Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

В набегах наших отрядов, громивших аулы, пластуны рыскали впереди, как ищейки, оберегали безопасность войск, намечали кратчайший путь, снимали горские пикеты. Вот к темную непроглядную ночь отряд перешел Кубань и повернул влево, через плавни. Кони спотыкаются, фыркают, пушки прыгают по кочкам, никак не убережешься, чтобы подойти тихо. Версты за три от аула отряд остановился, вырядили четырех пластунов осмотреть, нет ли пикетов и можно ли идти дальше. Пройдя половину пути, пластуны замечают, в кустах что-то блестит.

«Это огонек, – говорил урядник, – слухайте хлопци: оцей бикет безприминно надо вничтожить. Ще трошки пидийдем, а дали полизимо. Як дам вам повистку по-шакалячему, то зразу кидайтесь и давите их». Пластуны вошли в дремучий лес, чем дальше углублялись, нога все тише и тише становилась на сучья и кочки. За 200 шагов они поползли. Еще немного, урядник пискнул, они остановились, а он пополз дальше. Костер догорал. Подле него сидели четыре черкеса, пятый ходил на часах; два, должно быть, что-то варили, остальные вели беседу. Прошло с четверть часа, урядника нет, между тем, поднялся сильный ветер, нагнало тучи, грянул гром, засверкала молния. Черкесский огонек разгорелся пуще, а сами они, закутавшись в бурки, протяжно завыли:

«Алла! Алла!». «Пс!» – отозвался урядник – «Ты, Петро, кинешься на часового и положи его от разу, а потом нам помогай; ты, Хома, на того, что подле огня лежит; а мы с тобой, Герасим, управимся с останными. С Богом!». Вынули пластуны кинжалы, полезли… Глядит Петро, а часовой такой здоровенный, что и в темной хате был бы заметен, да делать нечего: бросился, охватил его правой рукой, а левой всадил ему кинжал прямо под сердце. И не пискнул бедняга. Тогда Петр бросился к одному из спящих, всадил ему кинжал между плеч: горец заревел так, что лес дрогнул. Завязалась борьба: то горец лежал внизу, то Петр хрипел под ним. Уж рука черкеса поднялась, сверкнул кинжал, но Петр увернулся и опять очутился сверху, теперь он ждал, пока помогут товарищи. Однако черкес сразу как-то утих, кинжал сам собой выпал из рук. Когда Петр обернулся назад, то увидел, что Герасиму приходит конец, уже два раза пырнул его кинжалом горец, замахнулся в третий… Тигром наскочил на него Петр, прикончил, а все-таки дядьку Герасима не мог воскресить! Плакать было некогда, обобрали убитых черкесов, тела затащили в кусты, кровь притоптали, как будто бикет ушел в обход. Урядник умудрился взять живьем одного черкеса, ему завязали рот и пошли дальше. На обратном пути пластуны подняли тело товарища. Ни одна собака не залаяла, так ловко подведи они войска; обложили аул кругом, пролежали ночь, а с рассветом бросились в середину. Тут уж конец известен.

В прежнее время пластуны принимали к себе в товарищи по собственному выбору. Кроме сметки и терпения, пластун должен хорошо стрелять, потому что один потерянный выстрел губит все дело, он должен быть хорошим ходоком, что необходимо для продолжительных поисков в лесах, болотах или закубанских тонях. Впрочем, бывали случаи, что пластуны сами зазывали к себе какого-нибудь необстрелянного «молодика»: значит, его отец был славший пластун, сложивший свои кости на плавне. Вообще, у пластунов свои совсем особые обычаи, поверья, приметы: они знают заговор от вражеской пули, от укуса гадюки, они умеют лечить самые опасные раны, останавливать кровь.

К своей трудной службе пластуны подготовляются в той же школе – в плавнях, в лесах, где водится в изобилии дикий кабан, олень, дикая коза, волк, лисица, барсук, выдра. На охоте за кабаном требуется подчас хитрость, подчас отвага. Однажды два пластуна, отец с сыном, залегли ночью на кабаньем следу. Только рассвело, слышат они пыхтенье, хруст: огромный черный кабан ведет свою семью к водопою. Пластуны дали знать о себе, и кабан, насторожив уши, остановился как вкопанный. Отец выстрелил первый. Раненый кабан шарахнулся было вперед, потом повернулся и покатил вслед за своим стадом. Пока старый пластун, недовольный своим выстрелом, собирался зарядить винтовку, его сын со всех ног махнул по горячему следу. Слышит он треск очерета, видит кровавую струйку, а кабана не замечает в густом камыше. Вдруг его что-то толкнуло в ноги и больно, будто косой, хватило по икрам. Пластун упал навзничь и очутился на спине кабана. Тряхнул свирепый зверь спиной, одним махом располосовал черкеску с полушубком от пояса до затылка. Еще один взмах клыка, и пластун бы расстался с жизнью, но в это мгновенье раздался меткий выстрел: пуля угодила зверю в самое рыло, пониже левого глаза, причем расщепила его клык, острый как кинжал. С разинутою пастью растянулся кабан во всю свою трехаршинную длину. «А что, хлопче, будешь теперь гнаться, да не оглядаться?» – спросил отец, делая сыну перевязку. Обе его икры были прохвачены до костей. Из такой-то выучки выходили старые пластуны.

Есть и другие промыслы, где казак привыкает к тому, что его ждет на службе. Около табунов, незнакомых со стойлом, он делается наездником; около стад, угрожаемых зверем, – стрелком. С малолетства он свыкается с невзгодами пастушеской жизни. В поисках за своим стадом изощряется распознавать места, как в ясный день или темную ночь, так и в дождь, или туман. В степном одиночестве казак учится терпению, становится чуток, зорок, что идет ему на пользу после, в одиночных караулах, засадах. Из таких-то казаков набирают теперь батальоны пластунов.

В случае всеобщего призыва, черноморцы, переименованные недавно в кубанцев, выставляют грозную силу в 74 1/2 тысяч: такое число казаков считается в служилом возрасте. У них своя артиллерия, конница, свои пешие батальоны, они могут составить отдельный корпус, воевать своими силами. Несмотря на долгие годы мира, на то что нынешний казак сдружился больше с плугом, стал «хлиборобом», кубанцы сберегли заветы украинской старины, как уральцы хранят старину русскую. На Кубани еще не забыто то доброе старое время, когда черноморцы величали друг друга «братом», а кошевого «батьком»; когда «лыцари» жили под соломенной крышей, в светличках о трех окнах; когда казацкие жены и матери попросту ездили в старинных кибитках, а казаки носились на стременах. Тогда за дружеской беседой пили родную варенуху, заедали мнишками; под цымбалы отплясывали «журавля» да «метелицу», тогда верили, что того, кто никогда не оглянулся, не возьмет ни пуля, ни сабля. Память отцов еще жива и свято чтится среди этого добродушного, престаю и гостеприимного воинства. А призывный клич войны бурлит запорожскую кровь. Подобно сподвижникам Богданка, гетмана Хмельницкого, атаманов Серка, Белого, Чепеги и многих других прославленных вождей Украины, Запорожья и Черноморья, их внуки так же предпочитают смерть позорной неволе, так же любят и воспевают старинную доблесть.