждого казака «подможных»; оно же их собирает и выдает поступающим на службу по охоте, «охотникам». Те, которые идут в армейские полки, получают меньше, примерно 200 рублей, в гвардейский эскадрон больше, например 250 рублей. Если казак по бедности не может внести подножных, он остается в «нетчиках», а года через 2 или 3, когда за ним накопится этих «нетчиковых» денег, его зачисляют прямо на службу, при чем вычитают из его подмоги всю накопившуюся недоимку. Однако, ни один казак, будучи в служилом возрасте, т. е. между 21 и 35-ю годами, не может постоянно откупаться от службы; он обязан прослужить, по крайней мере, хотя бы один год. Богатые казаки поступают в уральскую учебную сотню, где они отбывают службу в один год, на своих харчах и квартире, а все остальные идут на 3 года в полки. Это так называемые «обязательные», т. е. обязаны прослужить. В случае призыва всего войска, поднимаются все казаки, способные носить оружие, кроме отставных.

Уральцы по преимуществу народ промысловый и ведут свое дело не порознь, а сообща, всем войском. Точно также и земля принадлежит тому войску, наделов нет; даже луга находятся в общем пользовании. Войсковое правление назначает день, когда начаться покосу, чаще всего на 1 июня. Каждый казак выбирает себе любое местечко, и в ночь они уже все на своих местах. Как только покажется солнышко, подастся знак, по которому казаки начинают обкашивать свои участки. Вся трудность заключается в том, чтобы не захватить больше своих сил. Работают шибко, отрываются только затем, чтобы испить воды, потому что к закату солнца дело кончается, каждый должен обкосить свой участок. Если бы кто надумал косить раньше урочного дня, того вовсе лишают покоса. Такое же правило и насчет рыбной ловли, все равно, хоть бы он поймал одну рыбу. У них три поры улова: зимний, весенний и осенний.

Урал замерз, снежная пелена покрыла необозримую степь. В воздухе тихо, морозно. За 8 верст от Уральска, в назначенный день, собрались все казаки, каждый с длинным багром, подбагрешником и пешней; у каждого лошадь, сани, под присмотром кого-либо из семейных. Казаки стоят у берега и ждут сигнала: они намечают в это время места. Морозный воздух вздрогнул: грянула сигнальная пушка. В тот же миг все бросаются стремглав на реку, каждый пробивает прорубь, поддевает багром рыбу и, чтобы она не сорвалась, подхватывает ее малым багром, или подбагрешником. Почти каждый удар дает добычу, особенно в хорошем месте. Поглядите, вон дюжий казак: даже упарился, несмотря на то, что в одной рубахе! В три маха он просек лед, забагрил рыбу и теперь кричит, точно его режут: «Ой, братцы, помогите! Не вытащу белуги, сила не берет… Скоро, скоро!». По этому зову бросился к нему один из артельных, живо подбагрил, помог вытащить рыбу на лед. Казаки всегда действуют артелью, человека по 3–4, по 5–6, иногда и больше; вся выручка делится между ними поровну.

Хорошие места, или «ятови», где красная рыба зимует, замечаются еще с осени, когда рыба ложится. Тысячи рыболовов толкутся на таком месте, в кусочки искрошат лед, иной раз по три раза в воде по шею побывают – ничего! Другой изловчится, да на комочке льда приспособится, так и плывет к берегу; рыба у него привязана к ногам, в руках и зубах рыболовная снасть. Покончив на том месте, артели спускаются вниз по реке, продолжая ловлю таким же порядком. Летняя и осенняя ловли продолжаются по шести недель и, само собой разумеется, на лодках. Опять целое войско вышло, точно на войну. На тесной и быстрой реке толпятся тысячи бударок, негде яблоку упасть, не то что вынуть сети. Казаки плавают попарно, вытаскивают рыбу, «чекушат» (оглушают) и сваливают в бударки. Тут, кажется, все друг друг передушат, передавят и до вечера не доживут: крик, шум, брань, суматоха на воде, как в самой жаркой рукопашной. Бударки трещат, казаки, стоя в них, чуть не клюют носом воды – вот все потонут! – ничуть не бывало. Все живы, здоровы, разойдутся, а с рассветом опять то же самое начнут на следующем рубеже, и так вплоть до низовых станиц. Саратовские и московские купцы следят с берега да готовят денежки: по вечерам бывает обыкновенно разделка – это осенний лов.

И на летний лов есть свои законы, свои правила, от которых прежде, бывало, никто не смел отступать, под страхом строгой кары. Старые казаки, все равно как истые охотники, оживляются, когда речь зайдет о рыбе: у них глаза разгораются, брови двигаются, высокий лоб сияет. У такого не дрогнула бы рука приколоть всякого, кто вздумал бы напоить скот из Урала во время хода рыбы. «Рыба тот же зверь, шума и людей боится: уйдет, а там ищи ее!».

И море не страшно казаку. Он хаживал по нему с детства, не только из Гурьева в Астрахань, но и дальше, вглубь, куда казаки пускаются часто на бударках за лебедями; от них в пользу идет пух, перья. Как истые моряки, казаки умеют лавировать, бороться с бурями, приспособлять снасти. Особенно славятся гурьевцы. Этот ни за что не расстанется с морем, с которым он сроднился, без которого жить не может, от моря гурьевец богатеет. Как бы в отместку за все благодеяния, сердитое море нередко лишает казака последней копейки, делает его нищим, пускает по миру; мало того, подчас оно втянет ею в середину и там, на просторе, играет его жизнью. Морской зимний промысел носит название «аханого», от слова «ахан» (сеть).

На льду Урала, в виду своих домов, собралось все население Гурьева – казаки, семейные, работники-киргизы. Идет тихий говор, прощаются матери с сыновьями, жены с мужьями; разлука долгая, дальняя: кто знает, что может случиться? В животе и смерти Бог волен. Атаман подал знак. Промышленники перекрестились: «Прощайте, родные, молитесь Богу!» и расселись по саням. Взвились, полетели добрые кони; загудел под санями лед, раздались веселые, удалые песни. Примерно через час аханики в устье Урала; это от Гурьева 14 верст. Тут, в виду пустынного моря, они останавливаются, чтобы запастись топливом, поздороваться с батюшкой Синим морем, да выпить про его бурную милость чарку водки. Отсюда казаки, поговорив, разъезжаются в разные стороны: одни едут вправо, другие влево, а третьи, самые зажиточные, – прямо в открытое море, искать добычи в глуби. У них и снасти лучше, у них лошадей и работников больше. Впереди едет вожак, он ведет за собой всех прочих, выверяя путь по компасу, который у него, как и у всех рыболовов, всегда за пазухой. Устье Урала, сейчас шумное, опустело; осталось лишь трое саней: то старик Чиров, сидя на облучке пригорюнился. Он забыл взять с собою образ Николая Угодника, который сопровождал его и на Аральском море, и в Киргизской степи, и на Мангишлаке – везде, где старик побывал на своем долгом веку. Этот образ спас жизнь его родителю, когда под Анапой турок выстрелил в него из пищали почти в упор; басурманская пуля, попав в образ, расплющилась. Жутко стало старику, и он услал за образом киргиза-работника.