Ошибка исключена

Глава вторая

Чарджуй встретил отряд Моисеева несносной июньской жарой. Городок с приземистыми, небольшими домами и грязными улицами. Пыль покрывала листву карагачей и акаций, густо выделялась на давно не беленых стенах общественных зданий. С ранней весны в этом году не выпадали дожди.

Самым оживленным местом в городе была пристань — огромный затон, в котором один к одному жались буксирные пароходы. Устойчивость им придавали широкие плицы колес, упрятанные в деревянные кожуха. У самого пирса стояли баржи. Большие, открытые, крепко сколоченные местными умельцами. Под тяжестью грузов они глубоко, до самых бортов, осели в воду. По их сходням сновали грузчики. Тут же на берегу, на пустых баржах, замерли с удочками рыбаки. Много было купающихся. А дальше неслась река — широкая, буйная. Своим течением она пробивалась и в затон, вода в тех местах становилась коричневой, а по линиям этих своеобразных разделов постоянно закручивались многочисленные воронки.

Моисеев, направляясь в управление порта, думал о том, что всегда и везде одинаково приходится добиваться транспорта — сначала просишь, потом ругаешься, наконец, грозишь трибуналом. Но здесь случилось обратное.

Начальник порта — крепко скроенный мужчина средних лет — внимательно прочитал мандат, поднял на Сергея умные глаза.

— До Турткуля, значит? — переспросил он. — Отряд особого назначения?

— Нас немного.

— А пулеметик у вас хотя бы есть?

— «Максим».

Начальник порта заулыбался.

— Хорошо! Знаете, на реке нашей пошаливают... В нужном вам направлении должен отойти буксирный пароход «Дехканин». Найдите его у причала. Мы его задержим на два-три часа, — начальник порта снова улыбнулся, теперь уже виновато. — Переформируем караван. Отправим с вами товары, которые поценнее, — муку, спички, ситец...

— Используете наше присутствие в корыстных целях? — разгадав хитрость, миролюбиво констатировал Моисеев.

— Что делать! Вы самые надежные люди. — Он теперь льстил Моисееву. Тот, быстро взглянув на начальника порта, весело рассмеялся.

— Это вам нагрузочка за бесплатный проезд на государственном транспорте, — прощаясь, сказал начальник порта.

Вышел от него Моисеев в хорошем настроении. Начало удачное, что само по себе уже немало значило. Обдумывая новую операцию, Сергей становился суеверным. Может, то было обостренное чувство ответственности за успех дела, за вверенные ему жизни людей? Он начинал подозрительно присматриваться к тому, что происходило вокруг, и моментально давал всему нужную оценку, что не раз спасало его от провалов.

Река была удивительной. Если пароход приближался к одному берегу, то противоположного вовсе не было видно. Его контуры определяли едва различимые деревья, а ведь каждое из этих деревьев вытянулось вверх метров на десять-пятнадцать. Вода мутная, с красноватым или коричневым оттенком. Цвета эти менялись в зависимости от того, через какие породы несла свои воды Амударья.

Казалось бы, что сложного на реке управлять пароходом? А между тем, капитан почти все время сам стоял за штурвалом. Иногда он вдруг резко менял курс судна. Моисеев не понимал, почему это делается.

— Видите, рябит поверхность? — объяснял ему капитан. — Значит, перекат. Русло уже отошло в сторонку, а сюда песок намывает. Когда назад пойдем, тут уже островок будет, года за три островок увеличится, леском обрастет. Зайцы появятся. А потом — опять все это уйдет под воду.

Капитан, степенный, с густой окладистой бородой богатырь, очень доброжелательно относился к Моисееву и его людям.

— С вами спокойно, — пояснил он позднее. — На реке пошаливают. Особенно на правом ее берегу — хивинском...

— Петр Капитоныч, — спросил его Моисеев, — когда одни идете, без охраны, то так, поди, страшновато?

— Работа... — ответил, вздохнув, старик. — Главное — по возможности не приближаться к берегу... Сейчас вы из пулемета их пугнете. А в следующий рейс — почем они знают, кто у нас на борту? Вдруг пушка за кипами спрятана?

Капитоныч улыбается, показывает крепкие зубы. Под брезентовым тентом капитанского мостика еще можно дышать. Зато все остальное на судне раскаляется к полудню до невозможности. На железе плавится краска. Доски жгут ноги, если ступить на них босиком. Реку подернуло жаркое марево. Немногочисленная команда и красноармейцы, загнанные в тень жарой, впадают днем в полусонную дрему — трудно шевельнуть рукой, не хочется есть. Только пить и пить. Все ждут вечера, а он не торопится.

Ночью отоспавшиеся за день бойцы вспоминают свои семьи, родные места. И поют — на русском, украинском языках. Потом просят Гани, и он заводит бесконечную узбекскую песню. Когда спрашивают, о чем его песня, он удивляется наивности слушателей:

— Обо всем, что вокруг... О жизни, о красивой девушке, о птицах, которые сидят на деревьях...

Берега реки ночью темны, безлюдны. Хоть бы где мелькнул огонек — пусто, сплошная чернота. А днем утомляющее глаз однообразие — глинистые обрывы берегов высотой в несколько метров, за ними просматриваются красноватые барханы песков. Там, где берег вдруг опускается полого к воде, непроходимой стеной встают кустарниковые заросли необычного, свинцового цвета. Моисеев уже приметил, что в пустыне все выглядело блеклым, словно уставшим от постоянной жары.

Он стоял на капитанском мостике и вдруг поймал себя на том, что видит другие леса. Карелию. Могучие ели, стройные сосны с жидкими шапочками на самых макушках, нарядные рощи берез. Зеленое разнотравье и серые шапки валунов, облепленные шелковистым лишайником. Из-под камней тонкой блестящей струйкой пробиваются роднички. Пройди вдоль родничка несколько шагов — найдешь ямку, в которую можно опустить руки, зачерпнуть холодной пахнущей лесом воды.

Моисеев вглядывался в пустынный берег. Горячий воздух, поднимавшийся от раскаленных песков, ухудшал видимость. Гребни барханов напоминали лесенки, по которым можно легко подняться к самому небу. Иногда вставали вдали, плавая в воздухе, какие-то селения...

Немалых трудов стоило убедить себя в том, что это миражи. Видения настолько были реальными, что разум отказывался верить в «игру» природы.

Третьи сутки плыл пароход, и все вокруг пока дышало тишиной и покоем.

— Капитоныч, а где же твои бандиты? — спросил как-то Моисеев, обернувшись к старому речнику.

— А во-он они... Легки на помине. Глянь-ка! — Капитан показал, куда надо смотреть.

Командир чекистского отряда внимательно оглядел местность, но ничего не увидел.

— Шутишь?!

Взгляды их встретились. Капитан молча смеялся над чекистом.

— А ржание лошадок слышал? — наконец спросил он.

— Вроде, слышал... Да подумал, что это мне показалось. Как мираж.

— Надо быть внимательным, командир. Знай, враг, — он тоже хитер... Не арбузы на плечах носит. Воюет.

Поучать красного командира, видно, старику было приятно. Капитоныч даже высвободил руку, оторвался от штурвала, чтобы погладить бороду.

— Видишь, мысок в реку вдается? — продолжал он. — Нам его никак не миновать. Оттуда сейчас две или три бритых головы высунулись. Даже шапки, чертяки, сняли, чтоб не смогли их до времени обнаружить.

— Готовиться к бою? — спросил Моисеев.

— Не надо, — спокойно произнес капитан. — Скажи ребятам, пущай дадут короткую очередь из «максимки». Бандиты поймут, что их обнаружили, и смоются.

Моисеев отдал распоряжение. Широкий хобот пулемета просунулся между хлопковыми кипами, которыми, как броней, была защищена палуба судна.

— Тремя короткими... Цель — повыше наплывающего мыска. Огонь.

Дробные строчки взорвали знойную тишину.

— Смотрите-смотрите! — воскликнул капитан. — Улепетывают!

Тут и Моисеев увидел спины людей в полосатой одежде, скопом переваливающих через песчаный бархан.

В течение дня они еще несколько раз видели конный разъезд, в котором насчитывалось десятка два всадников. Кавалеристы держались на расстоянии. Их силуэты, очертания лошадей четко проступали на фоне сливающегося с небом горизонта. Капитан сказал Моисееву:

— Теперь нипочем не отстанут. Пулемет их, видать, заинтересовал.

В обед бойцы плотно поели и улеглись под тентом, чтобы вздремнуть. Жара и пшенная каша сделали свое дело. Спали все, включая Моисеева. Он привалился спиной к кипе хлопка — сдвинул кепочку с высокой тульей, прикрыв ею глаза, и сладко посвистывал носом.

— Сергей Петрович, глянь-ка! — крикнул Моисееву капитан парохода. — Не ваш ли на берег карабкается!

В голосе капитана тревога и растерянность. Как они проглядели бойца чекистского отряда! Ведь проплыл он по реке до берега не меньше ста метров. Пароход не пристанет тут. Пока развернешь его с баржами, боец успеет уйти. Тем более, на горизонте вновь замаячили всадники. Какая-то немногочисленная банда все время сопровождала их караван. Басмачи надеялись на чудо — вдруг пароход сядет на мель, а баржу прибьет к берегу...

Моисеев вскочил, выхватил наган. Пристрелить беглеца — другого выхода нет!

Дезертир тем временем уже карабкался по рыхлому берегу вверх. Моисеев положил ствол нагана на кипу хлопка, неторопливо прицелился. Выстрелы эхом разнеслись над рекой.

Беглец упал. Но вскочил снова. Теперь он бежал с профессиональной точностью — пять-семь шагов вперед, затем падал и откатывался вправо. Казалось, следующий зигзаг он сделает в другую сторону. А он кидался опять вперед и вправо.

Нужен был пулемет.

— Это Гани, товарищ командир! — произнес над ухом Моисеева Василий Шарков.

— Без тебя вижу! — огрызнулся Моисеев.

— Разрешите, я его в единый момент...

— Не разрешаю. Никому не стрелять! — Бешенство, охватившее Моисеева, прорвалось наружу. — Я это сделаю сам...

Он оттолкнул пулеметчика. Щелкнул замком, загоняя патрон. Простучала короткая очередь, и пулемет замолк — перекосило ленту. Моисеев выругался.

Все это заняло не больше минуты. Тем временем Гани перемахнул через бархан, затаился. А пароход сносило течением. Моисеев снял с кипы ставший ненужным наган. Мрачный, не сказав ни слова, вновь улегся на прежнем месте и закрыл лицо кепкой с высокой тульей.