Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

В начале следующего 1810 года, вблизи Ольгина поста, вторглись в пределы Черномории 4 тысячи горцев под начальством самых именитых князей. Они разделились по значкам на четыре партии; пешие стали по кордонам, конные понеслись грабить станицы. Полковник Тиховский разослал во все концы гонцов с вестью об опасности и в то же время вырядил особого гонца к атаману. Этому последнему только и удалось добраться, потому что все дороги оказалась перехвачены. Однако в Ивановской станице майор Бахманов успел собрать жителей и свою небольшую регулярную команду. Горцы бросились поджигать дома; Бахманов дружным ударом в штыки заставил их ретироваться и даже преследовал огнем.

Между тем, Тиховский, видя, что предстоит разорение всего края, поспешно выступил против остального скопища со всей своей командой; к нему присоединился есаул Гаджанов, прискакавший на помощь с Ново-Екатерининского поста. Черкесы тотчас же атаковали небольшой конный отряд, состоявший всего-то из 200 всадников. Тиховский, не в первый раз встречавший врагов грудью, спешился; бывшее с ним орудие дало подряд 3 картечных выстрела. Черкесы, не ждавшие такого отпора, стали поспешно подбирать убитых, с намерением уходить, но в это время перебежали Кубань пешие резервы. Бой закипел снова, упорный, кровопролитный.

Пешие черкесы то изводили огнем, то кидались в шашки, силясь раздавить кучку казаков. Последние чередовались через ружье: убийственным метким огнем они сокращали число врагов; картечь рвала толпу на куски. Прошел час, другой, третий – казалось, никакие силы не могли разорвать тесное кольцо людей, готовых умереть. На исходе четвертого черкесы утомились, потеряли много убитых; надежда на успех пропала. Они вторично приступали к уборке тел, как тут подскакала к ним на помощь конная партия, отбитая майором Бахмановым. У черноморцев опустились руки. Артиллерийские снаряды вышли, патроны были на исходе; почти половина казаков лежали ничком, без движения, остальные теряли силы; кто молча истекал кровью, кто громко призывал смерть. Несмотря на это, слабые остатки жизни вызвали последний подвиг.

Полковник Тиховский при помощи Гаджанова поднялся с трудом на ноги, одушевил казаков и ударил с ними «в ратища». Черкесы, выдержав отчаянный напор, приняли их в шашки. Тогда весь израненный, собрав последние силы, Тиховский ринулся с уцелевшими казаками на пролом.

Разрубленный горцами, он пал на поле чести, рядом с ним его верные сподвижники, заплатившие своей жизнью за спасение края. Их оказалось 140, кроме двух хорунжих и четырех есаулов. Есаул Гаджанов с 16 казаками, пользуясь темнотою ночи, успели скрыться, но бόльшая их часть умерла после от ран, все остальные, с пушкой, уведены в горы. Кроме того, из станиц было увлечено тогда 60 пленных, захвачено 2 тысячи рогатого скота, 1 1/2 тысячи овец, сотня лошадей. Но и черкесам не дешево обошелся этот набег: они покинули на месте более 500 убитых, а сколько увезли с собой, осталось неизвестным. На место кровавого побоища прискакал из Мышастовской станицы есаул Голубь, но все уже было кончено: месяц освещал изрубленные трупы, тихо струилась по талому льду человеческая кровь, смешиваясь с грязью, а там, к стороне реки, раздавался глухой конский топот, прерываемый по временам ревом упрямых быков, подгоняемых ударами шашек. Нынче, это место украшено памятником.

Жестоко отомстил Бурсак за кровь черноморскую, за разрушение мирных селитьб. Ровно через 4 недели он был уже за Кубанью, в земле черченейцев и абадзехов. Заняв оба берега реки Суп, он отправил отсюда одну колонну вправо, другую сам повел влево. В 6 часов утра обе колонны вступили в дело. Застигнутые врасплох, горцы защищались отчаянно; те же, которые не успели вооружиться, спасались вброд через речку. Ожесточились казаки. Они рубили врагов, невзирая ни на пол, ни на возраст. Бурсаку едва удалось спасти в пылавших аулах 14 мужчин и 24 женщины. Медная посуда, турецкие ткани, бумажный холст, оружие, рогатый скот, овцы, лошади – забрали казаки; все остальное предано беспощадному огню. Когда казаки вьючили добычу, кругом все пылало, горцы бежали в леса. Потеря казаков в этом деле была ничтожная, а добыча велика. Из нее Бурсак выбрал богатый лук со стрелами в колчане и отличное ружье в подарок Дюк-де-Ришелье.

16 лет атаманствовал Федор Яковлевич Бурсак. Много добра он сделал родному краю, который любил как отец и устроил как мудрый хозяин. Богатырского роста, величавый и степенный, Бурсак, несмотря на свои преклонные годы, казался лет на 20 моложе, еще когда он гнул подковы и свалил однажды разъяренного быка. Подобно всем именитым украинцам того века, атаман жил в простоте, строго соблюдая обычаи старо-казацкого быта, особенно по части гостеприимства. Герцог Ришелье при посещении Екатеринодара должен был два раза садиться за стол, причем гости, особенно французы, непривыкшие к малорусскому хлебосольству, высиживали за обедом и за ужином по три часа. По обычаю, гостей обносили каждым кушаньем три раза; по третьему разу хозяин возглашал: «Во славу Святые Троицы!». В эту минуту раздавались один за другим три пушечных выстрела, за которыми следовало громовое «ура»: то кричали казаки, выстроенные перед домом атамана. На сон грядущий гости, по примеру хозяина, выпивали по 3 стакана чаю и по столько же рому. Однажды за обедом герцог спросил: «Атаман, сколько у вас детей?». Бурсак меньше всего думал о делах домашних. «Трофим, – спросил он у казака, стоявшего за его стулом – сколько у меня детей?» – «Одиннадцать диток, пане атамане», – ответил казак. «Все мальчики?» – продолжал допрашивать Ришелье, едва удерживая смех. «Трофим, сколько у меня дочерей?» – «Четверо дивчат, батьку», – отвечал невозмутимо седой черноморец.

Атаман получил прозвище Бурсака потому, что обучался в Киевской бурсе. Своими частыми походами за Кубань он таки принудил горцев просить мира. Правда, мир был не прочен, не долго продолжился, но все же казаки имели время хоть вздохнуть, сберечь лишнего кормильца семье. А люди в ту пору были дороги: обширный край еще пустовал. В закубанских походах участвовали почти все казаки, способные носить оружие, по хуторам и станицам оставались лишь малолетки с мамками да сестренками. Богатая земля лежала втуне. В 1820 году на помощь черноморцам явилось 26 тысяч малороссийских казаков. Эти бедняки пришли с пустыми руками, голодные и заморенные. Но в самое короткое время черноморцы собрали в их пользу большой по тогдашнему времени капитал, поделились хлебом, скотом, лошадьми, овцами, всем, что сами имели, что только могли выделить из своих скудных достатков. Часть переселенцев осела на Кордонной Линии, которая, по приказанию Ермолова, стала в ту пору заселяться станицами. Здесь и земли были лучше, тут ловилась рыба, водился зверь и птица. Так как переселенцы получали на 2 года льготу, то многие из черноморцев охотно выселялись на Линию. Чтобы лучше обезопасить эти селитьбы от нечаянных набегов, поселенцам разрешили рубить на той стороне лес, из которого они ставили свои первые постройки.

Дела на Кордонной Линии заметно улучшились с назначением ей начальником Донского войска генерала Власова. Бдительный, неутомимый и отважный, он напомнил черноморцам времена первых кошевых – Чепеги, Бурсака, когда враг чуял казацкую силу и с трепетом ждал расправы за каждую учиненную им на Линии пакость. Дошло до сведения Власова, что турецкий султан прислал в Анапу судно с товарами и деньгами. Горские князья разгласили в горах, что у них есть султанский фирман, призывающий всех правоверных на борьбу с гяурами, что в Анапу назначен новый паша с войсками, и что война уже объявлена. За Кубанью охотно верили самым нелепым слухам, особенно буйные головы. Огромное скопище придвинулось к Кубани.

На другой день после Покрова 1821 года передовые прискакали на Петровский пост с известием, что неприятель подошел к Давыдовке. Власов, который случился в это время на посту, собрал все, что было под рукой: 600 конных и 6б пеших казаков. Поздно вечером, в бурную осеннюю погоду, Власов выступил с отрядом, выследил переправу и пропустил партию мимо. Горцы пошли на хутора, стоявшие за 15–30 верст. Как только направление неприятеля обозначилось, Власов послал вслед ему сначала одну небольшую команду, потом другую, под начальством есаула Залеского. Казаки повели дело отлично, занявши неприятеля ружейной пальбой. Тут подоспела на помощь еще одна сотня с орудием из Славянского поста. Власов послал и ее вслед черкесам. Только что грянула от них пушка, как в ту же минуту запылали по Линии маяки, раздались перекатом выстрелы, означавшие тревогу. Горцы, не понявшие в чем дело, оторопели. В темноте, на далеком расстоянии и за спиной пылали огни, палили пушки, трещали ружья. Шапсуги совсем струсили. Напрасно старшины пытались их уговорить. Они повернули назад к Кубани, но тут ждала их облава: прямо в лицо выпалила им картечью пушка, поставленная при дороге; они отхлынули влево – тут с двумя орудиями встретил их Власов:

опять залп картечи. Тогда горцы, потеряв надежду пробиться, бросились врассыпную. Власов несся наперерез, двинув главный отряд слева, так что горцам оставалось спасаться в прогнойный Калауский лиман. Покуда было можно, казаки гнали их, рубили шашками, пронизывали пиками, те, которым удалось скрыться, погибли большею частью в болоте, вместе с лошадьми. По собственному сознанию шапсугов, они потеряли более тысячи воинов и 20 князей. Казакам досталось в добычу 600 лошадей, множество прекрасного оружия, 2 значка. И до сих пор жители находят в болотах черкесские шашки и панцири.

Император Александр I пожаловал Власову орден Св. Владимира 2-го класса, а войско Черноморское поднесло ему оправленную в золото саблю, на клинке которой изображена Калауская битва. Войсковой старшина Журавский, начальник Петровского поста, и есаул Залеский получили также Владимирские кресты.

С тех пор прошло 76 лет, замолк гром оружия на Кубани, край умиротворился, но многие горцы и доныне вспоминают в заунывной песне Калаускую битву. Упавшие духом черноморцы ободрились. Власов жил, точнее сказать, скитался по Кордонной Линии. Едва он узнавал о сборище, то не ждал, пока оно явится, сам переходил Кубань и вызывал его на бой или предавал пламени аулы беспокойных. Бывали случаи, что партия уходила от него и натыкалась на него вторично. Русские отряды бороздили в ненастную осень и в суровую зиму по Закубанскому краю. В пылавших селениях черкесы гибли сотнями – или от огня, или от казацкого оружия; нередко женщины, предпочитая смерть неволе, бросались в бурные потоки. Кроме множества пленных, преимущественно из племени абадзехов и шапсугов, войска загоняли целыми тысячами стада, вывозили ценное имущество, состоявшее из дорогой посуды, шелковых одежд, турецких материй, нарядного оружия, богатой конской сбруи, щегольской одежды, панцирей, превосходных аргамаков – все это шло на поправление домашнего хозяйства обедневших казаков. Власов всю военную добычу отдавал казакам. Однажды он разыскал в ауле медную шестифутовую пушку турецкого изделия, она хранится поныне, как диковинка, в войсковом арсенале, другой раз вывел из неволи черноморца, сидевшего в цепях, в глубокой яме. Судьба пленных братьев особенно кручинила казацкое сердце.