Зарубежный детектив 1975

3

Молодой человек сидит на стуле в самой небрежной позе: правую ногу Положил на левое колено, а руку закинул за спинку стула. Это увалень лет двадцати, с белой кожей и большими голубыми глазами. Визит к парикмахеру ему бы явно не повредил.

— Это было в первом часу, что ли, — рассказывает он хрипловатым голосом, — я домой шел по Длинному мосту в Шпиндлерсфельд. Дворец, стало быть, получается по левую руку, так? И вдруг там на лестнице свет загорелся. Я и думаю, какая нечисть там шастает? Но через минуту свет опять погас.

— Как же вы могли это заметить, господин Пьятовский? Разве вы остановились? — спрашивает Гейм. Он сидит вместе с Вальдмюллером, черноволосым молодым человеком почти двухметрового роста, в маленькой комнатке кёпеникского отделения полиции. Они прибыли несколько минут назад. На первый взгляд парень в клешах с широким кожаным поясом, ботинках на каблуке и клетчатой куртке производит не самое лучшее впечатление. Уголовная полиция вообще не жалует таких типов, но он вызвался помочь, жертвует своим временем, чтобы дать показания, — значит, не так уж он и плох.

— Дело было так, — продолжает парень, — дождь опять припустил как из ведра, да еще ветрище прямо в лицо. Тут я перебежал через мостик и спрятался в арке ворот, пока не поутихнет.

— Итак, вы стояли под аркой ворот у входа в дворцовый парк?

— Точно.

— Свет был только на лестнице?

— Нет, когда я пришел, в подвале светились окна, два, по-моему. А потом зажегся свет на лестнице.

— Два окна в подвале, — повторяет Вальдмюллер. — Это могла быть квартира сторожа.

— Верно, — говорит Гейм. — А сколько времени горел свет на лестнице?

— Минут пять, не больше.

— Вы ничего не заметили на лестнице?

— Делать мне было нечего, ну я и смотрел. Кто-то медленно поднимался по лестнице. Человек старый и толстый, по тени очень здорово было видно.

— А вы не видели, как этот человек потом спускался обратно?

— Нет, но я не так чтобы следил.

— А когда погас свет в подвале?

— Не знаю. Дождь утих, я и пошел дальше. Время-то уже было позднее.

— Значит, когда вы уходили, свет в подвале еще горел?

— Да, горел. В этом я уверен.

— А вы точно знаете, что был час ночи, когда вы стояли пол аркой?

— Точно. Я уже говорил, что было до чертиков поздно — при моем-то образе жизни, ведь я работаю каменщиком и в половине шестого мой старик срывает меня с постели, он, так сказать, не пощадит даже родного сына. Вот и приходится каждую минуту смотреть на часы. И у Цыпкиных дверей я смотрел, Цыпка даже надулась. Она всегда требует, чтобы я провожал ее до дому, она темноты боится. И было там без малого час. А уж от ее дома я припустил со всех ног. Значит, под воротами я был в час, а простоял ну от силы пять минут.

— Нельзя ли полюбопытствовать, кто такая Цыпка?

— Отчего ж, это не секрет. Вообще-то ее звать Ингрид Линке. Она работает на железной дороге, живет — Грюнштрассе, девятнадцать. Мы с ней были в молодежном клубе железнодорожников в Шеневейде, ну и припозднились. Джаз там клевый.

Криминалисты удивленно переглядываются, и Гейм торопливо спрашивает:

— А больше вы ничего не заметили, господин Пьятовский? К примеру, человека, выходившего из дворца, или кого-нибудь, кто находился поблизости?

Молодой человек мотает головой.

— Нее, я ж сразу предупредил, что много рассказать не смогу. Но шериф, то есть я хотел сказать дежурный, говорит: все равно иди, каждая малость может пригодиться. Вот я и дождался вас.

Когда Пьятовский уходит, Вальдмюллер говорит:

— Он здорово нам помог. Нельзя, нельзя судить о человеке только по внешнему виду.

Гейм прячет улыбку.

— Между нами говоря, я тоже в свое время носил полосатые носки и танки на каучуке. Ну и шуму было. Меня даже хотели выпереть из СНМ.

Младший отвечает недоуменным взглядом. Тут Гейм спохватывается, что для Вальдмюллера и то и другое звук пустой, так много времени прошлое с тех пор. Он вдруг ощущает себя глубоким стариком и думает, что Катарина отнюдь не острит, когда по вечерам встречает его такими словами: «Ну, папочка, сегодня у тебя с твоими умными очками опять усталый вид». Но прежде чем он успевает отдаться мрачным мыслям, в комнату входит вахмистр Баль.

— Мы обыскали квартиру, товарищ лейтенант. Нигде ни малейшего намека на зеленое сукно. М соседи в один голос утверждают, что Байерлейн отродясь не носил ничего зеленого. Следовательно, волокна оставил преступник. В этом нет уже никаких сомнений.

Вальдмюллер сообщает Балю о показаниях Пьятовского, а потом продолжает:

— Таким образом, мы должны искать человека, который был одет в куртку или пальто из зеленого сукна, имел при себе небольшой багаж и прошлой ночью между часом и половиной второго находился в Кёпенике или где-нибудь поблизости.

— Да, — соглашается Гейм, — это все верно. Но как вы объясните свет в подвале? Когда мы сегодня утром пришли в замок, света уже нигде не было.

— Ну это несложно. Когда сторож поднялся на первый этаж, он и у себя в комнате свет. А преступник, не желая раньше времени возбуждать подозрения, погасил свет на лестнице. Примерно в это время, Пьятовский пошел дальше и, естественно, не мог видеть, что преступник погасил свет и в комнате сторожа.

— Звучит правдоподобно, — соглашается Гейм. — Итак, начнем розыск всеми средствами, которыми мы располагаем.

Он встает и подходит к большой карте городского района Кёпеник.

— В этих границах, и он описывает круг, захватывающий Адлерсхоф, Вульхейде, Улленхорст, Эльзенгрунд и Китцерфельд, — следует опросить всех, кто работает на общественном транспорте и дежурил именно прошлой ночью. Иными словами — трамвай, автобус, станции электрички… да, и еще стоянки такси и рестораны, которые открыты до двенадцати и позже. Обходя рестораны и закусочные, следует не упускать из виду, что преступник мог зайти туда до совершения преступления, чтобы дождаться намеченного срока. Описание разыскиваемого — как его дал товарищ Вальдмюллер. Время — от нуля до двух. Все ясно? Хорошо. Относительно распределения сил по отдельным участкам мы договоримся с товарищами из соответствующих отделений. Ну, ни пуха!

Опрос идет. уже несколько часов. Работникам вспомогательных групп повезло: почти все, кто сейчас заступил на смену, дежурили прошлой ночью. Следов тем не менее никаких не обнаружено.

Лишь в десять без малого Гейм получает сообщение, что на станции Шпиндлерсфельд обнаружен человек, который может дать показания. Бросив свои дела на полдороге, он немедля выезжает в Шпиндлерсфельд.

У входа в здание вокзала его встречает полицейский и ведет к свидетелю. Свидетель уже немолод, у него худое лицо, тесно посаженные глаза и огромный кадык, который во время разговора снует, как челнок, в слишком просторном воротнике. Зовут свидетеля Фердинанд Мацке, он билетный контролер» сидит в своей будке, а говорить может только между поездами, так как подменить его некому.

Гейм называет себя и просит свидетеля рассказать все до мельчайших подробностей. Мацке отнюдь не в восторге.

— Особо мне и рассказывать нечего, — ворчит он, — и потом я один раз Уже все рассказал. — Он задумчиво трет себе нос. — Ну, значит, так: вы ищете типа в зеленом пальто шинельного сукна и с рюкзаком на спине?

Гейм кивает утвердительно.

— Я его помню, продолжает контролер, — но только потому, что он затеял свару на платформе.

— Очень хорошо. А что за свара?

— Он примчался со всех ног как раз в одно время с толстухой — пожилая такая женщина. На контроле они столкнулись, и каждый хотел проскочить первым. А я им сказал: «Господа, не надо так волноваться, поезд еще стоит!» Думаете, послушались? Куда там! Как бешеные оба влетели на платформу, и толстуха его вдобавок обругала будь здоров! Язычок у бабы подвешен — лучше не надо.

— У вас не сложилось впечатление, что они знакомы?

— Не думаю. Она ему говорила «вы». «Вы небось не здешний» — говорила она. И добавила: «Старый чурбан» и «Это же надо так себя вести!»

Я еще долго слышал ее голос.

— А как он выглядел?

— Ну, как все они выглядят. Чего тут скажешь. сказал, малость дохловатый.

— Точнее описать не можете?

— Я ж его не разглядывал. Пальто зеленое. На спине рюкзак. Лет пятьдесят, по-моему, а там кто его знает. Больше мне нечего сказать. Когда пробиваешь билет, только и следишь, чтобы не подсунули использованный.

— Вы не припоминаете ничего особенного? Ничего такого, что бросалось бы в глаза? В одежде, например?

— Ничего.

— Рюкзак у него какой был?

— Из темной ткани, кажется. А тут толстуха налетела на рюкзак, и он ее оттолкнул.

— Лица его вы не видели?

— Мельком, но вспомнить не могу. Если я начну сочинять, вам от этого проку не будет.

Гейм со вздохом признает его правоту.

— На голове у него что-нибудь было?

— Может, было, а может, и не было.

— Когда все это произошло?

— Половина второго без чего-то. Был последний поезд. Отправление в час двадцать пять. Через несколько минут я закрыл лавочку.

— Этот человек часто здесь ездит? Вы его, может быть, видели вчера, когда он уходил с вокзала?

— Навряд ли. Но ведь нельзя же запомнить всех пассажиров.

— Ну а женщина?

— Эта мне уже несколько раз попадалась.

— И всегда в одно и то же время?

Мацке издает стон.

— Господи, но откуда мне знать? Я ведь не всегда в ночную смену. По-моему, я уже несколько раз ее видел, но когда, разумеется, но когда, разумеется, не помню.

— А еще кто-нибудь был на станции, когда это произошло:

— Нет, только сборщик утиля. Больше никого.

— Женщину можете точнее описать?

— Тоже под пятьдесят, толстая такая, пальто коричневое, она-то, конечно, ехала с работы.

— Откуда вы знаете?

— Платок на голове, сумка большая с термосом. И вроде она что-то та. кое говорила: «Ишачишь всю ночь, а тут всякие бездельники…» или что-то похожее.

— На поезд оба успели?

— Само собой. Иначе вернулись бы. Поезд ведь был последний. Не ночевать же они остались на вокзале. Впрочем, спросите лучше начальника станции.

Гейм просит дежурного полицейского привести начальника, затем предлагает контролеру сигарету, другую берет себе, задумчиво проводит пальцем по нижней губе и вдруг говорит:

— Господин Мацке, попробуйте еще раз как можно точней описать эту женщину. Фигура, цвет волос, платье, все мелочи, какие вы можете вспомнить.

Мацке пожимает плечами.

— Не знаю я, это не так просто. — Он выпускает облако дыма. — Волосы седые. На голове платок. Темно-синий, шерстяной, наверно. Толстое или, вернее, круглое лицо… — Он беспомощно разводит руками. — Ну как я объясню? Пожилая женщина, я вижу ее перед собой. Я узнал бы сразу, но описать… Ума не приложу как. — Он умолкает. — Слов просто не хватает, понимаете?

— Ладно, — говорит Гейм: — Попробуем по-другому. Съездим в Институт криминалистики. Может, это нас хоть немного продвинет.

Железнодорожник морщит лоб и склоняет голову к плечу.

— Я бы с милой душой, — начинает он‚ — но мне нельзя отсюда уйти. До конца работы осталось три часа.