Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Постойте за матушку-царицу: она щедро вас оделит!». Татары в это время то съезжались, то снова разъезжались, и надо было ждать восьмого, последнего приступа как зоркий глаз того же Платова заметил за речкой облако пыли.

«Глядите, станичники, у меня что-то мелькнуло; уж не наши ли это?» – «Наши, наши!» – закричали казаки. В тот же миг слетели шапки, наступила тишина: каждый возблагодарил Господа за свое спасение. Мало-помалу, из облака пыли стали выделяться передовые всадники; они неслись во всю конскую прыть, и на глазах осажденных понесся целый полк казачий Уварова. Вот донцы сдержали лошадей, вытянулись в лаву и с опущенными пиками ударили на татар. «На-конь!» – скомандовал Платов, и его казаки покинули табор. Татары не выдержали, пустились наутек, преследуемые сзади. Верст за 6 или за 7 они наткнулись на конницу Бухвостова, спешившего на зов. Тут было 2 орудия. Из них брызнули картечью, после чего гусары приняли неверных в сабли. Тут уже вышел полный разгром: степные хищники спасались в одиночку, кто куда глядел, туда и удирал; вся окрестная степь покрылась беглецами. На поле битвы остались 2 султана, один бей, несколько знатных мурз да более 500 наездников. А казаки потеряли в этом деле 70 человек, считая и раненых. Больше крымский хан не показывался, а ногаи были вскоре усмирены Суворовым.

В то время, как казаки отбивались на берегах Еи от крымской орды, пугачевцы приближались к границам их войска. Еще по первому слуху о том, что казак Зимовейской станицы, Емельян Пугачев, дерзнул назвать себя именем почившего императора Петра Федоровича, донцы отписали в столицу, что они «рады свои головы сложить, дабы пресечь действа бездельника и изверга Пугачева». По Высочайшему указу, дом, в котором жил Пугачев, казаки сожгли, пепел развеяли по ветру, а семейство Пугачева отправили к нему в Казань; Зимовейская станица, по просьбе самих казаков, была перенесена на новое место и назвала Потемкинской. Между тем, когда три пугачевские шайки ворвались в пределы войска, Дон очутился совсем беззащитен: не было ни людей, ни воинских доспехов, ни снарядов. Жители, покинув станицы, бежали в леса, укрывались в камыши. Кто же не успел спастись, того принуждали силой присягать и служить императору Петру Федоровичу; в случае же сопротивления: или вешали, или без всякой жалости убивали. Походный атаман Луковкин с трудом собрал 5½ сотен, и по большей частью малолеток. Проскакав 80 верст, он накрыл одну шайку в Етеревской станице, разбил ее и тотчас повернул на Медведицкую, где, после упорного боя, разнес другую шайку; третья была разбита в Пензенской губернии, на реке Боланде. За такие молодецкие подвиги Луковкин получил полковничий чин, золотую медаль и был назначен бессменным судьей войсковой канцелярии.

В первых числах августа самозванец приближался к Царицыну. Между Качалинской станицей, на Дону, и городом тянулся в ту пору земляной вал, вдоль которого находились три крепости и редут, вооруженный пушками. Это была так называемая «Царицынская линия». Ее охрана издавна лежала на донских казаках, которые высылали сюда летом по 1200, а зимою по 600 человек. Теперь же их было только 300 человек с войсковым атаманом Василием Перфиловым. Царицынский комендант, полковник Циплетев, готовился дать отпор. Он расставил казачьи посты вдоль по Волге до Черного Яра; у Ахтубинского завода поставил заставу из пехоты, при одной пушке. По всей линии были устроены маяки: на длинных шестах повесили пучки соломы. Но в самом Царицыне войск, можно сказать, не было: 4 гарнизонных роты да 300 вооруженных граждан.

Еще надо прибавить, что здесь находилось под надзором 900 пленных турок, и все окрестное население участвовало в бунте. Циплетев обратился за помощью к донцам, и донцы откликнулись. Вообще, на первых же порах не поддались прельщениям самозванца, и если бывали случаи перехода на его сторону, то, как увидим дальше, они-то и погубили в конец его дело. Около Преображенья дня в Иловлейскую станицу был доставлен пугачевский манифест, которым Донское казачье войско приглашалось «оказать ревность и усердие для истребления вредительных обществу дворян и явилось бы в главную армию, за что на первый случай получит награжденье, не в зачет жалованья по 10 p., и вперед оставлено не будет». Василий Малков, посадив посланных под арест, манифест отправил к царицынскому коменданту, а сам с полком выступил в Дубовку. Здесь его разъезды, окружив шайку злодея, подъезжали к самому городку и ежедневно хватали по несколько пленных. В Черкасске в это время выряжали полки Платова и Павла Кирсанова из казаков, прибывших с Кубани на льготу. На 4-й день после Успения сошлись под Царицыным полковники Федор Кутойкин, Михаил Денисов и Карп Денисов. Последнего выслали сейчас же с разъездом к стороне Дубовки. Мятежники большою толпою выехали ему навстречу, и тут, на реке Мечетной, произошла первая схватка. Прочие полковники, выскакав из Царицына, два раза прогоняли мятежников до самых пушек, но под напором толпы должны были отступить. Между тем, раненый в схватке Кутейников попался в плен. Потеряв начальника, казаки его полка возроптали, что их покинули, не подкрепили из города ни пехотой, ни конницей. Многие покинули полк и передались мятежникам, а двое хорунжих, Крапивин и Терентьев, преклонили перед Пугачевым «хорунгу».

С ними перешло до 400 казаков. Пугачев дал Крапивину 20 рублей, сам надел на него серебряную медаль на пестрой ленте и назначил полковником всех передавшихся казаков. В это самое время раненый Кутейников искупал грехи своих станичников. Связанного ремнями, его притащили в обоз самозванца, где били дубьем, таскали за волосы, после чего, надев на шею петлю, пытались несчастного удавить. После таких мук его повели на казнь. По приказанию Пугачева, татарин посадил Кутейникова на бугор и стал в него стрелять: раз выпалил – осечка, другой – то же самое; только за четвертым выстрелом попал ему в бок. Кутейников свалился в овраг, где пролежал несколько часов без памяти, но потом, выбравшись ползком на свет Божий, побрел к себе домой, в Качалин-скую станицу.

Угрюмо, насупившись, возвращались донцы с Мечет-ной. Комендант, сопровождаемый старшинами, объехал казаков, уговаривая их стоять крепко за матушку-царицу и врагов ее не опасаться. Донцы немного ободрились, даже выставили заставы под стан самозванца. На другой день утром высоты, окружавшие город, покрылись толпами самозванца, примерно тысяч по шесть. По обычаю, отделился разъезд и, подъехавши на выстрел, стал перезывать казаков на сторону «батюшки»; выехал и сам Пугачев, переодетый в платье Овчинникова и окруженный сотней яицких казаков. Перебежало к ним не больше пяти человек, а один из казаков, стоя на валу, громко выкрикивал: «Здорово, Емельян Иванович! Хорошо ли царствуешь?» Как только Пугачев отъехал, мятежники выставили 6 батарей, из которых одна в 12 орудий, и открыли пальбу. Из крепости отвечали тем же. С часу до семи вечера пальба не стихала. Секунд-майор Фатьянов обходил защитников, ободрял их, обещая именем царицы полугодовой оклад. Майору Харитонову удалось тогда подбить одну из неприятельских батарей и взорвать зарядный ящик. После того бой прекратился, мятежники скрылись за высоты. Царицын был спасен, единственный город на Волге, не допустивший свои дома до разграбления.

Императрица пожаловала всем защитникам следующий чин, рядовых же наградила деньгами. Царицынцы ожидали ночного нападения, но самозванец, проведав о приближении воинских команд, поспешил к Черному Яру. У него уже тогда было намерение пробраться на зимовку в Яицкий городок, хотя об этом знали немногие, только самые близкие ему люди; вся же остальная толпа не сомневалась, что побывает еще в Астрахани, где ждет его богатая пожива. В то время, как Пугачев проходил мимо Царицына, хвост его шайки атаковали донцы, захватили часть обоза и множество пленных. В этой схватке еще с полсотни казаков пошли вслед за самозванцем.

При остановках, на ночлегах, донцы пытались разглядеть Пугачева, впрямь ли он государь, или же, как уверяли старшины, Зимовейской станицы казак? Но он, «злодей, всегда рожу свою от них отворачивал». Однако пытливые донцы скоро признали в нем станичника Емельку, и слух об этом разошелся по всему обозу, что особенно смутило яицких. Еще больше они смутились, когда узнали, что донцы один за другим покидают их обоз; огляделись как-то утром, ни одного не осталось, все ушли. Понял тогда Пугачев, что на донцов нечего ему рассчитывать и надо поскорее уходить. Царству буйной вольницы, всполошившей все Поволжье, залитое кровью, орошенное слезами, наступал конец.

Неутомимый Михельсон уже был в Царицыне, тот самый полковник Михельсон, который со своею командой в 800 человек разбил под Казанью скопище самозванца силою от 15 до 16 тысяч. Он прошел после того более пяти тысяч верст, преследуя Пугачева, по местам «пустым, почти непроходимым и жилья лишенным». Пробывши в Царицыне всего один день, Михельсон взял на подкрепление своей изнуренной команды 90 малороссийских казаков и 450 донцов, с которыми выступил дальше.

На третий день он настиг Пугачева у Сальникова завода. Самозванец уже знал о его приближении. Все свои пушки он поставил в одну линию, за пушками пешие толпы разного сброда. Одновременно орудия открыли пальбу, пешие двинулись в атаку. Но Михельсон привык сам начинать. Боевой его порядок был таков: в середине находилась пехота, на правом фланге стоял походный атаман Перфилов с чугуевскими казаками, на левом – все донцы. Чугуевцы и донцы бросились мятежникам навстречу и сразу их осадили; пехоте не пришлось и выпалить. Самозванец, оставаясь сзади, поощрял лишь голосом: «Порадейте, детушки, за отца-государя!» Но столь был велик во всех страх, что, ни мало его не слушая, злодеи рассыпались во все стороны, покинув без внимания 24 пушки. Казаки гнали их верст 40, причем перебили до 2 тысяч, да захватили в плен около 6 тысяч. Самозванец ускакал одним из первых; за ним ускакали его жена Софья и десятилетний сынишка; две дочери ехали в коляске, переполненной деньгами и дорогими товарами. Где-то на косогоре коляска опрокинулась и вместе с деньгами попала в руки казаков. Вообще донцам тогда перепало 18 пудов серебряной посуды, много денег, платья, соболей, куниц, лисьих мехов, сукон и материй, более 500 лошадей и 60 волов. Погоня прекратилась на берегу Волги, где самозванец успел переправиться на ту сторону, а большая часть его толпы разбежалась, спасаясь в одиночку. У Сальникова завода самозванцу нанесли последний и самый тяжкий удар, от которого он уже не мог оправиться; его ближайший сподвижник и главный советник, казак Овчинников, пропал тогда без вести. Щедро наградила императрица участников боя: казаков и солдат осыпала она деньгами, офицерам пожаловала следующие чины, а Михельсону – золотую шпагу, украшенную бриллиантами, при собственноручном письме.

Вслед за Пугачевым небольшие конные отряды разными путями углубились в заволжские степи; полковник Иловайский пошел с тремя сотнями донцов; граф Меллин и Myфель – каждый с двумя сотнями, кроме полевой команды из драгун и пехоты; Бороздин с тремя сотнями яицких. Начальство хорошо видело, что только донцы своими летучими наездами могли нагнать остатки бежавшей толпы. Им приходилось скакать сотни верст по безлюдной солончаковой степи, направляя путь днем по солнцу, а ночью по звездам. Никаких путей, кроме сакм, испокон века там не бывало: кто отставал, тому грозила голодная смерть. Растеряв половину отряда, Иловайский приблизился к Яицку, где первый принял самозванца из рук его сообщников.