Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Между тем, наступила ночь. На гребне возле речки Сала загорелся сначала один маяк, потом другой, третий, а через несколько минут запылала вся кубанская сторона: горела солома, хворост, смоляные бочки. Давно уж этого не бывало, чтобы все маяки пылали; должно быть, татары поступали не иначе, как целой ордой. В ожидании неприятеля, войсковой атаман стоял у Черкасска, а татары в это время внезапно появились перед Кумшацкою станицей, переплыли Дон, выжгли городок и, рассыпавшись в соседних станицах, брали в плен людей, отгоняли скот, хватали добычу, после чего, таким же порядком, переплывши Дон, скрылись в свою сторону.

Но донцы никогда не прощали подобных набегов; они платили той же монетой, и чем больше было выжжено городков, тем больше они истребляли татарских кибиток. В 1737 году атаман выступил на Кубаль с сильным отрядом из 9 ½тысяч конных и 1 ½тысяч пеших казаков, с пушками и малыми мортирками. На речке Еи к казакам присоединился калмыцкий хан Дондук-Омбо; дальше двинулись вместе. Впереди расстилалась черная безотрадная степь, выжженная татарами; солнце накаливало голую землю все равно как камень, горячий воздух был пропитан гарью, люди изнывали от жажды, лошади падали от изнурения. Вот, наконец, завидели казаки заветную Кубань, но из 10 тысяч подошло лишь 5 тысяч самых доброконных. Вместе с калмыками она переплыли на левый берег, напали на татарские улусы и разгромили более тысячи кибиток, причем нахватали столько же пленных, 2 тысячи лошадей и 5 тысяч штук рогатого скота. Из-под города Темрюка казаки хотели бы двинуться кверху по реке, но здесь узнали, что весть об их набеге уже разошлась между улусами, и что татары, забравши свои пожитки, скрылись в горы, куда походному войску, за множеством воды и болот, никак не пробраться. «Учиня возможное неприятелю разорение», атаман Фролов вернулся восвояси. И долго еще кубанская орда, подымая изменниками, повторяла свои воровские набеги, пока до нее не добрался Суворов.

Обласканные и оцененные по заслугам донцы, сподвижники первых походов царя Петра, служили с таким же радением его дочерям, внукам и правнукам. В Семилетней войне, где наши вместе с австрийцами бились против пруссаков, казаки явились дорогими, желанными сподвижниками войск регулярных. Правила и наставления великого учителя, царя-полководца, стали в ту пору забываться, воинский дух ослабел. Хотя русские войска сохраняли присущую им храбрость вместе с упорством в бою, но сделались неповоротливы, малоподвижны, к большим переходам неспособны. Для того, чтобы перестроиться в боевой порядок, требовалось не менее суток, и после того уже боялись сдвинуться с места, боялись перепутаться. Конница выстраивалась также мешкотно; она стала надеяться больше на ружье, чем на саблю; кирасиры иначе не ходили в атаку, как рысью. Переходы в 20 верст считались тогда уже большими, потому что движение войск затруднялось многочисленной и тяжелой артиллерией, множеством повозок и экипажей, следовавших сзади. Разведки о неприятельских силах не считали особенно нужными, почему сторожевая служба исполнялась плохо. А, между тем, прусский король был противник опасный; его войска явились на поле битвы хорошо обученные: прусская армия быстро исполняла все передвижения, легко переходила из походного порядка в боевой, из боевого в походный; ходила шибко, с небольшим обозом. Король смело проходил страну, залитую тремя неприятельскими армиями. Он не боялся, что ему ударят во фланг или тыл. Бывали случая, что он двигался с войсками на расстоянии пушечного выстрела от австрийцев, и это сходило ему даром.

В Семилетней войне донцов перебывало 15 тысяч, но в начале кампании их было меньше, только 9 тысяч. На полях далекой и неведомой им Германии, донцы и явились теми же вольными сынами степей, не изменив ни своих дедовских обычаев, ни воинских сноровок, и много прошло времени, прежде чем неприятель распознал их силу, стал к ним приспосабливаться. По обыкновению, казаки делились на сотни и полки, по 500 человек в каждом. Выезжали с Дона о-двуконь[4], без всяких обозов. Своею необычайною подвижностью и юркостью казаки как бы возмещали недостатки всей остальной армии. Они легко переносились с места на место, питались не из магазинов или повозок, а чем Бог послал; служили армии то авангардом, то арьергардом, и, кроме охранений, собирали для нее фураж, продовольствие. Заменяли главнокомандующему и зрение, и слух, потому что через них он получал самые нужные вести. Искусные в наездах, осторожные на мостах, привычные к труду, казаки брали верх над всеми легкоконными полками. Даже прусские гусары боялись с ними встречаться, не имея чем отразить удар длинной пики или взмах турецкой сабли. Все это скоро подметил в донцах Суворов, который в ту пору стал обозначаться, как будущий полководец. Его первые подвиги, еще в чине подполковника, совершены при участии донцов, и с тех пор он почти не расстается с ними. Донцы сопровождают его в Пруссии, в Польше, в Турции, на берегах Волги и Кубани, на полях Италии, в горах Швейцарии – везде, где Суворов воевал, как самостоятельный начальник. Сидя на донском коне и сопровождаемый донским казаком, который возил его длинный палаш, Суворов совершил замечательные свои походы, одержал самые блистательные победы, Суворов сроднился с донцами, потому что сам родился воином – вот что их связало на полвека.

В начале Семилетней войны боялись отпускать казаков далеко: их назначали больше на пикеты, на разведки, посылали в недальние набеги. Про донцов пустили дурную славу, что они немилосердно грабят мирное население городов и деревень; но это обычный поклеп на русские поиски, которые ничуть не хуже французов или немцев. Один немецкий пастор видел, как казаки вступали в его родной город, и записал следующее: «Несколько тысяч казаков и калмыков, с длинными бородами, суровыми лицами, со своим необычайным вооружением, проходили сегодня по нашим улицам. Вид имеют они страшный, но в то же время величественный. Тихо они прошли через весь город и разместились по деревням, где уже раньше им отвели квартиры». Вот и все: о грабежах ни слова.

В первый год кампании русские явились как бы с тем, чтобы только показать свою силу: они разбили пруссаков и отошли к границам. Это было в 1757 году, а сражение, в котором они остались победителями, носит название по имени деревни, Гросс-Эгерндорфского. Пруссаки застали нас тогда врасплох: батальоны еще устраивались к битве, когда неприятель всеми силами уже наступал. В одно время войска и строились, и отбивались. Правый фланг и центр вступили в дело раньше; войска авангарда, стоявшие левее, были пока заняты перестрелкой. Но вот показались казаки под начальством Серебрякова. Не спеша, объехали они лежащее впереди болото, опустили пики и с обычным гиком понеслись на прусскую конницу: то были драгуны принца Брауншвейгского. Казалось, драгуны погибли. Не тут-то было: подскакав на ближнюю дистанцию, донцы остановились и повернули лошадей; драгуны тотчас за ними. Прусская конница, преследуя по пятам казаков, неслась прямо в пасть 15-ти совершенно готовых к бою батальонов; кроме того, ее ждали 40 заряженных полковых пушек и полевая артиллерия большого калибра. Наша пехота раздалась, пропустила казаков и только головной неприятельский эскадрон успел проскочить за фронт. В это время правофланговые полки уже успели зайти правым плечом, а батареи, повернувши пушки, дали картечный залп поперек скачущих эскадронов, что имело успех «наивожделеннейший». Всадники, усидевшие на конях, бросились назад; проскочившие же за фронт попали в западню: те же казаки, вместе c драгунами, перебили их всех до единого. Тогда наш авангард двинулся всеми силами вперед, но пруссаки уже везде отступали… Так отличились донцы при первой же встрече с прославленным противником. Когда русские войска покидали Пруссию, казаки, как пеленой, прикрывали их отступление. Даже прусские гусары не могли проведать, какими путями мы уходим. В то же время донцы отбивали скот, необходимый для продовольствия, разузнавали, где неприятель, и все это проделывали чрезвычайно ловко, скрытно.

На третий год войны русские, приблизившись к Одеру, подступили к прусской крепости Кюстрину. Пока тянулась осада, наши захватили на Одере, верст 60 пониже крепости, важную переправу у городка Шведта, где нашли 3 пушки, 2 т. четвертей хлеба, разыскали часть королевской казны. Пленных по обычаю допросили и на вопрос: не чинили ли казаки или калмыки каких-либо обид, те единогласно показали, что не только им самим «ни малейшого озлобления или суровости не показывали, но и жителям по деревням никаких обид, ниже разорения не причиняли, чем они, пленные, генерально довольны, и сию справедливость им отдают». Казаки были за это удостоены особым манифестом императрицы, которым она благодарила их за добрую дисциплину. Охрана переправы и все течение реки до Кюстрина было поручено казакам. Не смотря на то, что с часу на час ожидали из-за Одера прусского короля, донцы безбоязненно переплывали эту реку и хозяйничали на той стороне, как у себя дома. В самый праздник Преображения походный атаман Краснощеков, рыская за Одером, захватил 17 т. рогатого скота и полтораста лошадей; помимо того, казаки перехватили на реке 3 барки с мукой и на этих же барках доставили всю добычу под Кюстрин.

Через 2 недели Краснощеков повторил набег, и на этот раз из-под носа у пруссаков отбил 2 т. голов скота да 2 ½сотни лошадей, вполне годных для строя. Донцы же первые дали знать о приближении короля. Он спешил на выручку осажденной крепости; он шел с намерением истребить в конец «орды» казацкие, дерзко попиравшие его родную землю. Однако донцы, не ведая того, окружили прусские колонны и провожали их на марше степным обычаем: наездничали, задирали, налетая в одиночку, стреляли из пистолетов или просто кружились перед фронтом. Пруссаки шли молча, не останавливаясь. Искусными маневрами король оттеснил нашу армию в угол, между двух речек, и напал на нее с ожесточением. Казалось, что русские приросли к земле, пустили в ней корни. Несколько смелых атак отражены, но прусская пехота, поддержанная конницей, вновь устраивалась и вновь шла умирать на русских штыках. Покончив с помощью своей многочисленной кавалерии наше правое крыло, король в середине дня начал атаку левого фланга. Тогда 27 русских батальонов, примкнув штыки, бросились вперед и произвели среди пруссаков ужасное кровопролитие. Но к ним на выручку опять неслась конница: 60 эскадронов сдвинули левый наш фланг. Более семи часов дрались обе армии с одинаковым ожесточением; наконец, они стали между собой под углом: свои и чужие перемещались в общей свалке. Гром артиллерии умолк, рубились на саблях, кололись штыками, пока король не прекратил эту резню и не отвел свое войско за полверсты назад. Нашим же некуда было отойти за неимением мостов. Казаки во время боя не оставались праздны. Они ворвались в деревню, прикрывавшую правый фланг пруссаков, сожгли ее; обоз, стоявший под защитою крестьян, начисто ограбили. На другой день обе армии, медленно передвигались, наблюдали друг за другом. Густая цепь донцев прикрывала наш фланг, а под ее прикрытием собрана батарея из пушек и гаубиц. Вот развернулась стройными рядами многочисленная и прекрасная конница пруссаков. Еще несколько минут – и она пошла рысью. Донцы раздались вправо и влево, очистили фронт артиллерии, и та встретила таким смертоносным огнем, что «неприятель пришел в превеликое смятение; с немалым уроном он должен был ретироваться к своей пехоте». Тогда, в свою очередь, бросаются казаки и накрывают прусскую батарею в 8 орудий, чем и закончилось кровавое побоище, получившее название по имени деревни Цорндорф. 10 тысяч трупов свидетельствовали об его упорстве. Король считал себя победителем.