Статьи и письма 1934–1943

1

18 июля 1943 г.

Darlings1,

Ваше письмо с описанием дней, проведенных в Бетлехеме2, одновременно сильно опечалило меня и сильно обрадовало. Опечалило по причине жары и других неудобств, выпавших на вашу долю; как бы я желала, чтобы вы были окружены только благополучием во всех смыслах! В то же время я рада, что ваши письма не в духе месье Беркена3 и не представляют вашу жизнь в сплошном розовом свете. Когда краски смешаны, понимаешь, что это правда, и сквозь письма чувствуешь реальную близость с вами.

Меня порадовали, конечно, и те места, где вы рассказываете о Сильвии4. В том, что относится к ней, никакие подробности никогда не будут лишними. Вы не представляете, что это все для меня значит. Я счастлива думать о ней, как и о тех, пусть кратких, но чистых радостях, которые она вам подарила.

Я только очень желала бы, чтобы у нее было место для прогулок, свободное от девочек, которых выгуливают строем.

Никакое из нынешних обстоятельств из ее жизни, как мне кажется, не должно направить ее в сторону «Марии Смоляной»5.

Еще я счастлива, что и Альбала, и Их Преподобия составляют для вас теплую человеческую среду. Дружеские приветы им всем от меня. Пусть Малышка знает, что я думаю о ней, не забываю ее и горячо желаю, чтобы духовное благо, к которому она стремится, пришло к ней подлинным образом6.

Darling Mим, ты веришь, что у меня «есть, что отдать». Эта формулировка не особенно удачна. Но я сама чувствую какую-то растущую внутреннюю уверенность, что есть во мне что-то вроде золотого запаса, который надо передать. Но только и опыт, и наблюдение за моими современниками все более убеждают меня в том, что никто не хочет его принять.

Это цельный слиток. То, что прибавляется к нему, сливается с остальным. По мере того как слиток растет, он становится все компактнее. Я не могу раздать его по кусочкам.

Чтобы его воспринять, требуется усилие. А усилие – это ведь так утомительно!

Некоторые смутно чувствуют: «в этом что-то есть». Но им кажется достаточным наградить мой интеллект парой-тройкой хвалебных эпитетов, и на этом их совесть успокаивается. И затем, слушая меня или читая написанное мной, с тем же поспешным вниманием, с которым они относятся ко всему на свете, и внутренне сразу все для себя решая окончательно, реагируют на каждый клочок мысли, по мере того как он является: «с этим я согласен», «а вот с этим не согласен», «это потрясающе», «а это полная чушь» (последняя антитеза принадлежит моему начальнику). И, подведя черту: «все это чрезвычайно интересно», переходят к другой теме. Они не утомились.

Чего тут ждать? Я уверена, что и самые горячие христиане среди них не больше концентрируют внимание, когда молятся или читают Евангелие.

С чего мне предполагать, что в другом кругу было бы лучше? Я уже знакома с некоторыми из этих других кругов.

Что же до потомства, то ко времени, когда народится поколение, наделенное мускулами и мыслью, печатные труды и рукописи нашей эпохи уже, несомненно, исчезнут материально.

Это меня ничуть не огорчает. Золотая жила неисчерпаема.

Что же до практической неэффективности моих письменных усилий, с тех пор как мне не доверили задачу, которой я желала бы, – это или что-либо другое… (я, впрочем, не представляю себе возможности чего-либо другого).

Вот такие дела.

Ваша возможная встреча с Антонио – вот мысль, которая занимает меня сейчас больше всего7. Но на это не надо слишком рассчитывать, – как бы не разочароваться. Я по-прежнему ничего не знаю об этом.

До свидания, darlings. Обнимаю вас тысячу раз.

Симона.

P. S. Хосе нет смысла тратить слишком много усилий для выяснения адреса А…8