Статьи и письма 1934–1943

Любовь к красоте мира66

Любовь к порядку мира, к красоте мира, дополняет в нас ту любовь, которую мы имеем к ближнему.

Она происходит из того же самоотречения, которое есть образ творческого самоотречения Бога. Бог привел в бытие этот мир, где Он добровольно отказывается повелевать, хотя имеет на это власть, но вместо того позволяет править, с одной стороны, механической необходимости, связанной с материей (включая психическую составляющую души), а с другой стороны – свободе воли, которая является существенным свойством мыслящих личностей.

Через любовь к ближнему мы подражаем Божественной Любви, создавшей нас, как и всех нам подобных. Через любовь к порядку мира мы подражаем Божественной Любви, создавшей тот мир, частью которого мы являемся.

Человеку не приходится отказываться повелевать как неодушевленной материей, так и душами, поскольку он и не обладает властью. Но Бог даровал ему воображаемый образ67 этой власти, воображаемую божественность, чтобы, даже будучи творением, он, подобно Творцу, мог обнажаться от своей божественности. Как Бог, сущий вне мироздания, в то же время поистине является его центром, так и каждый человек имеет воображаемое положение в центре мира. Иллюзия перспективы помещает его в центре пространства; подобная иллюзия искажает в нем чувство времени, а другая такая же иллюзия выстраивает вокруг него всю иерархию ценностей. Эта иллюзия затрагивает в нас само чувство существования, по причине сокровенной связи, внутри нас самих, между чувством ценности и чувством бытия: бытие кажется нам все менее и менее плотным по мере удаления от нас.

Мы сами справляемся с пространственной формой этой иллюзии, когда признаём ее обманом воображения. Нам приходится это делать: иначе мы не смогли бы правильно воспринимать ни один предмет, не смогли бы даже выбрать направление, чтобы сделать хоть один сознательный шаг. Тем самым Бог показывает нам пример действия, которое должно преобразить всю нашу душу. Как мы учим детей сдерживать, подавлять иллюзию в ощущении пространства, в той же мере мы должны делать это в ощущении времени, ценности и самого бытия. Иначе мы не будем способны, во всех других аспектах, кроме пространственного, понять хотя бы один предмет, верно направить хотя бы один шаг.

Мы находимся в нереальности, во сне. Отказаться от нашего воображаемого центрального положения, отказаться не только в уме, но и в вообразительной части души, – значит подняться до реального, до вечного, увидеть истинный свет, достигнуть истинного безмолвия. Эта трансформация осуществляется начиная с самого корня нашей чувствительности, в непосредственном восприятии впечатлений чувственных и впечатлений психологических. Трансформация, похожая на то, как бывает вечером на пустой дороге, когда на месте, где, как нам казалось, мы видели фигуру притаившегося человека, мы вдруг обнаруживаем дерево, или в звуке, где слышался шепот, узнаём шелест листьев. Мы видим те же цвета, слышим те же звуки, но не тем же образом.

Освободиться от своей ложной божественности, отречься от себя самих, отказаться воображать себя в центре Вселенной, понять, что все остальные точки мира суть его центры в той же мере, что и мы, но при этом истинный Центр находится вне мира, – все это означает: согласиться с царствованием механической необходимости в материи и с царствованием свободы выбора в каждой душе. Это согласие есть любовь. Лицо этой любви, обращенное к мыслящим личностям, есть любовь к ближнему, а лицо ее, обращенное к материи, есть любовь к порядку мира, или, что то же самое, любовь к красоте мира.

В древности любовь к красоте мира занимала очень важное место в мыслях и облекала жизнь, во всей ее полноте, чудной поэзией. Так было у всех народов – в Китае, в Индии, в Греции. Греческий стоицизм, представлявший собою нечто удивительное, с которым первоначальное христианство имело чрезвычайную близость (прежде всего мысль апостола Иоанна), почти весь целиком был любовью к красоте мира. Что касается Израиля, то некоторые места в Ветхом Завете – в Псалмах, в Книге Иова, у Исаии, в книгах Премудрости – содержат в себе несравненное изображение красоты мира.

Пример святого Франциска показывает, какое место красота мира может занимать в христианской мысли. Не только его стихи есть совершенная поэзия, но вся жизнь его была совершенной поэзией в действии. Например, выбор им мест для отшельнического уединения или для основания монашеских общин сам по себе был прекраснейшей поэзией. Странничество, нищета были для него поэзией; он обнажил себя, чтобы непосредственно касаться красоты мира.

У святого Хуана де ла Крус68 мы также находим несколько замечательных стихотворений о красоте мира. Но, лишь делая оговорку для неизвестных – или малоизвестных – сокровищ, возможно до сих пор еще скрывающихся между забытыми произведениями Средневековья, в целом можем сказать, что тема красоты мира почти отсутствует в христианской традиции. Это странно. Причину трудно понять. Это страшное упущение. Да как имело бы право христианство называться католическим, то есть вселенским, если вселенная в нем отсутствует?

Правда, что о красоте мира в Евангелии сказано немного. Но в евангельском тексте, очень кратком, – который, как говорит апостол Иоанн, содержит далеко не все наставления Христа69, – ученики, без сомнения, не сочли нужным помещать то, что касалось понимания вещей, настолько распространенного повсюду.

Впрочем, в Евангелии дважды говорится об этом. В одном месте Христос учит смотреть на полевые лилии и на птиц небесных, подражая тому, как они не заботятся о завтрашнем дне, как принимают свою участь70; а в другом – учит подражать беспристрастному распределению дождя и солнечного света71.

Возрождение полагало, что оно, через голову христианства, восстанавливает духовные связи с античностью. Но оно восприняло у античности только вторичные продукты ее вдохновения, искусство, науку и любознательность в чисто человеческих делах, при этом лишь едва коснувшись того, в чем заключалось ее главное вдохновение. Оно не обрело заново контакта с красотой мира.

В XI и XII веках было положено начало Возрождению, которое стало бы подлинным, если бы только смогло принести плоды; оно развивалось, в частности, в Лангедоке. Некоторые песни трубадуров о весне убеждают в том, что в этом случае христианское вдохновение и любовь к красоте мира не могут быть отделены друг от друга. Кроме того, окситанский дух оставил свой след в Италии, и нельзя не видеть, что с ним связано и францисканское вдохновение. Но или по совпадению, или, что более вероятно, в силу причинно-следственной связи эти ростки нигде не пережили Альбигойскую войну, разве что в виде остатков.

Сегодня можно с уверенностью сказать, что белая раса почти потеряла чувство красоты мира и поставила задачей сделать все для его исчезновения на всех континентах, куда она приходит со своим оружием, товарами и религией. Как говорил Христос фарисеям: «Горе вам! Вы похитили ключ разумения; сами не вошли, и не дали войти другим»72.

И все же в нашу эпоху в странах белой расы красота мира остается почти единственным путем, на котором человек еще может познать Бога. Ибо от двух других путей мы удалились еще больше. Любовь и истинное благоговение к религиозным практикам – редкость даже у тех, кто к ним привержен, и почти никогда не встречаются у остальных. Бóльшая часть людей не представляет себе даже возможности этого. Что же касается сверхъестественного познания Бога через опыт несчастья, то сострадание и благодарность стали сегодня не просто редки, но почти для всех – почти невообразимы. Едва ли не исчезло само понятие о них; само значение этих слов обесценено.

Но при этом чувство прекрасного – хоть и в искалеченном, искаженном, загрязненном виде, – упорно продолжает жить в сердце человека как мощная движущая сила. Оно присутствует во всех попечениях мирской жизни. Если бы удалось вернуть его в изначальное и чистое состояние, оно принесло бы всю совокупность мирской жизни к ногам Божиим, оно сделало бы возможным тотальное воплощение веры73.

Прибавим, что вообще красота мира есть путь наиболее обычный, легкий и естественный.

Как Бог устремляется в душу каждого из тех, у кого она приоткрыта, чтобы через нее любить несчастных и служить им, – так же точно Он устремляется в нее, чтобы через нее любить и восхищаться чувственно воспринимаемой красотой Своего творения.

Но еще более верно обратное: природная склонность души любить красоту очень часто является для нее ловушкой, которую Бог хочет открыть дуновением свыше.

Именно в эту ловушку попала Кора. Благоухание нарцисса веселило всю высоту небесную, и всю землю, и всю пучину морскую. Едва только бедная девушка протянула руку сорвать цветок, как попала в западню. Она впала в руки Бога живого74. Когда она оттуда вышла, ей дали съесть зернышко граната, которое связало ее навсегда. Она уже больше не была девой; она стала супругой Бога75.

Красота мира – это устье лабиринта. Неосторожный человек, войдя, делает несколько шагов и через малое время оказывается не в состоянии найти выход. Утомленный, без еды и питья, во тьме, вдали от близких, от всего, что любит, от всего, что знает, – он идет, ничего не понимая, без надежды, неспособный даже отдавать себе отчет, правильно ли он идет или кружит на месте. Но это несчастное положение – еще далеко не вся опасность, которая ему угрожает. Ибо, если он не теряет смелости и продолжает идти, то в конце концов обязательно окажется в центре лабиринта. И здесь Бог ожидает его, чтобы его поглотить. Позднее он снова выйдет, но изменившимся, став другим, будучи поглощен и перемолот Богом. Он будет с этого времени находиться близ устья, осторожно пропуская тех, кто приблизится сюда76.

Красота мира не является принадлежностью материи как таковой. Она есть контакт нашего восприятия с миром, – восприятия, обусловленного строением нашего тела и нашей души. Микромегас Вольтера77, мыслящая инфузория, – не имели бы никакого доступа к такой красоте, которой можем, созерцая мир, наслаждаться мы. Если бы такие создания существовали на самом деле, можно было бы надеяться, что мир достаточно прекрасен и для них; но это была бы другая красота. Во всяком случае, следует полагать, что мир прекрасен на всех уровнях, и тем более, что полнота его красоты соответствует телесной и психической структуре каждого из мыслящих существ, которые существуют в действительности, и всех мыслящих существ, которые могли бы существовать. Именно это стройное сочетание бесчисленного множества совершенных красот сообщает красоте мира трансцендентный характер. Но то, что из этой красоты переживаем на опыте мы сами, предназначено нашему человеческому восприятию.

Красота мира есть сотрудничество Божией Премудрости в творении. «Зевс совершил все вещи, – сказано в орфических стихах, – Дионис их довершил»78. Довершение – это сотворение красоты. Бог создал мир, а Его Сын, наш первородный Брат79, сотворил его как красоту для нас. Красота мира – это ласковая улыбка Христа, которой Он улыбается нам сквозь материю. Любовь к этой красоте исходит от Бога, сошедшего в нашу душу, и направлена к Богу, присутствующему в мироздании80. Здесь перед нами тоже нечто подобное таинству.