Прозрение. Том 2

История сорок первая. «Без просвета»

Джанга. Чангарский госпиталь

Курение кхарги сродни медитации, но медитации публичной. Оно требует хотя бы одного зрителя.

Я не имел предубеждения к курящим, и профессор химии и аналитической медицины доктор Амар Есвец стал по вечерам задерживаться в моей палате. Ему не хватало собеседника, чтобы распечатать перед ужином порцию палочек.

Есвец садился на подоконник, чтобы не травить пациента, и начинал травить Дерена. (Я был уверен, что лейтенант не покидает свой пост под окном.)

Говорили мы с доктором так, словно искали тропу на болоте. Так же со мной общались когда-то на Гране, уводя от очевидного, тасуя смыслы.

Присматриваясь к скошенным уголкам глаз Амара (так он просил себя называть), я решил, что грантской крови в нём вряд ли больше четверти. Доктор не отрицал, но и не пускался в биографические исповеди.

Мы много и весело беседовали о борусах, о нравах старой Крайны, с осторожностью — о Доме Сапфира и, как по углям, об имперской политике на Юге.

Понятно, что разговоры эти падали на пересменку, когда дневную медсестру-тумбочку сменяла ночная сестра-штырь.

Невезение продолжалось — грудь и у этой почтенной леди отсутствовала напрочь.

Глядя в вырез халата ночной сестры, я познал очередную маленькую истину: лучше всяких лекарств больных поднимает на ноги вид красивой женской груди.

По ночам, просыпаясь от боли, я вспоминал Лиину и посылал ей голограммы ташипов, котят, щенков хайбора.

Дерен был прав про открытки: написать ей что-то словами было выше моих сил.

Ну что я мог ей написать? Что никак не могу ни выздороветь, ни сдохнуть?

Время шло. Состояние моё становилось то лучше, то хуже, словно я и тут оседлал какой-то неведомый маятник.

Здорово выручал Дерен. Его помощь не одурманивала, как медицинские препараты. Боль он снимал хорошо, но разобраться, что со мной творилось, тоже не мог.

Как только отпускала слабость, я пытался сам вычислить отравителя. Вариантов было немного: Энрек, кто-то из команды «Персефоны» или из храма.

Про команду крейсера и эйнитов нормальных версий не складывалось, бред это был. Только Дерен мог меня отравить — он был со мной рядом и на корабле, и в храме.

Но Дерен был свой. Его потолок — дурацкий прикол. А вот Энрек…

У Кота — другой мир, другие понятия, другие цели. Может, я сам не заметил, как перешёл ему дорогу? Именно он запер меня в клинике, но… Как-то не особенно постарался, что ли?

Если иннеркрайт пытался меня отравить, то почему не добил? Делов-то было — столкнуть с платформы. Шлюпки висели высоко, «поймать» меня никто не успел бы, идеальный несчастный случай.

Но Энрек почему-то решил не добивать, а заточить в госпитале на соседней Джанге.

На что он рассчитывал? Какие препятствия могла создать мне гражданская охрана, которую и до тела-то не допускают? Она разве что под ногами будет путаться, если надумаю убежать.

Три дня я честно отвалялся в контакте с аппаратом по контролю состава крови и «утками», на четвёртый стало чуть легче, и лежание начало напрягать.

К тому моменту я уяснил уже, что связаться с командованием не могу — Мерис сказал, что и без меня тошно, велел лечиться и с идиотскими идеями не лезть.

Идеи были. Но все мои попытки передать генералу что-то через парней тоже оставались без ответа.

Я даже заподозрил было, что Дерен меня обманывает, чтобы не беспокоить Мериса. Но потом сумел вылезти в окно, добраться до шлюпки и убедиться — это не Дерен, а сам генерал меня игнорирует.

Он что, решил, что я настолько больной?

Нет, можно было, конечно, связаться с Энреком. Но именно его поведение казалось мне наиболее подозрительным.

Сам он тоже ко мне не лез. Прислал пару дежурных фраз и затаился. Кот он и есть кот.

Вечером шестого дня доктор Есвец явился за двадцать минут до ужина. Загорелый, подтянутый, невозмутимый.

Я тщательно спланировал разговор, однако он оборвал меня с порога:

— И не просите!

— Вы невыносимы, Амар. — Я дрогнул углами губ, как усмехаются здесь аристократы. — Мне приходится по полдня подбирать аргументы, чтобы вы их даже не выслушали.

— Это вы невыносимы, — он вернул мне усмешку, усаживаясь на подоконник и прикуривая. — Внешностью вы — экзот, повадками — имперец, прикидываетесь воспитанником Локьё, но бесцеремонны, словно алаец. Может, перейдём, наконец, «на ты», иначе я сломаю себе язык об эти императивы?

— Ну, если это тебя не о-оскорбит… — протянул я.

Амар не выдержал — захохотал.

Шутка была изящной — переход «на ты» не может оскорбить непривыкшего выкать экзота, но звучит такое предположение весьма забавно.

Я тоже улыбнулся.

— Ты — нормальный парень, — сказал Амар, играя палочками кхарги. — Но наследника пока не утвердили, а Локьё отбыл из системы. Господин Лоо сейчас хозяин в Поясе Дождей. Он велел найти причину твоей болезни, и я её найду. Конечно, ты можешь обмануть меня и сбежать, но куда? Разве, на Кьясну? — Он вопросительно изогнул бровь.

— Не годится, — я мотнул головой. — Отпуск мой, к сожалению, закончился. Работа горит.

— Не знаю, что может сподвигнуть меня отпустить такого неразумного пациента, — Амар весело блеснул газами. — Шутки шутками, но господин Лоо страшен во гневе. Будь ему хотя бы лет восемьдесят, можно бы надеяться, что просто придушит. Но, пока он так молод и охоч до конвульсий… Нет-нет, — отмахнулся доктор в притворном ужасе. — И не проси тебя выписать!

Он шутил. Пальцы, держащие палочки, даже не дрогнули.

— Ну не съест же он тебя в самом деле Амар? Боишься, карьеру испортит?

— Дом Сапфира — это не Союз Врачей, чтобы указывать мне. Но конфликт такого уровня — вещь неприятная и малопредсказуемая… — Его пальцы сжались на миг.

Вот теперь Есвец был серьёзен. Неужели готов торговаться?

Доктор кивнул в ответ на незаданный вопрос:

— Я мог бы на это пойти… — Он затянулся. — Но только ради чего?

— Ну хочешь, завещаю своё тело клинике? — Я пошутил и вдруг уловил интерес в жёлтых глазах. И решил сыграть в равнодушие: — Хотя… Зачем оно тебе?

— С метаболизмом такого рода я уже сталкивался, — кивнул доктор. — Хотя мне до сих пор не всё в нём понятно. И ещё менее понятно, что у тебя в голове. Считается, что у имперцев вообще не развиты подполя мозга, работу которых я наблюдаю. Если это в рамках общей изменчивости — то мы плохо знаем имперцев, если же… — он замялся.

— Считаешь меня мутантом?

— Когда в Содружестве боялись мутаций? Да и не в этом соль. Между прочим, при передаче наследственной информации от родителей к ребёнку возникает в среднем 200 мутаций. Большинство из них нейтральны… — Он рассмеялся, видя моё непоказное удивление. — Сейчас много спорят на тему, сильно ли разошлись генетически имперские и экзотианские ветви от общего земного предка. И вот уже два тысячелетия, как Союз врачей не имеет доступа к мозгам Великих Домов. Ты мог бы послужить на пользу науке.

— Если меня нашинковать мелко-мелко? — рассмеялся я.

— Мы достаточно оснащены здесь, чтобы не резать. Мне было бы любопытно послойное сканирование мозга. Это очень нудная процедура, но, согласись, не у каждого есть шанс остаться в атласах.

— Я подумаю. А ты подумай над выпиской. Может, сторгуемся.

— Когда твоё состояние удастся хотя бы стабилизировать, тогда и поговорим. Пока я просто не могу тебя выписать. Ты же свалишься где-нибудь по дороге, а виноват буду я.

Он поднялся.

— А по отравлению новая информация есть? — спросил я на всякий случай.

Накопай доктор хоть что-то, он бы похвастался сам.

— Есть одна сумасшедшая гипотеза, — Есвец глянул через плечо во двор, но Дерена, разумеется, не увидел. — А что если ты сам себя травишь?

— Это как? — Ему опять удалось меня удивить.

— Допустим, иммунитет пытается убить организм, а потом сам же борется с последствиями этой атаки.

— Амар, я не медик, но мне кажется, что так не бывает.

— Всё бывает на этом свете.

— Ну, тогда тем более отпусти меня, а? Тут не лечить надо, наверно, а мастера какого-нибудь? Может, мне на Грану слетать?

— Вот-вот, — сказал он. — И пилот твой, опять же…

— Дерен? А что с ним?

— Ну, если того, кто лазит в окно, зовут Дерен…

Я кивнул.

— То, что он делает — психосоматика, — пояснил доктор. — И от отравления такое не помогает. А тебе — помогает.

Вошла ночная сестра, и доктор Есвец направился к дверям. Обернулся:

— Я подумаю, что можно сделать, — перешёл он на официальный тон.

Пришлось ответить такой же формальной благодарностью.

— Ты, поди-ка, в город у него просился? — неожиданно благодушно проворковала ночная сестра, когда дверь за доктором закрылась.

Я едва не вздрогнул: привык уже, что эта леди — молчит как дерево под окном.

Ночная сестра оставалась последним бастионом, не павшим перед обаянием Дерена. От безделья он обхаживал персонал. В результате меня здесь уже чуть ли не на руках носили.

Это было обременительно, зато я понял, что лейтенант имел в виду под волей.

В основе сознания Дерена, как и у меня, и у многих из экипажа, и тем более из храма, имелся некий стержень правильности понимания мира.

У каждого из нас есть своё понимание мира. А вот «сила» этого понимания — разная.

Когда я попал в клинику, я был для персонала неким имперским бандитом. Таково было их понимание меня.

Но вклинился Дерен и привнёс своё понимание моей роли на Юге Галактики.

Это понимание постепенно прогибало чужое, и через неделю я стал для обслуги клиники неким условным ветераном-героем, надеждой Содружества и вообще кем-то очень нужным, симпатичным и ценным.

У персонала не хватало воли сопротивляться миропониманию Дерена. Он их вроде и не пытался перетянуть на свою сторону, только удивлённо вскидывал глаза, улыбался в ответ на нелепые формулировки, отвечал на вопросы. И тихонько изменял их мир под себя.

Чужие мнения обо мне на него влияния не оказывали, а вот сам он был для местных похуже вируса.

Наверное, Глен проделал то же с самим лейтенантом, только не за неделю, а в пару минут. И это оказалось не безболезненно для него.

Дерен, этот хитрый полосатый керпи, и на корабле подмял под себя большую часть команды. Он не привык, чтобы его насиловали таким извращённым способом. Боюсь, он был прав, признавшись, что физическое насилие перенёс бы легче.

Я улыбнулся, и ночная сестра тоже заулыбалась умильно.

Она была одной из многочисленных джангарских сектанток, посвятивших себя уходу за больными.

Было ей далеко за восемьдесят. Морщинистое лицо носило следы полусведённой татуировки. Наверное, работая в госпитале, моя сестричка отмаливала грехи молодости.

Я думал, её молчание — часть религиозного обета, а оказалось, что она тихо презирала меня все эти дни.

Ответил, стараясь попасть в тон:

— Да хотя бы и в город.

— Оно и так, — мелко закивала сестра. — Столько деточек, как голубочков божиих слетится завтра со всех миров к нам на праздник. Грех не увидеть.

О-па. Завтра, что ли, день колонизации? Да нет, с чего бы вдруг? Что-то местное? Праздник какой-то?

— Так не пускает ваш Есвец, — шутливо пожаловался я.