Это всё для меня…

Именины

Тётя Поля — наша родственница, бабушкина золовка и тоже вдова. Она живёт рядом с нами, по соседству. Её внук Серёжка — мой ровесник и наш с Олей закадычный друг.

Сегодня мы идём к тёте Поле в гости. Как говорит моя бабушка, на именины.

Нам с Олей велят надевать шапки и пальто, а мама с бабушкой просто накидывают на себя тёплые платки. Нам тоже хочется идти раздетыми, но просить бесполезно: моросит дождь. Запираем дом, ворота и по тёмной опавшей яблоневой листве в саду пробираемся к калитке в заборе. Её сделал ещё наш дедушка, объединив оба сада — так удобнее было ходить друг к другу в гости.

У тёти Поли празднично убрано, пахнет селёдкой с луком, пирогами и ещё чем-то особым, у каждого дома своим и неповторимым. Все уже в сборе, мы приходим последними. Тёти-Полины сёстры, братья с жёнами, племянники и племянницы — все наши родные сразу оживляются, начинаются взаимные приветствия, объятия и поцелуи. Мы с Олей, задрав носы, путаемся где-то под ногами, ничего и никого толком не видим, но все видят нас и находят, что стали совсем большими. А тётя Катя каждой из нас протягивает свою руку: «Здравствуй, Таня!», «Здравствуй, Оля!».

Раздвигая стулья, гости шумно усаживаются за стол. Тётя Поля быстренько суёт мне, Оле и Серёжке по пирогу и всю троицу провожает в кухню. Нас это нисколько не смущает, т. к. в кухне без взрослых тоже очень весело.

Развлекает Серёжка. Уписывая винегрет, он строит уморительные рожи. Мы следуем его примеру, и хохот не умолкает. Потом лезем на печку, делаем там из валенок что-то наподобие шалаша, который тут же на нас обрушивается. И снова смеёмся. Я хохочу вместе со всеми и всё время прислушиваюсь. Гости поют…

А пели они чудно! Голоса у всех Хохлычевых дивно хороши. Тётя Поля начинает:

Как у нас во дворе-е

Расцветала сирень,

Рас-цвета-ли душистые розы…

Я замираю. Моя любимая песня. Все подхватывают, и так хорошо, что слушала бы их не переставая.

Потом самая грустная, от которой хочется плакать, но тоже любимая — «Цыганка гадала», весёлая — «На Тифлисе есть гора, Севастополь видно. На горе стоит козёл, как ему не стыдно» и ещё, ещё… Мы уже не играем, а сидим и слушаем раскрывши рот.

Наконец, у взрослых под общий гул за столом кто-то вышел, притопнул и завёл:

Во ку — во ку-у-зни-це,

Во ку — во ку-у-зни-це,

Во кузнице молодые кузнецы, во кузнице молодые кузнецы…

Мы узнаём голос тёти Поли и опрометью кидаемся в переднюю. Начинается самое интересное. За тётей Полей выходят из-за стола тётя Катя, тётя Дуся, у каждой за рукавом платок. Ходят по кругу, помахивая платочками:

Они, они куют,

Они, они куют,

Они куют, приговаривают,

К себе Дуню привораживают…

Все зовут мою бабушку: «Надя, давай, давай, выходи!» Бабушка, смущённая, с раскрасневшимся лицом, комкая в руке платочек, выходит и со смехом подтягивает им тоненьким голоском. Все, лихо притоптывая, продолжают: «Пойдём, Дуня, во лесок, во лесок. Сорвём, Дуня, лопушок, лопушок…»

Пол ходит ходуном, вышли в круг мужчины. Папа первый, ему очень нравится весёлая мамина родня. И вот уже:

Ехал на ярмарку ухарь-купец,

Ухарь-купец, молодой удалец…

Стол с шумом отодвигается к стене, все пляшут. Тётя Поля прямо из круга выбегает в кухню разжигать самовар и вступает в круг уже с новой песней:

Я на горку шла,

Тяжело несла,

Уморилась, уморилась,

Умо-ри-ла-ся,

Знамо дело, уморилась, умо-ри-ла-ся…

Мы мешаемся среди пляшущих, лезем под стол. Кто-то суёт нам по конфетке. Мы с Сергеем устраиваемся под столом, меняемся фантиками, а маленькую Олю взрослые вытаскивают в круг, и она, копируя Хохлычевых, ссутулившись, начинает петь, приплясывая и размахивая платочком и неимоверно коверкая слова: «Эх, кума-куманёк, кума матуска». Все умирают со смеху.

Взрослые садятся за чай, а мы уже устали, и тётя Поля, не раздевая, укладывает нас на своей кровати в маленькой комнате прямо на отглаженное голубое покрывало. Над кроватью у тёти Поли висит большой дерматиновый ковёр «Волки напали на лося», на снегу — кровь. Мне не хочется на всё это смотреть, но глаза сами возвращаются на то место, где кровь на снегу. Оля давно уже спит, и у меня глаза закрываются сами, и я уже не хочу открывать их, чтобы не видеть ковёр и кровь на снегу. В ушах — неясный гул голосов и новая песня:

Хас-Булат удалой!

Бедна сакля твоя.

Зо-ло-тою казной

я осыплю те-бя.

Так хорошо поют.

Из гостей нас спящими уносят на руках, и утром мы уже не можем вспомнить, как оказались дома.

После чая Оля, ссутулившись, притоптывая ногами и помахивая платочком, поёт:

Эх, кума-куманёк,

кума матуска

А кума моя Матрёна

Кум мой батюска.

Баба Надя смеётся, утирая слёзы, и живот дрожит у неё под фартуком.