Новая критика. Контексты и смыслы российской поп-музыки (сборник статей)

2. «Красная волна» и эксплуатация стереотипов

Исторически — еще до поколения «европейского проекта» — экспорт русских музыкантов на Запад практически всегда проваливался. Впрочем, как отмечает Артемий Троицкий, в этом отношении Россия — «скорее правило, чем исключение»[554]: до недавнего времени итальянские, испанские, португальские, греческие и восточноевропейские коллективы тоже редко делали большую карьеру на англоязычном рынке.

Первые попытки такого экспорта случились в 1980-е, когда несколько советских групп и музыкантов либо гастролировали по Европе и Америке (Стас Намин, «Звуки Му», «Аукцыон», «Парк Горького» и так далее), либо работали с западными продюсерами («Звуки Му» — с Брайаном Ино, Борис Гребенщиков — с Дэйвом Стюартом), либо выпускали пластинки на западных лейблах (Сергей Курехин на английском Leo Records). Стас Намин упоминает, что во время перестройки интерес к новой советской культуре — включая музыку — значительно возрос: «На Западе в то время был интерес ко всему русскому, особенно в Америке — после стольких лет [антисоветского] бойкота»[555]. Несмотря на это, русским музыкантам тогда не удалось покорить англоязычную аудиторию — причинами тому были и пережитки холодной войны, и предрассудки публики, и недоразвитость советской рок-индустрии.

Первый эпизод экспорта советского рока случился в июне 1986 года. Вышедшая в США двойная пластинка «Red Wave: 4 Underground Bands from the USSR» состояла из записей четырех ленинградских групп — «Аквариума», «Кино», «Алисы» и «Странных игр». Собрала их Джоанна Стингрей — жительница Калифорнии, которая побывала в СССР, увлеклась местным андеграундом и впоследствии вышла замуж за гитариста «Кино» Юрия Каспаряна. На обложке пластинки был размещен фотомонтаж: четыре фронтмена на фоне заснеженной Красной площади.

«Красная волна» должна была «раскрыть способность советского рока общаться с глобальной публикой, преодолевая барьеры языка и предрассудков аудитории»[556]. К самому музыкальному материалу добавлялась история его авантюрной контрабанды из СССР: Стингрей вывозила[557] пленки и тексты в секретных карманах и подкладках одежды и рассказывала[558] в интервью о том, как за ней наблюдал КГБ. Тем не менее 10 тысяч экземпляров «Red Wave» не смогли популяризировать советский рок в США. Как отмечает Полли Макмайкл, «начавшись как проект, направленный на передачу достижений ленинградского рока, „Red Wave“ пришла к их упрощению, тиражированию клише холодной войны о репрессивном Востоке и свободолюбивом Западе, к экзотизации советской инаковости»[559].

Экзотизация советской рок-музыки была типичным приемом для западного рынка; возможно, продюсеры воспринимали ее как инструмент привлечения аудитории. Когда Mercury выпустила первый альбом советской англоязычной группы Gorky Park в 1989 году, ее маркетинг был устроен схожим образом: первые буквы названия группы — GP — были стилизованы на обложке, чтобы напоминать серп и молот; название группы также было напечатано на кириллице. Клип на первый сингл с пластинки «Bang» начинался с демонстрации американского и советского флагов; участники группы были одеты в традиционные русские костюмы; время от времени в кадре появлялись изображения Ленина и Гагарина, балалайки и русские слова. Как и в случае с «Red Wave», попытка изобразить общность между двумя странами привела к кристаллизации стереотипов — однако для «Парка Горького» эта стратегия оказалась более успешной: группа попала в американские чарты (на 80-е место)[560] и получила высокие оценки от западных музыкантов вроде Фрэнка Заппы и Джона Бон Джови[561].

Самым большим перестроечным экспортным проектом был американский альбом Бориса Гребенщикова «Radio Silence». Мейджор-лейбл CBS делал высокие ставки на англоязычную запись главного героя советского рок-андеграунда: БГ предоставили большую команду музыкантов, продюсировал пластинку Дэйв Стюарт из Eurythmics; в поддержку альбома был снят фильм[562] и организован тур; Гребенщиков приходил в популярные вечерние телешоу.[563] Несмотря на все это, «Radio Silence» не поднялся в чартах выше 198-го места[564], а американская пресса отрицательно оценила совмещение западного звука с советским. Влиятельный критик Роберт Кристгау написал в The Village Voice, что советский рок звучит как «дежавю»: «…то, что такая романтическая болтовня сделала Гребенщикова подпольным героем в СССР, доказывает лишь, что тоталитаризм заставляет [артистов] рисковать ради самых беззубых банальностей»[565].

С одной стороны, культурный империализм, заметный в приговоре Кристгау, был характерен для конца 1980-х: превосходство англо-американских произведений воспринималось как нечто само собой разумеющееся; «поп-музыка» и «англо-американская поп-музыка» были синонимами. С другой — стратегия позиционирования БГ скорее как символа, чем как музыканта, не сработала. Этот символ не интересовал западную аудиторию, так как не представлял никакой критики социалистического государства и никакой явной экзотической черты, за которые американская аудитория могла бы зацепиться. Маркетинг-эксперт CBS Джей Кругман утверждал, что связь с Россией «будет первым, за что ухватится публика»[566]. Соответственно, Гребенщикова представляли одновременно как однозначно русского и как англофила, подчеркивая его близость с англо-американской традицией. Маркетологи CBS продвигали «Radio Silence» как манифест конца холодной войны — но не учли того, что новая дружба народов никак не была отыграна ни в звуке, ни в культурном поведении БГ (в отличие от того же «Парка Горького»).

Более того, это американское культурное господство отразилось и на самом Гребенщикове, который, оказавшись в Америке, выглядел как ребенок в парке аттракционов. Фактически Гребенщиков был примером того, что Алексей Юрчак называет воображаемым Западом — это «локальная конструкция и образность, основанная на формах знания и эстетики, связанных с „Западом“, но не обязательно относящихся к какому-либо „реальному“ Западу»[567]. Одним из последствий такой культурной практики в СССР, которое продолжилось и в постсоветскую эпоху, стала интериоризация того же самого культурного империализма: формирования внутреннего убеждения в том, что западная музыка, одежда и поп-культура в целом лучше, чем «своя».

Дальнейшие примеры успешного русского музыкального экспорта показали, что для успеха на международной арене русскоязычным музыкантам необходима гиперболизация тех или иных приемов: культурно-социального шока («Тату»), открытого и опасного политического протеста (Pussy Riot), лубочной стереотипизации (Little Big), театрализованного перформанса (Shortparis) и так далее. Характерно, что большинство из этих приемов не имеет прямого отношения к музыке как звуку.