Ошибка исключена

Глава шестая

На второй день после приезда Моисеева в ханском дворце состоялось собрание партийного актива Хорезмской народной республики.

Моисеев прислонился к подоконнику в центре зала. Отсюда он видел почти всех. В большинстве своем тут были крестьяне. В национальных полосатых халатах, перетянутых в поясе цветными платками. Лица в глубоких морщинах, заросшие жесткой щетиной. Дни этих людей проходили в тяжелом труде, в постоянных заботах о хлебе насущном. Дехкане робко разглядывали огромные люстры зала, позолоту на стенах и потолке.

Многие, как догадывался Моисеев, пришли из своих селений тайком. Они пока рисковали жизнью, участвуя в подобных собраниях. Избавить активистов от опасности — вот в чем была его первейшая задача.

В президиуме Моисеев увидел Фаттахова. А рядом с ним — женщину. Он еще не видел в Хиве ни одной женщины без паранджи. Каждая такая фигурка, закутанная в одежды с головы до ног, вызывала в нем чувство самого искреннего сострадания. Рабство сброшено, гражданам гарантирована свобода, а вот женщина в силу особых условий продолжала оставаться рабыней.

Моисеев еще раз оглядел собравшихся. Так и есть — ни одной женщины в зале. Кроме той, что находилась в президиуме. Сергей пробрался вперед. Теперь он был всего в нескольких шагах от нее. Фаттахов увидел заместителя. Кивнул приветливо и что-то прошептал женщине на ухо. Фаттахову льстило, что ему в помощники прислали чекиста, отмеченного высшей правительственной наградой.

На собрании активистов шел разговор о том, как заинтересовать бедняка-дехканина в посевах хлопка. Земли обрабатывалось мало, и каждый старался посеять в первую очередь джугару, пшеницу или просо. Чтобы не голодать зиму. К хлопчатнику относились с недоверием. Куда и кому сбывать сырец? Какие товары и сколько дадут взамен? И гарантирует ли республика обещанное?

Собрание затягивалось. Внимание притупилось, дехкане, не привыкшие долго слушать, начали переговариваться, даже спорить друг с другом. Пришлось председательствовавшему объявить перерыв. Во дворе на ханских паласах для активистов был приготовлен чай, горками лежали пшеничные лепешки.

Зал быстро пустел. Моисеев подошел к женщине с открытым лицом. Она была молода и очень красива. Черные глаза, черные вразлет брови и мягко очерченый рот. Женщина посмотрела на него прямо и немного с вызовом. Такой взгляд у нее выработала, наверное, обстановка, в которой приходилось ей жить и работать. Настойчивость, требовательность и никаких уступок — таковы были ее принципы.

— Я поражен вашим мужеством, — сказал Моисеев, протягивая ей руку.

— Мне приятно это слышать от вас, товарищ Моисеев. Я Джамал Идрисова, — назвала себя девушка.

— Сергей... Зовите меня Сергеем... Я ведь ненамного вас старше.

— Вам, наверное, тридцать?

— Мне двадцать три, — смутившись, произнес Моисеев. И тотчас добавил: — Воюю с шестнадцати...

— Многое успели сделать?

— Судьба не раз предоставляла возможность умереть. А я даже не ранен. Знаете, как-то даже неловко чувствуешь себя перед израненными товарищами.

— Это хорошая черта — быть обязанным людям. Вы, наверное, пытаетесь угадать, где и как я научилась русскому?

Моисеев, соглашаясь, наклонил голову. Подумал: «Она очень умна. Я даже не заметил, как инициатива в беседе перешла к ней. Или мне этого хотелось?»

Джамал говорила по-русски превосходно, без малейшего акцента. Слова произносила с удивительной мягкостью, но в то же время убежденно.

— Я воспитывалась в русской семье. Мой приемный отец работал механиком на хлопкоочистительном заводе в Ургенче: ему пришлось уехать из Иваново после поражения революции пятого года... И знаете, что меня всегда поражало и поражает в русских — их интернационализм. Это, если хотите, врожденное чувство. Его им не надо в себе вырабатывать. Оно и в образе мыслей, и в складе характера...

Потом Моисеев слушал ее выступление. Переводил ему начальник оперативного отдела, низенький, постоянно потеющий Аманбай Реджепов, который вел себя очень корректно, не навязчиво. Когда Сергей заговорил с Идрисовой, он вдруг исчез. И, как оказалось, совершенно Моисееву не понадобился. Теперь он снова был рядом.

— Паранджа — черное, позорное пятно Востока, — переводил Реджепов. — Вы, мужчины, думаете, что оградили ею жену или дочь от чужих глаз. Ревность и напыщенное самолюбие, которых у вас всегда было в избытке, достойны презрения. Времена изменились, нет у нас хана, нет его приспешников, которым позволено было схватить и увести в ичкари приглянувшуюся женщину. Так от кого, скажите, вы прячете нас? Вы не хотите, чтобы на вашу жену смотрел посторонний мужчина? Вот здесь вас человек двести... Может, больше. Вы смотрите на меня. Но это вовсе не означает, что после собрания вы все пойдете за мной следом...

По залу прокатился смешок. Нравилась смелая женщина людям. Одухотворенное лицо, внимательные глаза.

Аманбай Реджепов, украдкой смахнув пот со лба, продолжал переводить бесстрастным голосом:

— Вы — актив, надежда и опора Советской власти. Вы первыми обязаны открыть лица своим женам, матерям, детям... Недавно я вернулась из Москвы со съезда женщин Востока. Крупская, жена Ленина, долго беседовала с нашей делегацией, с женщинами Хорезма. Она сказала, что паранджа — это закрытая дверь в мир равноправия и счастья. Это последний оплот реакции, оплот врагов революции. Вот почему муллы и баи пытаются оклеветать каждую женщину, открывшую свое лицо. А если это у них не получается — прибегают к физической расправе...

Собрание закончилось, когда на улице уже было темно. Дехкане, не привыкшие к столь длительному бездействию, спешили покинуть дворец. Моисеев оставался на месте. Он ждал, подойдет ли к нему Джамал.

Вокруг девушки образовалась пустота, и ей ничего больше не оставалось, как двинуться к чекисту.

Идрисова приблизилась. И снова Реджепов незаметно исчез. Конечно, переводчик Моисееву теперь был не нужен. Но мог бы и предупредить что уходит.

— Вас никто не проводит? — поинтересовался Моисеев. Она поняла правильно — его долг обеспечить активистам безопасность. Ночь, узкие улицы города, и девушка, которую многие ненавидят.

— Я совершенно одна, — в голосе ее прозвучала грусть. — Живу на квартире у пожилой женщины.

— Тогда я обязан...

— Догадываюсь, хотите вызвать охрану?

— Зачем? Мне ведь с вами интересней, чем, скажем, с Фаттаховым.

Ночь встретила их крупными звездами. Вскоре смолкли на улицах последние голоса. Стало очень тихо.

— Остановимся. Надо присмотреться, — сказал Моисеев.

— Это обязательно?

— По крайней мере, сможем ориентироваться.

— С вами спокойно. Вы — предусмотрительны, — сказала Джамал. — Я тоже хочу быть такой, а ничего не получается.

— Жизнь научит, — Сергеи взял ее за локоть левой рукой. Правая находилась у него постоянно в кармане. Жесткая насечка на рукоятке нагана вселяла спокойную уверенность.

— Скажите, я вас не скомпрометирую? — произнес он вдруг с тревогой.

— Нет-нет. Я воспитывалась в русской семье. И это поймут как должное. А если говорить откровенно, то мы, женщины-активистки Востока, обречены в основном на безбрачие. Вы вспомнили тут Фаттахова. Чекист, коммунист. А вот и он меня замуж не возьмет. Неудобная я буду жена. Разъезды, выступления. Общественные заботы...

— Сочувствую, — сказал Моисеев. И, помедлив, добавил: — А если вдуматься, то завидую: вы первые, вы ведете за собой других от беспросветной тьмы рабства к солнечному свету.

— Презираю феодализм. Он отнял у меня родителей. Самоуправство, зинданы, казни без следствия и суда. А во время налета Джунаидхана на Ургенч погиб мой отчим. Невежественные феодалы возглавили банды. Муллы помогают им одурманивать людей. Проповедуя идеи единения всех мусульман, сами они безжалостно убивают всех, кто симпатизирует Советской власти, кто хочет мира, покоя. У них нет никакой социальной программы, кроме лозунга: «Назад, к прежним порядкам! Хорезм — только для хорезмийцев!» Ну, скажите, что может сделать Хорезм без своего доброго друга России? Хана вернуть нельзя. Монархия, деспотическая монархия себя изжила. Буржуазная республика, о которой любит рассуждать националистическая интеллигенция? Так ведь мы при ней обыкновенные гвозди будем ковать по-штучно еще лет сто!

— Я начинаю робеть перед вами, — сказал восхищенно Моисеев. — Где вы успели столько узнать?

— Влияние отчима. Самообразование. И в Москве, по просьбе Надежды Константиновны Крупской, мне подобрали немного литературы...

Они вышли на удивительно прямой участок улицы. Дома тут были солиднее, стояли более свободно. Их отделяли друг от друга высокие заборы, за которыми просматривались темные кроны деревьев.

— Тут за поворотом мой дом, — сказала Джамал. — Мы почти пришли. Вам спаси...

Она не договорила. Тишину нарушил топот копыт. Моисеев оглянулся. На них стремительно надвигался всадник. В руке человека что-то сверкнуло. Вот он высоко поднял руку над головой. Ошибки быть не могло — кавалерист занес клинок для удара.

Моисеев рванул Джамал на себя и, падая, выстрелил всаднику в грудь. С земли он услышал, что лошадь сбилась с галопа. А вскоре ее совсем не стало слышно. Сергей помог подняться Идрисовой.

— Целы? — шепотом спросил он.

— Да. Только очень испугалась. Слышите, как стучит сердце.

— Охотились за вами?

— Нет, скорее им были нужны вы.

— Пойдемте. Если посчастливится, мы скоро узнаем, на кого из нас покушались.

Лошадь далеко не ушла. Она делала попытку освободиться от натянувшейся уздечки. Всадник на крупе откинулся навзничь. Моисеев наступил на размотавшуюся чалму, чтобы узнать, жив ли бандит. Бритая голова безжизненно откинулась. Он повел руку к носу, губам. Никаких признаков дыхания.

— Этот ничего уже нам не скажет, — произнес Моисеев и несколько раз выстрелил вверх.

Послышался топот бегущих людей. Они остановились на порядочном расстоянии. Окликнули сперва на узбекском, затем на русском языке.

— Идите сюда! Быстрее! — скомандовал Моисеев.

Патрульные — их было трое — приблизились, держа винтовки наперевес.

— Я — Моисеев, зампредчека. Доставьте убитого по назначению. Вызовите Фаттахова...