Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки (сборник статей)

3.1. Гендерная трансгрессия

Пожалуй, наиболее выразительной темой «Птюча» стало описание практик, связанных с трансгрессией сексуальной нормативности. Этот сюжет, носящий в наше время преимущественно политический характер, был представлен в журнале в облегченном, деполитизированном виде. В разное время журнал публиковал истории о травестизме, гомосексуальности и экспериментах с биологическим полом. Это закономерно: тема экспериментов с сексуальностью не была чем-то новым ни для российской танцевальной культуры, ни для танцевальной культуры в целом. Как отмечают в связи с этим культурологи Джереми Гилберт и Эван Пирсон, «в послевоенной поп-культуре танцевальные культуры преимущественно ассоциировались с молодыми женщинами и гомосексуальными мужчинами с одной стороны, и с культурами африканской диаспоры и обездоленного рабочего класса — с другой. По той или иной причине представители каждой из этих групп не имели доступа к полноценной маскулинной субъективности, изобретенной доминирующими дискурсами западной культуры»[270].

Гилберт и Пирсон добавляют, что известные нам танцевальные культуры на Западе были преимущественно созданы гомосексуалами[271]. С ними соглашается музыковед и музыкальный историк Луис Мануэль Гарсия. Его статья для Resident Advisor, посвященная истории сексуальности в клубной культуре, описывает общую траекторию становления большинства танцевальных культур: как правило, они возникали как небольшой феномен в гей-сообществе, а затем постепенно набирали коммерческую привлекательность, в процессе заинтересовывая все больше белых цисгендерных мужчин из рабочего класса[272]. Гилберт и Пирсон, в свою очередь, утверждают, что этот феномен специфичен именно для западной модерности, где танец изначально воспринимался как «феминизированное» занятие[273]. Тем не менее следы тех же процессов можно увидеть как на перестроечно-советском, так и на постсоветском пространстве.

Все ключевые для перестроечной рейв-культуры места были непосредственно связаны с гомосексуальностью и травестизмом. На первом публичном рейве, состоявшемся в питерском Доме культуры работников связи в 1989 году, предпочтение отдавалось «сексуальным меньшинствам» и просто нарядно одетым людям. За соблюдением этих правил следил участник творческого объединения «Новые художники» Тимур Новиков, который и описал отдельные фрагменты вечеринки в статье для журнала «Ом»[274]. Присутствие гомосексуалов и трансвеститов поощрялось и в легендарном сквоте на Фонтанке, 145, значительную территорию которого также занимали «Новые художники». Похожая ситуация сложилась и в Москве, где с конца 1980-х по начало 1990-х проводились дискотеки для фанатов Depeche Mode. Значительную часть аудитории последних составляли гомосексуалы и «броско одетые люди с ярко накрашенными ногтями», которые вызывали значительное недовольство конформистски настроенных молодежных групп, например люберов[275].

К середине 1990-х к гомосексуалам и другим угнетаемым немаскулинным группам в Москве стали относиться более терпимо. К моменту появления первого выпуска «Птюча» гендерная трансгрессия перестала быть для московской танцевальной и культурной среды чем-то чужеродным, так что журнал писал о ней довольно часто. Большую часть этих материалов объединяет уже упоминавшаяся постмодернистская этика, в соответствии с которой потенциал сексуальной практики для общественного или политического преобразования нивелировался, а сама практика позиционировалась как эксперимент в области эстетики. Люди, его проводившие, в свою очередь, говорили о необходимости признания инаковости и автономии, но практически никогда не говорили о том, какие условия могут эту автономию гарантировать.

Наиболее подробно отношение журнала к различным формам гендерной трансгрессии описывается в седьмом номере журнала с трансвеститами на обложке и подписью «Трансвеститы — супергерои Вселенной»[276]. В самом «обложечном» материале трансвеститы позиционируются как провокаторы общественного мнения с уникальным чувством стиля[277]. Схожим образом представляются в номере и гомосексуалы. Одна из наиболее показательных статей все того же номера под названием «Заманчивые туалеты Москвы» повествует об эротических приключениях безымянного автора, который то оказывается посреди оргии на Китай-Городе — популярном районе среди постсоветских гомосексуалов, — то начинает заигрывать с пьяным рокером прямо в метро, то на практике объясняет только что дембельнувшемуся солдату, что бисексуальность — «это когда ты трахаешь женщин, а мужчины трахают тебя»[278]. Такие материалы показывают позицию «Птюча» в отношении экспериментов с собственной сексуальностью: в реальности журнала общество настолько привыкло к гендерной трансгрессии во всех ее формах, что было бы чудом найти человека, способного этому удивиться[279]. Именно поэтому в тексте встречаются столь нелюбимые рейверами рокеры и в целом достаточно конформистски настроенные военные[280].

Если с гендерной трансгрессией у мужчин ситуация была более или менее понятной, то с женщинами дела обстояли сложнее. В воспоминаниях о перестроечном рейве женщины и их сексуальность практически не обсуждаются. Это дает основания предположить, что околофеминистская проблематика попала в «Птюч» из западной прессы и популярной культуры[281]. В том числе и по этой причине роль женщины в рейв-культуре 1990-х остается весьма неопределенной. Показательный пример — интервью с руководительницей центра «Треугольник» Евгенией Дебрянской, которая рассказывает о проблемах гомосексуальных персон в современной России. Особенно в глаза бросаются попытки интервьюера вывести диалог из политического поля, которые он пытается оправдать тем, что молодежь «политика не интересует»[282]. Журналисты пытаются одновременно рассказать о гей-культуре как можно больше и не затрагивать чувствительных тем, связанных с ее популяризацией. Феминизм становится одной из таких «политических» тем.

Подводка к интервью с Дебрянской сообщает: «Почему-то у нас лесбиянки всегда ассоциируются с феминистками, которые занимаются только тем, что тупо борются за свои права»[283]. В результате такой редакционной политики «Птюч» вроде бы транслирует либеральные ценности, но в то же время имплицитно сохраняет консервативные установки. Подобную амбивалентность можно встретить и у отдельных представителей (и представительниц) аудитории журнала. Так, для пятого номера журнала был проведен опрос посетительниц «Птюч-клуба», которые рассказывали о собственном опыте в разных сферах жизни, в том числе сексуальной. Три респондентки из четырех рассказывают, что вступали в сексуальную связь с другими девушками. Две из них солидарны в том отношении, что секс с мужчиной — занятие куда более серьезное и «незаменимое». Лесбийский секс привлекателен для опрошенных девушек как эксперимент, обусловленный не столько желанием подорвать границы собственной сексуальности, сколько влечением к женскому телу как таковому[284]. Подобная сексуальная эмансипация носит двоякий характер, поскольку все девушки понимают, что в дальнейшем могут вернуться к более традиционному типу отношений, наподобие нуклеарной семьи. Одна из них выражает всю неоднозначность своих установок емкой фразой: «Иногда мне кажется, что смысл женщины как раз в том, чтобы мыть кастрюли»[285].

В этой фразе — вся проблематичность позиционирования гендерной трансгрессии в «Птюче». В интерпретации журнала она представлена именно как эксперимент, не претендующий на какую-либо социальную значимость. Однако именно такое позиционирование можно связать с невозможностью интеграции подобных практик в социальный мейнстрим. К примеру, Гилберт и Пирсон считают, что воспроизведение патриархальных установок происходит не только в результате их поддержки со стороны конформистских слоев, но и в связи с утверждением «феминности» или «квирности» (queerness) с противоположной стороны[286]. Исследователи воспроизводят один из тезисов теории перформативности Джудит Батлер, согласно которому практики гендерной трансгрессии могут получить признание в культуре, только проблематизируя существующие социальные условия и деконструируя их[287]. В противном случае они так и останутся чем-то странным и непонятым.

Для редакции «Птюча» вопрос гендерной трансгрессии всегда оставался эстетическим и не нуждающимся в легитимации со стороны общества. Как было замечено ранее, редакторы доказывали своей аудитории и самим себе, что новые сексуальные практики давно перестали быть чем-то удивительным. Однако за пределами Садового кольца с таким мнением вряд ли бы согласились. Используемая «Птючем» риторика провокации общественного мнения и эстетического эксперимента явно позиционировала эти практики как нечто нестандартное и не вписывающееся в приемлемую общественную жизнь. Причем это неприятие транслировали не только внешние по отношению к журналу люди, но и его читатели. Желание экспериментировать с собственной сексуальностью совмещалось с консервативными представлениями о «незаменимости» мужчины в сексуальных отношениях и месте женщины на кухне. В результате журнал и связанная с ним культура, хоть и были в сравнении с официальной культурой своеобразным островком свободы, принципиально не ставили под вопрос те основания, на которых эта культура держалась.