Ошибка исключена

Глава пятая

Моисеев в тот же день переправился со своим отрядом на левый берег Амударьи. Большая лодка шла под огромным парусом. В ней были мешки с пшеницей — помощь Турткуля беднейшим слоям населения революционной Хивы.

Мужчина в военной форме, сопровождающий груз, отрядил одного из трех местных жителей, управлявших плоскодонной посудиной, в Хиву за обозом.

— А нам придется на берегу ночевать, — сказал мужчина Моисееву. — Ночь надвигается. Вы-то, может, и пройдете. А груз? У басмачей везде свой глаз. Наскочат, пшеницу разграбят, каюк[1] на дно пустят... Я улизну, я — тертый калач. Сигану в воду и где-нибудь версты за две по течению выползу потихоньку на берег...

Мужчина выжидающе смотрел на Моисеева. В некогда голубых, а теперь выгоревших на жарком солнце глазах его затаилась тревога. И в то же время он улыбался. Да-да. Об этом именно свидетельствовали веселые морщинки, приоткрытые обветренные губы.

— Останусь, — согласился Моисеев. — Но при условии...

— Харч? — попытался угадать мужчина. — Как же! Сварим кашку пшеничную. — Он указал на очаг, выложенный из глины на корме лодки. — Правда, твердовата она бывает. Но для молодых и голодных вполне сойдет.

— Вы разговорчивы, Прокофий... Так, кажется, вас зовут?

— Это от радости, что не уходите, товарищ командир! — Мужчина вытянулся перед Моисеевым.

— Ладно, времени много. Скажу и про условие... — Моисеев, по давней чекистской привычке, внимательно присматривался к каждому, с кем его сталкивала жизнь. Делал он это, понятно, незаметно. Он мог и не смотреть на человека, но в то же время каждое его слово, каждое движение тщательно взвешивал. Не раз случалось, что рядом пристраивался враг. Хитрый, осторожный, он никогда не спешил войти в доверие. Вот тут было страшно ошибиться.

Прокофий привлек внимание Моисеева знанием местных условий. Он превосходно говорил по-узбекски, и узбеки относились к нему с не меньшим почтением, чем к Моисееву, в котором видели только очень большого и строгого начальника. Прокофий был нужен Моисееву. Он не хотел всецело полагаться при выполнении своего специального задания на людей с левого берега.

Ночь прошла спокойно. Рассвело. Взошло солнце... С каждой минутой становилось все жарче и жарче. А обоз, что должен был прийти за хлебом, не появлялся.

Моисеев выбрался на пустынный берег. Встал на свободное от верблюжьей колючки место. Сюда же, на бугорок, переместил пулеметчиков.

— К полудню покажутся, — лениво сказал Прокофий, подходя к Моисееву. — Транспорт мобилизовать — тоже время надобно.

Он внимательно оглядел горизонт. Глаза его задержались на чем-то темном, расплывчатом. Наверное, так выглядели на расстоянии возделанные поля.

— Едут, — равнодушно сообщил Прокофий. Он повернулся, отдал на местном наречии какое-то распоряжение. Лодочники, засуетившись, принялись подтягивать барку ближе к берегу, готовясь, очевидно, к разгрузке.

— Шарков! — позвал Моисеев своего бойца. — Ты что-нибудь видишь?

Командир указал в сторону темного пятна.

— Точно! Обоз. И два конника рядом. Нет — один... Кавалерист один. Вторая лошадь идет без всадника.

Высокий, сутуловатый парень виновато глянул на Моисеева — мол, извините, сразу не углядел.

— Ну и глаза у тебя! — произнес Моисеев, не скрывая восхищения.

Всадник вскоре отделился от обоза, он гнал лошадь во весь опор. Метрах в пятидесяти от бойцов резко ее осадил, приветственно помахал рукой, наверно, увидел щиток пулемета. Тут осторожность не помешает. Примут за бандита, срежут очередью. Потом найди виновных!

Высокий, очень красивый военный, легко перебросив ногу через круп лошади, спрыгнул на землю. Он приблизился к Моисееву, взял под козырек.

— Председатель ГПУ Фаттахов, — представился он.

— Моисеев. — Сергей Петрович протянул руку. Фаттахов крепко ее пожал. А потом, улыбаясь, трижды, по-восточному, обнял Моисеева.

— Советская власть не отменила этот обычай.

— Какой? — переспросил Моисеев.

— Этот обычай, — ответил Фаттахов, — встречать друзей, как друзей. Жить будете у меня.

— Нет, — немного резко ответил Моисеев. — Я размещусь с бойцами.

Фаттахов оглянулся на красноармейцев и обиженно замолчал. Моисееву стало немного жалко его. Но так необходимо для дела. Ему нельзя попадать под чье-либо влияние, быть от кого бы то ни было зависимым. Это Моисеев знал твердо. У него накоплен уже достаточный опыт. А вот каким образом он приступит к выполнению спецзадания — этого он пока не знал. План операции непременно созреет, но позднее. Его надо еще вы́носить.

Прямой, как свеча, минарет был виден издалека. Сперва его укрывала серая дымка, плававшая над горизонтом. Но вот засверкали на солнце голубые изразцы — ими была украшена верхняя надстройка, напомнившая Моисееву сторожевую башенку. Дорога иногда сворачивала в сторону. Казалось, она так и уведет караван в неизведанную даль. Но всякий раз дорога вновь выходила на прежнее направление — к минарету.

Город был окружен уже знакомой Моисееву крепостной стеной из глины — вымоченной дождями, прогретой жаром пустыни и оттого поседевшей.

Кирпичные строения, принадлежавшие ханам и муллам, и убогие мазанки, в которых ютился народ, роскошь и ужасная нищета средневекового города — такой увидел Хиву Моисеев.

Арбы въехали в какой-то двор. С одной стороны его возвышался красивый из красного кирпича дворец; с другой — приземистое длинное строение с навесом во всю длину. Крышу навеса подпирали обтертые резные столбы.

— Дворец старый... И дворец новый, — сказал Фаттахов. — Первый приспособили под складские помещения. Во втором проводим народные собрания.

— Все правильно, — подтвердил Моисеев и слез с коня. У него это получилось лихо, по-кавалерийски. Фаттахов улыбнулся, спросил:

— В кавалерии служили?

— Было дело... Гонялся за бандами в лесах Карелии.

Фаттахов восхищенно прищелкнул языком и с завистью посмотрел на орден Моисеева.

— Вы — мой заместитель, — признался председатель ГПУ, — а я вас встречаю как очень большого начальника...

— Не огорчаетесь. Это пройдет, когда мы подружимся. — Моисеев рассмеялся — по-мальчишески задорно и громко. И спохватившись, подумал: «Мне — двадцать три. Фаттахов года на два моложе. Опыта борьбы с бандитизмом почти никакого... Его устраивает высокая должность. А тех, с кем он должен бороться, видно, устраивает эта неопытность чекиста. Потому, видимо, и создалось здесь то напряженное положение, которое необходимо исправить».

С помощью красноармейцев, охраняющих склады, разгрузку арб закончили в считанные минуты. К Моисееву подошел Прокофий. Запыленный, усталый, но довольный. Груз доставили по назначению, что не всякий раз удавалось даже ему, набившему руку на подобного рода операциях.

— Разрешите отбыть, товарищ командир, в обратный путь? — сказал Прокофий. — Может, донесение от вас командованию доставить?

— Не разрешаю.

Прокофию показалось, что он ослышался. Или чекист шутит?! Сейчас командир рассмеется и скажет: «Двигай-двигай, нечего тебе тут больше делать».

— Не разрешаю, солдат! — повторил строго Моисеев.

— Но ведь я демобилизованный, — робко возразил Прокофий.

— Вы временно мобилизованы для выполнения особого задания. В Турткуль мы об этом сообщим...

Моисеев повернулся к Фаттахову.

— Да, имеем такую возможность, — подтвердил председатель ГПУ. — На какую должность он у нас назначается...

— Переводчиком. Простым переводчиком.

— У нас есть кому переводить, — обидчиво произнес Фаттахов. — Приставим к вам, например, начальника оперативного отдела. Солидно, авторитетно.

— У начальника оперативного отдела будет много своей работы.

— Не доверяете?

— Понимайте так, как вам будет угодно, — сухо произнес Моисеев и направился под навес.

Ему хотелось посмотреть, как будут устроены его люди. Не терпелось ознакомиться и с территорией, продумать охрану казармы и складов. К постам он обязательно добавит секреты. На каждую ночь — в новом месте. И без всякой системы. Придется еще определить место каждого бойца на случай тревоги. Он хорошо знает, что такое паника. Люди в нижнем белье, без оружия выскакивают из окон, мечутся по двору и гибнут, гибнут...