Новый старый дом

Глава 9

Полдень давил жарой солнца, монотонным звоном кузнечиков, пылью сухой глиняной дороги. В пьяном одурении брела Аглая, надеясь попасть в Дёмкино раньше, чем спадёт жара. Потап-Вася сказал ей, что незаметно пройти через село можно только в эту пору: все сидят по домам, ждут лучшего часа, чтобы разойтись по огородам. А если и заметят из окна, то почти что наверняка поленятся выходить на улицу.

Собираясь в этот поход, девушка нарядилась в льняное платье цвета топлёного молока. Вышитое сутажом спереди от воротника до подола и с резными костяными пуговицами оно создавалось для неспешных прогулок по улицам города, но сейчас для Аглаи самым важным было то, что в нём будет не так жарко, как в тёмном. Она ошиблась. От Ресанского полуденного пекла не спасали ни тонкая ткань платья, ни соломенная шляпка. Уже через первые пять минут девушка начала ругать себя в голос:

– И чего не попросила! Забыла. Неловко было бы. Зато не пришлось бы сейчас тащиться, а Александру Прохоровичу всё равно по пути.

Прошлым вечером Аглая забыла попросить врача ещё об одном одолжении. Вернее, она об этом даже не подумала, не уделив достаточно внимания оброненным во время чаепития материным словам о похоронах. Но нынче утром та заговорила о них, как об обязательном событии дня. Переубеждаться не желала. Любым же похоронам, разумеется, требовался священник. Елизавета Фёдоровна порывалась сходить за ним сама, но Аглая об этом и слышать не хотела. Вот теперь и брела в Дёмкино, надеясь каким-то чудом не встретить ни одного крестьянина.

Полегче девушке становилось лишь в редких рощицах, только отдыхать там подолгу времени не было. Чтобы не раствориться в звенящем зное, она сначала пыталась рассматривать цветущий у обочины бурьян. Вскоре незнакомые растения слились в одно пёстрое пятно. Тогда Аглая принялась перебирать в голове те дела, что выписала нынче утром на бумагу:

– Найти и осмотреть кладовку. Может, сегодня успею? Вымыть наши с матерью комнаты. Это уже на следующей неделе. Начать учёт продуктов. Это сегодня нужно. Заколотить выбитые окна, вдруг дождь пойдёт. Уте это не понравится. Осмотреть дом и поискать артефакты…

Перечислив ещё с десяток разных пунктов, она вновь остановилась отдохнуть.

– Господи, осталось только корову завести, и я стану настоящей селянкой! Кошмар.

От излишней тревоги первые дома села Аглая высматривала чуть ли не с самого начала, но их появление всё равно стало для неё неожиданностью. Постояв в короткой тени одиноко росшей у дороги вербы, она всё же нашла в себе силы двинуться вперёд. Меж домов старалась идти спокойно, не торопясь, не к месту вспомнив рассказы об огромных хищных кошках, которые начинают преследовать добычу, только если она побежала. До церкви ей удалось добраться почти что незаметно. Брехали собаки в некоторых дворах, но людей по дороге не встретилось.

Площадь Аглая переходила с опаской, невольно поглядывая в сторону пустых нынче навесов. На паперть почти что взлетела, а вот в церковь вошла крадучись, впопыхах накидывая платок. К её счастью, никого из прихожан там не было, только отец Сергий молился перед иконой Божьей Матери. Видимо, услышав шаги, он почти сразу перекрестился и повернулся к девушке. Та поспешила подойти и сложить должным образом руки.

– Благословите, батюшка.

– Благословляю, Аглая. Надеялся я увидать тебя с матушкой нынче на службе. Отчего же не пришли?

– Боюсь я, что не рады будут нам остальные.

С каждым вдохом чуть застоявшегося, напитанного запахом ладана воздуха девушка чувствовала, как успокаивается её сердце.

– Слыхал я, слыхал о твоём с бабёнками разговоре. Но в храме Божьем не место склокам. А там, глядишь, и за своих бы вас признали. Молитва сердца сближает.

Священник смотрел с ласковым укором, и Аглая отвела глаза. Не очень-то убедительно звучали для неё эти слова, да некогда было долгие беседы вести.

– Мы постараемся на следующей неделе прийти.

– Уж постарайтесь, постарайтесь. Не для меня, но для своей же души.

– Да, Ваше Преподобие. Но я нынче с просьбой к вам. Отец мой, как вам известно, умер. Он завещал при возможности похоронить прах его на родине. Мы с матерью привезли урну сюда и хотели бы захоронить как положено.

– Благое дело.

– Благодарю, батюшка. Мама уверена, что лучший день для этого сегодня. Будет ли вам удобно заглянуть к нам в Утятино до вечера? К сожалению, мы не можем прислать за вами коляску или хотя бы телегу.

Отец Сергий перевёл взгляд куда-то на иконостас, вздохнул задумавшись.

– Дело богоугодное… Что ж, приеду я к вам нынче. Только и правда ближе к вечеру, сейчас никак не смогу.

– Благодарю вас, Ваше Преподобие!

Аглая порывисто поклонилась.

– После благодарить будешь, дитя.

Распрощавшись со сразу же засобиравшимся по каким-то своим делам священником и помолившись, девушка заторопилась домой. Нужно было не только дойти, но и подготовить место на кладбище, собрать на стол нехитрое угощение.

Выйдя из храма, вновь остановившись под всё ещё цветущей грушей, Аглая улыбнулась легко, как освободившийся от тяжёлого долга человек. Вздохнула. За время их со священником беседы на улице стало чуть прохладнее, и это тоже её порадовало. Всё же она тут же встряхнулась, вспомнив о враждебности местных жителей, и поспешила прочь.

На обратной дороге повезло не так сильно. До края села оставалось ещё четыре дома, когда на порог одной избы вышла какая-то баба. Она то ли вскрикнула, то ли окрикнула Аглаю, после ещё что-то заговорила, но девушка уже, едва не срываясь на бег, спешила побыстрее выйти на дорогу. Слева залаяла собака, заставив её шарахнуться. Мимо последних домов она и правда пробежала. Хотя и в этот раз за Аглаей никто не гнался, она торопилась уйти от села так быстро, как только могла. Дыхание её сбилось, девушка принялась часто дышать через рот, облизывая пересохшие губы. Вокруг снова звенели поля, а пульс заходящегося сердца отсчитывал слоги бьющейся в голове мысли: «Ни-ког-да не пой-ду».

Новость о том, что священник всё же согласился прийти сегодня, обрадовала и Елизавету Фёдоровну и Утю. Глядя на то, как суетливо принялись готовиться к похоронам все его жильцы, Дом пришёл в необычайное волнение. Он звенел стёклами, поскрипывал рассохшимися рамами и то и дело рассеивал внимание, чтобы увидеть всё происходившее. Не раз в нём умирали его родные, не раз сюда привозили их уже почивших, чтобы предать земле. Живые оставляли их ему на охранение. Доверяли. Для Ути это было ценно.

Сами первые похороны он уже не помнил, но помнил ту свою растерянность. Видя, как меняются с годами родные, тогда Дом даже не мог предположить, что всё это ведёт к их исчезновению из его жизни. Удивлялся, но справедливо полагал, что не так уж много пока знает о людях. Смерть пожилой матери создателя стала для него неожиданностью.

К тем похоронам как раз достроили за парком родовое кладбище. Навесили ворота, замуровали в основании одной из колонн забора фигурку господского дома, а к сердцу дома приделали фигурку кладбища. Такие пары из одного металла делали новое место продолжением Ути. После того как предали земле первый гроб и положили сверху плиту, Дом от волнения до обеда следующего дня не мог смотреть ни на что, кроме этой могилы. Ему было грустно, страшно, обидно от случившейся смерти и понимания, что встретиться с этим придётся ещё не раз. После пришло смятение: Утя не знал, как должен теперь себя чувствовать? Как жить, когда в тебе захоронен родной человек, если и мысль об этом причиняет боль.

С тех пор прошло много лет. На кладбище появилось много могил. Утя научился принимать и их, как часть себя. Он слышал от людей, что те почитают память об ушедших за сокровище, хранят их образы в своём сердце. «Что ж, – думал он, – у меня есть гораздо больше». Но похороны всё ещё были для Дома волнительным событием.

Он наблюдал за готовившей для поминок гречку с тушёнкой Аглаей, за кое-как сколачивавшим из найденных досок крест оборванцем, за Елизаветой Фёдоровной, пытавшейся прибраться на кладбище. У той выходило не очень. В конце концов туда же пришли молодая хозяйка, нёсшая лопату и ведро, и голодранец, тащивший крест. Аглая сразу же попросила мать не мешать, достала из ведра какие-то тряпки, которыми обмотала руки, и два ножа. Один отдала мальчишке, второй взяла сама. Вместе они принялись не сильно аккуратно, но быстро обрезать траву на месте будущей могилы. Им определили пятачок, на котором не было кустов и молодых деревец, густо наросших за прошедшие годы. Глядя, как девушка пытается расчистить от травы и дорожку к воротам, приказав оборванцу выкопать небольшую яму для урны, Утя подумал, что, может, и не такую уж плохую дочь воспитал Пётр Дмитриевич. Аглая явно старалась устроить всё как можно лучше и берегла мать, не подпуская к тяжёлой работе.

Покойного хозяина Дом помнил, хоть уже и несколько смутно. Тот был суров, решителен и спорить не умел лишь со своим отцом. Он почти не разговаривал с Утей, но не забывал кормить. И всё же Пётр Дмитриевич был из родных, частью тех времён, когда Дом чувствовал себя по-настоящему живым.

Священник прибыл в пятом часу. Приехал на телеге с угрюмым молчаливым мужиком, который остался дожидаться его за воротными столбами. Он был всё так же в рясе, только в руках держал что-то вроде чёрного пальто. Переодевшиеся в тёмное и скромное, дамы встречали батюшку у порога. Аглая при виде крестьянина поджала губы, вся напряглась.

– Не волнуйся, дитя, – сказал отец Сергий сразу после приветствий и знакомства с Елизаветой Фёдоровной. – Его зовут Битюг. Человек не местный, молчаливый, но очень набожный. Всегда готов мне подсобить, коли дел важных не имеет.

Утя не желал ничего пропустить, потому попросил о помощи Маркизу. Вместе с кошкой смотрел с крыльца на прибывших, вместе с нею же побежал за всеми по дорожке к кладбищу.

Погребение прошло как и должно. Священник отслужил литию, крестом сыпанул земли на поставленную в заготовленную ямку урну. После Аглая сама закидала могилку и установила крест: оборванец показываться на глаза отцу Сергию не захотел.

– Ох, Маркизушка, и ты проститься пришла?

Растрогавшаяся баронесса подхватила кошку на руки. Та замурчала, радуясь ласке, от которой уже немного отвыкла. Утя затих, не желая мешать Домовой, но успел заметить, как Аглая насмешливо хмыкнула.

В дом возвращались по вечерней росе. Пригревшийся в кошачьем теле на руках у Елизаветы Фёдоровны, Утя нехотя покинул его, возвращаясь в родное кирпичное и деревянное.

Поминать сели в столовой: старая баронесса посчитала, что так будет приличнее, чем на веранде. Из-за выбитых окон было не сильно теплее, чем на улице, и дамы оставили шали на плечах. Зажгли сразу две свечи.

– Как хорошо, что желание Петеньки наконец-то исполнилось. – Елизавета Фёдоровна заговорила и тут же принялась утирать глаза прихваченным ещё на кладбище платочком. – Он был бы так рад! Вы не представляете, Ваше Преподобие. Сколько уж времени прошло, а я всё вот плачу о нём.

– Горе всяк по-своему переживает, однако ж нельзя в трауре всю жизнь провести.