Сборник историй и сказок 2020

Глава 8. Кирьякова Инна. Моя история

Я никогда и никому не рассказывала о своей жизни (о прежней подлинной жизни, имею в виду), отмалчиваясь, намекая на потерю памяти — дескать, вы же вспомните, времена какие были. А были они, как теперь понимаю, куда хуже лихих девяностых.

Нет, не то, чтобы совсем никому и никогда… осколки, отсветы, отражения моей истории — моей жизни — есть во всех моих фантастических или фэнтезийных рассказах или романах. Но это меня очень смущало: ведь то, что все считали оригинальной выдумкой, было до определенной поры моей обычной жизнью, и когда меня хвалили за то, как достоверно описаны чужие миры, мне становилось неловко. И я старалась показать все психологические тонкости, душевные сложности моих героев — уж здесь-то во всех мирах все одинаково… И если мне удавалось, если замечали сначала это, а потом уже детали и внешние приметы моей земли, то я чувствовала, что успех заслужен (или неуспех, пусть так, но я разрывалась между желанием писать о родном мире и досадой на то, что приходилось рассказывать о нем только как о фантастическом).

А случилось все под Новый Год, когда мне только-только исполнилось девятнадцать, и отец пригласил встретить праздник с ним и, соответственно, с его женой и дочкой.

— Заодно и тебя поздравим с днем рождения, — воодушевленно говорил он. — Сразу отпразднуем два праздника.

Я колебалась. С одной стороны, я никогда не встречала Новый Год одна. Приглашать кого-то в свою квартирку в одиннадцать метров, заставленную мебелью, не хотелось. У меня и телевизора нет, даже куранты не услышим. В прошлом году поехала к бабушке, туда же приехала моя двоюродная бабушка, ее старшая сестра, ещё две их давние приятельницы. Не то, что бы мне было скучно, но все же я чувствовала себя лишней. А до этого встречала Новый Год с родителями, мы тогда ещё не разъехались, жили все вместе в старой квартире с высокими потолками. Туда я бы приехала — я скучала по двору с огромными тополями, трамваю, который проезжал мимо нашего дома к Чистым прудам и дальше по центру… Родители, правда, тоже приглашали к себе, но в их нынешней маленькой квартирке с младшим братом и тремя собаками мне и переночевать будет негде.

А папина семья… Моя сестра, Тая — чудесный человечек. Мы, хоть и разница у нас была десять лет, подружились. Но я чувствовала, что нынешняя жена отца меня невзлюбила.

Сейчас написала это слово и сама над собой готова посмеяться. Невзлюбила! А в то время я для себя формулировала не менее забавно: «Кажется, я ей почему-то не нравлюсь»! Кажется! Почему-то! Есть ли предел человеческой наивности?

Валя меня ненавидела тихой, ровной, неизменной ненавистью. Прокручивая в голове все события того вечера и, конечно, предшествующие, когда я общалась с Валей на их даче или приезжая к ним в гости в московскую квартиру, я года три-четыре спустя решила, что причина вполне очевидна: с чего ей, собственно, любить дочь своего мужа от его первого брака? Тем более, я на отца очень походила — и одновременно во мне были черты мамы, которую Валя видела на фотографии. Вот оно, живое напоминание о первой любви мужа, пришло, поедает оливье, болтает обо всем подряд, вообще ведет себя как дома…

Но, прошагав по жизненным дорогам ещё лет десять, я наконец поняла, что вся эта романтическая чепуха могла быть только фоном для истинной причины.

Отец отлично зарабатывал. Даже в девяностые годы — вполне неплохо. Помню, как-то мы вместе смотрели фильм «Карнавал». Когда отец главной героини, после многих лет отсутствия, вдруг объявился, перевез дочь в Москву, снял огромную квартиру, Валя со злостью прокомментировала: «То ему дела не было, а теперь хорошим хочет быть». Ее очень бы устроило, если бы и моему отцу до меня не было дела.

Я вспоминаю, что на их даче вечно толклись Валины родственники из провинции, ее родителям постоянно посылались деньги и так далее. Отец и мне иногда делал подарки, как-то мы вместе с ним, Валей и Таиской съездили в Питер… Опять же, билеты купил он, и жилье нам оплатил. А сколько пользы могли бы принести эти деньги Вале и ее родным, если бы остались в семье!

Меня многое в поведении Вали удивляло и обижало. То она покачает головой: «Как ты много ешь!» То разговорится в Питере с квартирной хозяйкой и расскажет, какая я скучная, унылая. Но я думала тогда, что, наверно, есть и доля моей вины. От вкусностей никогда не отказывалась, иногда молчала весь вечер, уткнувшись в книгу. Я старалась, как могла, что бы доказать Вале, что я совсем не скучная, а, напротив, очень развитая и общительная. Вспоминала стихи поэтов Серебряного века (я множество знала наизусть и могла декламировать десятками), обсуждала политику и кулинарные рецепты, рассказывала Таиске страшные и захватывающие сказки. Таиска — верный и благодарный слушатель — визжала и ахала. Я же придумывала все более невероятные повороты сюжета. А если мы вместе садились за стол, то делилась заранее прочитанными умными статьями по философии, обсуждала научные гипотезы о происхождении Вселенной…

И очень удивлялась, что это все ничуть не помогало.

Итак, Новый Год… Я все же пошла к ним. Хотелось огромной елки, как в давнем детстве, поздравлений, шума и веселья.

В доме было полно Валиной родни, накрыли огромный стол. И елка тоже была — такая, о которой мечталось. Почти до самого потолка, пахнущая хвоей, с хрупкими старинными игрушками и новоприобретенными, но тоже чудесными. Звезда на еловой макушке, нити серебристого дождика.

В половине одиннадцатого сели провожать старый год. Говорили тосты: за то, чтобы старый год забрал все плохое, а хорошее оставил. За Валю и моего отца. За успехи Таиски в спортивной гимнастике. За ее хорошие оценки. Ну и тому подобное.

Я радовалась за сестренку, но все ждала, что отец скажет обо мне, о прошедшем дне рождения, и все обернуться ко мне и станут шумно поздравлять. Хоть и было немного неловко привлекать к себе внимание, все-таки я, заранее смущаясь, предвкушала эту минуту. Однако тост за тостом… вот уже половина двенадцатого. А меня здесь как будто и нет.

Валя предложила отдохнуть, кто захочет подышать воздухом — выйти на лоджию. А она пока наполнит опустевшие салатницы и достанет из печки запеченную курицу.

Я помогла отнести что-то из посуды на кухню, потом накинула зимнее пальто и вышла к отцу, который на лоджии зажигал бенгальские огни. Вспомнилось, как я была маленькой и называла их фингальскими. И не понимала, почему родители смеются. Чего смеяться, если они сами так говорят, думала я.

Как будто оставленные, забытые детские воспоминания ожили на несколько минут. Стало вдруг радостно и уютно. Рассыпались яркие, жгучие искры, мы веселились, и во всех домах тут и там мигали развешенные на окнах гирлянды лампочек, мерцали за шторами экраны тепловизоров. Потом Валя позвала Таиску в дом, чтобы та не простудилась. Погас последний бенгальский огонь, и иллюзия того, что я вдруг на минутку перенеслась в свое детство, тоже погасла. Я потянула отца за рукав:

— Ты ведь сказал, что и мой день рождения заодно отпразднуем…

Напоминать было неловко, но слишком неприятной для меня оказалась ситуация. А проводить праздник в обиде — тоже неправильно…

— Ах да! — и отец отправился к Вале на кухню. Она — я видела через стекло — сразу вышла. Я вернулась в гостиную и увидела через приоткрытую дверь их спальни, как Валя роется в шкафчике.

Общих поздравлений я не дождалась. Но отец за пять минут до Нового Года — все уже рассаживались за стол — отозвал меня в сторонку и, сказав: «Ох, извини, забегались мы что-то, с днем рождения тебя», — вручил кольцо с темно-красным камнем и небольшое зеркальце с узорной оправой. Кольцо оказалось мне велико, зеркальце потемнело в двух местах около ободка. Ясно было, что отец забыл напрочь о моем дне рождения и попросил Валю быстренько отыскать что-нибудь более-менее подходящее.

Я сунула кольцо в карман с молнией и уныло вертела зеркальце, мечтая оказаться дома и лечь спать. Но среди ночи не поедешь, значит, придется тут пробыть до утра, хотя этого мне совсем теперь не хотелось. Я перехватила Валин взгляд, который вполне отчетливо желал мне того же — оказаться как можно дальше отсюда.

И тут начали бить куранты. Зеркальце отразило какую-то непонятную вспышку, похожую на короткую и яркую молнию. Что-то сверкнуло и погасло, будто зеркало приняло это «что-то» и опустило в свою глубину.

Меня это так удивило, что я решила, когда шумные возгласы, смех и звонкое чоканье бокалами поутихнут, улизнуть на кухню и поизучать подарок. Так и сделала минут пять спустя, когда внесли блюда с холодцом и принялись разливать водку. (Спиртное я не любила, а холодца взяла приличный кусок под ненавидящим Валиным взглядом, с ним — куском — и отправилась потихоньку на кухню).

Мне хотелось снова увидеть ту неожиданную вспышку или хоть что-нибудь необычное. Я вертела зеркальце, которое исправно отражало заставленный посудой стол, потолок, кухонные шкафчики. И все же мне показалось, что я заметила что-то инородное, быстрым промельком пробегающее там, в глубине. Положила зеркальце на краешек стола и принялась разглядывать, наклоняя голову то так, то эдак. И вот оно, снова!

Описать картинку не смогла бы, но она явно не была отражением чего-либо на кухне. Очертания предметов определить не получалось, но цвета были яркие и определенные. Белое на темно-синем… И отблески, как будто вспышки, самых разных цветов.

Я всматривалась пристально и неотрывно, затаив дыхание, у меня просто мурашки бежали по спине, и рука, державшая блюдце с холодцом, чуть дрожала. А то, бело-синее, становилось определеннее, ближе… И наконец стало реальнее папиной кухни и стола, уставленного тарелками. Если бы я когда-нибудь до того испытала бы подобное, то осознала бы, что происходит, сопротивлялась бы сразу. Вокруг меня все выглядело так, словно я смотрю через толстое и неровное стекло, искажающее формы и цвета. Звуки, запахи — все исчезло. Я схватилась за угол стола — но то, что было только что острым и жестким, прошло сквозь пальцы, как дым.

Когда поняла, что меня утягивает, что я теряю опору и проваливаюсь куда-то, меня накрыла паника. Вскочила — попыталась вскочить, отвела взгляд от зеркала. Но опоздала. И ощутила себя стоящей посреди чужой, совершенно незнакомой комнаты.

В разбитые окна ветер кидал сухой снег, гнал его по полу, а потом оставлял, и белые крупинки лежали на линолеуме, на ковре в коридоре и не таяли. Прозрачный тюль колыхался, поднимаясь и опадая. Темно-синее небо с немыслимо огромной, яркой луной, гулкая тишина — и я посреди всей этой тишины и пустоты в легкой нарядной кофточке и с недоеденным холодцом. Зеркальце осталось где-то там, в иной плоскости, на кухонном столе, затерянном среди миров.

Я стояла с минуту неподвижно, меня трясло — от холода и страха. Осторожно исследовала чужую квартиру — никого. Раскрытые шкафы, вещи, разбросанные впопыхах. Одежда, игрушки — все было и похоже, и непохоже на привычное. Странный рисунок на обоях, мебель непривычной конструкции. На ватных от слабости ногах я побрела ко входной двери. На вешалке висело кое-что из верхней одежды, все старое, ношеное. Выбрала длинную куртку с капюшоном, под вешалкой нашла не то валенки, не то сапоги.