Новый старый дом

Глава 6

– Мама, так вы мне расскажете?

Аглая увидела на стене какой-то крюк и подвесила на него керосиновую лампу – единственный источник света здесь в погребе. Сошла с последней ступеньки на земляной пол и неуверенно огляделась.

– Так нечего рассказывать, Аглаюшка. Я же никого и не знала особенно, только с дворовыми разговаривала. Душенька, ты бы не лазила, темень-то какая! Может, завтра уже?

Голос оставшейся сверху матери звучал приглушённо, девушке приходилось даже прислушиваться

– Нет, хочу сегодня закончить.

Аглая ещё раз осмотрелась, в сумраке ничего не было видно. Воздух здесь был холодным и чуть влажным, отчего по спине побежали мурашки. Девушка поправила наброшенную на плечи шаль, без особого удовольствия вспоминая, как уверяла матушку, что и в домашнем не замёрзнет. Признавать свои ошибки Аглая не любила. Нахмурившись, она полезла обратно на лестницу, чтобы снять фонарь.

По уму, вернувшейся уже глубоким вечером, ей действительно стоило бы просто поесть и идти спать. Но поужинав оставшимся варёным горохом и чаем, который хоть немного перебил ужасный вкус основного блюда, девушка поняла, что в сон её не клонит ни капли. Наоборот, воспоминания о сцене с торговками и последовавшей затем встречей с местной шантрапой будоражили кровь. Аглая задумалась и решила, что у неё как раз есть одно дело, на которое стоит потратить лишнюю энергию. Рассудив, что под землёй в любое время суток темно, она полезла осматривать погреб.

Девушке казалось, что вход в него где-то на первом этаже господского дома, но матушка с этого только посмеялась. Погреб был устроен во дворе метрах в двадцати в сторону прудов. Надземная его часть выглядела как маленький сарай, в нём хранился всякий инструмент. Посреди же него в полу была откидная дверь. Спускаться следовало по металлической, слава богу, лестнице. Для освещения в сарае наверху имелась керосиновая лампа.

Елизавету Фёдоровну Аглая позвала с собой, чтобы не теряя времени выяснить причины такой нелюбви местных крестьян к их роду. Прежде чем приступить к внимательному осмотру всех углов, девушка задрала голову и сказала погромче:

– Вы, мама, не отвлекайтесь. Если отца тут до сих пор недобрым словом вспоминают, значит, хоть какой-то повод был. И говорите погромче!

– Вот с чего ты упрямая такая! Да как все твой батюшка был. Вот Дмитрий Васильевич да, суровым был. Но то ещё когда было! Душами владел, селом и деревней. Дёмкино и… Как-то… Что-то не вспомню деревни название. Так вот он строгим очень был. За податями да оброком следил, к крестьянам часто наведывался – не утаили ли чего. Всё сетовал на хитрость их. Рассказывал, мол жаловались, что тяжело им платить, он вроде бы и верил. А как-то из города в имение возвратился, а девки местные его такие нарядные встречать вышли! Очень ему это не понравилось. Если на красоту деньги нашлись, то и на подать да оброк должны быть. Поднял он тогда оброк-то.

Аглая покачала головой и поджала губы. Буркнула:

– Души, оброк. Древность какая.

Последний раз окинула взглядом огромные ящики из досок, в которых раньше, наверное, хранили овощи. Во всяком случае остатки какого-то гнилья на дне их ещё виднелись. Отступила и под продолжавшийся рассказ матушки двинулась вглубь погреба.

– А потом крестьянам вольную дали и землю. Дмитрий Васильевич очень на это ругался, почитай, каждый раз, когда за столом собирались. С крепостными-то сильно проще было. Они и сады обихаживали. Мужичьё, конечно, ещё за землю деньги отдать должно было, да и отрабатывать за неё им не один год ещё было, но всё же не то. Вот где-то в ту пору мы с Петенькой и поженились.

Аглая тем временем окончательно отбросила надежду разобраться, чем же когда-то был наполнен горшок, который она теперь держала в руках. Всю дальнюю половину погреба занимали деревянные полки с рядами таких вот горшков разного размера, непонятных бутылок и консервов в жестяных банках. Ещё спускаясь в погреб, девушка не надеялась найти здесь что-то полезное после десяти-то лет, и эти банки стали настоящим сюрпризом! Этикетки на них попортились, было непонятно, что внутри, но сами они выглядели целыми. Аглая отчаянно надеялась, что там найдётся мясо, потому что материн рассказ пока лишь оправдывал отношение жителей Дёмкино. Тут она остановилась, вспоминая прилавки деревенских баб. Помрачнела, поняв, что ни мяса, ни птицы на них и не было. Лишь лежалые овощи, яйца да какие-то вещи для хозяйства.

Отнеся три случайные банки поближе к лестнице, девушка вернулась к ряду бочек, стоявших в углу у полок. По пути ещё раз осмотрела стены. Ей показалось странным, что здесь не было таких же, как в доме светильников. Притом присутствие Ути чувствовалось. Верно, он «живёт» в каждом строении усадьбы.

– Аглаюшка, ты слушаешь?

– Да, мама, продолжайте!

– Хорошо. Петенька сразу батюшке своему сказал, что по-старому жить не выйдет. Всё твердил, что нужно производства какие-то открывать. Так и спорили с Дмитрием Васильевичем до самой его кончины. Не знаю, кто уж из них прав был. Тот всё по-своему управлял. Многие земли же в господском владении остались: пруды, лес, да много чего ещё. Вот за это он с крестьян деньги и брал, а кто отдать не мог – на нашей земле работал в счёт долга. Потом бунты были, уж не знаю, чего там этим людям не хватало. Мы не погорели, потому что Утя нас хранил. После таких волнений Дмитрий Васильевич сильно ослаб. Батюшка твой за дело взялся, да разве ж легко было всё восстановить, что вокруг порушили. Пришлось сады заново разбивать, да много чего делать. Года неурожайные были. Так что заводик свой желанный Петенька только перед революцией поставил, а там ты сама знаешь, уехали мы. А про крестьян я не знаю. Работали у нас многие. Батюшка твой всё ругался, что воруют да обманывают. Но плетью, как его отец, никого не наказывал, рублём брал.

Аглая хмыкнула и прошептала:

– А рублём можно по-разному взять.

– Вот и всё, дорогая! Долго ли ещё?

– Нет, сейчас уже поднимусь.

И тихо добавила:

– Интересно, кого ещё он обидел?

В одном из дальних углов с шорохом осыпались какие-то камушки. Аглая вздрогнула от неожиданности и замерла, но больше ничего не произошло.

– Кирпичи отсырели, что ли?

Бочки девушка открыть не смогла, поэтому оставила их изучение на потом. Больше в погребе ничего не было, кроме отдельно стоящих деревянных ларей почти что в человеческий рост длиной. Сунувшись в один из них, Аглая тут же закрыла крышку обратно. Внутри лежало что-то точно испортившееся и на редкость вонючее. Даже удивительно, что весь погреб этим не пропах.

Поднимая наверх отложенные банки и поднимаясь сама, а затем всю дорогу к дому, девушка не переставала думать о рассказе матери. Отец, как ей помнилось, был человеком сурового нрава. Как бы та по нему ни убивалась сейчас, Аглая вряд ли когда забудет и её причитания, когда он недовольно орал на всю квартиру, и слёзы, когда батюшка принимался воспитывать нерадивую жену и таскать её за косу, а то и затрещину мог отвесить. У Елизаветы Фёдоровны и правда не очень получалось вести хозяйство на новом месте, так что Пётр Дмитриевич гневался часто. Потому Аглая и взяла на себя домашние хлопоты так рано, как смогла.

Всё это значило, что рассказ её матери наверняка можно было бы украсить интересными деталями. Если отец относился к крестьянам также, как к своей жене, у тех уже мог быть повод для недовольства. Но почему-то девушке казалось, что был он с ними гораздо строже. Теперь она была почти уверена, лишний раз бывать в Дёмкино не стоит. Только бы придумать, как отправить письмо.

На улице совсем стемнело и стало прохладнее. Керосинку было решено взять в дом. Заперев подпол, Аглая прикрутила фитиль и опустила лампу вниз, чтобы видеть хоть что-то вокруг. Иначе казалось, словно они с матерью идут тёмным и отчего-то опасным коридором. Уже подходя к дому, девушка заметила, что у парадного крыльца что-то белеет. Ничего доброго сегодня от судьбы она уже не ждала, поэтому постаралась идти так, чтобы закрыть собой матушку, и невольно замедлилась.

– Что такое, Аглаюшка?

– Пришёл кто-то.

– Гость? Но нужно же встретить!

– Может, и не нужно. Может, и не гость.

– Ну что ты! Утя бы не пропустил в ворота.

– Там и ворот-то нету.

– Это же неважно совсем!

И Елизавета Фёдоровна, обогнув дочь, поспешила вперёд. Визитёром оказался давешний паренёк с дороги. В этот раз он был с курицей в руках.

– Добраго вечера, барыни. – Всё такой же грязный и не особо приветливый парнишка шмыгнул носом и неуклюже поклонился.

Аглая нахмурилась.

«Барыни. Интересно, было ли правильно нас так называть хоть когда-нибудь?»

– Добрый вечер, – Елизавета Фёдоровна ответила самым дружелюбным тоном.

– Я пришёл на работу праситься.

Парень, похоже, не понимал, к кому обращаться: метался взглядом между хозяйками. Аглая поставила лампу на землю и скрестила руки на груди.

– У нас денег нет. – Она даже не пыталась быть приветливой.

– Так я за яду.

– Еды тоже нет.

– Так я вот.

Парень качнул головой на прижатую правой рукой к боку птицу.

– Аглаюшка, ты же хотела курицу купить. Да и без слуг как-то… Тяжеловато.

Матушка посмотрела на неё совершенно ясным взглядом.

– Она наверняка краденая. Нас и так не сильно любят, ещё не хватало, чтобы её хозяева пришли.

– Не придут.

Мальчишка сказал это с такой уверенностью, что в душе у Аглаи зародились совершенно неприятные подозрения, почему именно хозяева курицы не захотят её возвращать. Или не смогут.

– Дорогая, нашей еды наверняка хватит ещё и на ребёнка. К тому же, он будет работать и принёс курицу. Мы оставим его, Аглаюшка. Там через дорогу есть флигель для прислуги – людская, пускай живёт там.

– Господи, за что мне это всё, – вопреки обыкновению, это девушка не прошептала, а сказала в полный голос.

– Аглаюшка!

– Мама! Мы ничего о нём не знаем. Может, он обворовать нас хочет!

– Утя не даст, ты забыла?

Понимая, что она сейчас буквально зарычит, Аглая отвернулась и изо всех сил сжала зубы. Глубоко вдохнула и выдохнула. Повернулась обратно. Посмотрела прямо в глаза парнишке.

– Ты останешься здесь до завтра. Ужина не будет. Но завтра ты расскажешь мне всё, о чём я спрошу. Мама, ведите. Где этот флигель.

Всё оставшееся время Аглая повторяла про себя одни и те же слова: «Позже. Я подумаю об этом, но не сегодня. Сегодня у меня нет на это сил». С действительностью её примиряла лишь уверенность в том, что в людской не должно быть ничего ценного. А ещё она собиралась сказать Уте, чтобы не дал мальчишке вынести даже щепки. Но если тот решит сам убраться, скатертью дорога!

Глава 7