Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

Погруженный в тяжелую думу, ехал Пугачев берегом Волги; за ним тесной кучкой поднимались яицкие казаки, а сзади шевелилась разношерстная толпа из башкир, калмыков, русских крестьян и разночинцев. Между казаками шел тайный сговор: «Какому государю мы служим?» – спрашивал Творогов, председатель пугачевской комиссии. – «Я подлинно вас уверяю, что когда, по его приказанию, был подписан к казакам именной указ, то он его не подписал, а велел за себя подписаться секретарю Дубровскому. Донские казаки называют его Емельяном Ивановым, и когда пришли-было к нему и на него пристально смотрели, то он рожу свою от них отворачивал. Так что же теперь нам делать?.. Согласны ли будете его связать?».

Казаки, один по одному, согласились действовать сообща и, прежде всего, уговорили Пугачева отобрать у всех конных ратников лошадей, а их самих распустить по домам. «Делайте, как хотите», – сказал самозванец. При нем остались теперь одни яицкие, что для их умысла было гораздо сподручнее. С берега Волги беглецы повернули в степь, на Элтонское озеро. Выпал снег, сильные ветры бушевали в пустыне, пробирая до костей голодных казаков. Негде было ни обсушиться, ни обогреться: хлеб, какой был, давно вышел. Кое-как добрались они до Узеней. Тут двое казаков проведали, что неподалеку от лагеря живут в землянках старцы, и что у них на грядах есть дыни и буква (в роде редьки). Пугачев, голодный как и все, приказал оседлать себе лошадь. Случай был подходящий, и человек 20 казаков, самых надежных, вызвались его провожать.

Землянки оказались за речкой, в камышах. Покинув лошадей, казаки переправились на бударе и, подкрепившись у старцев пищей, переехали назад. Чумаков держал свою лошадь и самозванца. Только что последний хотел садиться, как казак Бурнов, по знаку Федульева, схватил его за руки выше локтей. «Что это… что это вы вздумали?» – сказал Пугачев робким голосом, – «на кого руки поднимаете?» – «А вот что, закричали казаки, ты отдай нам свою шашку, ножик и патронницу. Мы не хотим тебе больше служить и не хотим злодействовать: довольно и так за тебя прогневали Бога и матушку милостивую Государыню; много мы пролили крови человеческой и лишились отцов, матерей, роду-племени!». Хотя в речах казаков слышалась угроза, но все говорили врознь, губы тряслись, и сами они дрожали, как в лихорадке. Бывший тут один из старцев кивал головой, как бы одобряя более робких. После недавних переговоров у Пугачева отобрали оружие, посадили его на лошадь и направились к Яиц-ку. Остальные казаки также пристали к товарищам. Два раза пытался бежать самозванец: один раз ускакал было вперед и залег в камыши, откуда, впрочем, его скоро вытащили; другой раз на стоянке схватил шашку, пистолет и с криком: «Вяжите старшим!» – бросился на казаков Творогова и Чумакова. «Кого велишь ты вязать?» – спросил Федульев, идя смело ему навстречу. Пугачев спустил курок, но кремень осекся. Тогда он стал отмахиваться шашкой. Тут подскочил сзади Бурнов и ударил его в бок тупым концом копья, а Чумаков схватил его за руки.

После этого случая Пугачева везли уже связанного в телеге, где сидела его жена Софья с малолетним сыном. На 6-й день пути казаки встретили у Кош-яицкого форпоста сотника Харчова, которому и сдали с рук на руки мнимого государя. Его тотчас забили в превеликую колодку. В полночь, на праздник Крестовоздвиженья, Пугачев предстал на первый допрос.

– Что ты за человек? – спросил его капитан Маврин.

– Донской казак Емельян Пугачев, сын Пугачев, – отвечал спрошенный. Согрешил я, окаянный, перед Богом и перед Ее Императорским Величеством и заслужил все те муки, какие на меня возложены будут; снесу я их за мое погрешение терпеливо.

При обыске у самозванца нашли 139 червонцев, 480 рублевиков и медаль на погребение Императора Петра III. Как велика была добрая слава Императрицы, видно из того, что злодей не терял надежды на ее материнское милосердие, повторяя много раз, что он «слуга добрый и заслужить всячески в состоянии»… Однако его заковали в кандалы, а всех остальных сообщников отпустили на поруки.

Донскому войску за то, что оно устояло перед соблазном и старалось «об искоренении даже праха Пугачева с его сволочною толпою», через Потемкина объявлена Высочайшая благодарность; бедным станичникам отпущено из казны 66 тысяч четвертей хлеба, без отдачи.