Это всё для меня…

Весна

Мы выходим на улицу и жмуримся от яркого солнца. Воздух наполнен забытыми за зиму весёлыми звуками. С крыши уже не капает, а прерывисто течёт вода, то замирающая, то льющаяся потоком, её струя так и переливается на солнце. В выдолбленной ею во льду ямке звонко булькает, и солнечные брызги летят по сторонам. Бабушка тюкает по льду топориком под самым водяным потоком — пробивает дорогу ручью, а мы с Олей берём прутики и прочищаем его. Ручеёк бежит вольно и весело, и даже слышно, как он тихонечко журчит на ледяных бугорках. В густом, но ещё голом вишеннике суматошно чирикают воробьи. Их там видимо-невидимо, радуются долгожданному теплу, ясному солнышку: «Чиф-чиф, чиф-чиф, чиф-чиф», — разносится по всему двору.

Сугробы осели, и потемневшие бока их засверкали причудливыми сосулечками-ледышками, будто хрустальным узорчатым кружевом. Мы с Олей покрасневшими от холодного снега руками тихонечко отламываем кусочки этого ледяного кружева и рассматриваем, что оказалось у каждой на ладошке. У меня что-то похожее на петушка, а у Оли — собачка, прямо как настоящая. Отламываю ещё один ледяной кусочек. Это просто красивый узор, как на подзоре у бабушкиной кровати. Ледяное кружевце так и переливается в солнечных лучах и слегка подтаивает у меня в руках. Расставляем свои сокровища на снегу и начинаем маленькими лопаточками делать в ещё мягком и белом сугробе, в тени сарая, печурки. Вырезаем снег лопаточкой с четырёх сторон, а потом прямо на лопатке вытаскиваем наружу сахарный голубоватый кубик. В сугробе получаются печурки, совсем как на нашей печке. В печных печурках, которые бабушка называет горнушками, сушат наши мокрые варежки, а из этих, в сугробах, так и тянет холодом…

У соседей кудахчут куры, горланят петухи — то где-то далеко-далеко, то совсем близко от нас. И от этих милых звуков на улице ещё уютнее, ещё веселее и необычнее, чем зимой. Кот растянулся на брёвнах, на самом солнцепеке, и то сладко жмурится, то поглядывает на капель, от которой брызги летят прямо на брёвна, и тёмненькие мокрые пятна на бревне слегка дымятся. У нас во дворе тоже крикливо закудахтала курица, она ещё где-то в курятнике, и петух, стоя снаружи, тревожно поддакивает ей, потрясывая шелковистой красной бородкой. А когда та с кудахтаньем выходит, он с довольным видом подхватывает её под крыло: «Ко, ко-ко-ко. Молодец, снесла яичко». Мы с Олей бежим в курятник — и ничего там не видим в темноте после яркого света. Крепко-накрепко закрываем глаза и потом, открыв, различаем насест, куриные гнёзда… В одном из них сидит курица, а в другом на сене лежат три беленьких яичка. По очереди с Олей трогаем их руками. Одно совсем тёпленькое, курочка только что снесла. Берём их в руки и осторожно, чтобы не разбить, несём домой, бабушке. Дома сумрачно и тихо, будто и нет на свете весны. Солнышко, которое приветливо заглядывало с утра в окно прихожей, куда-то ушло, а в кухне ещё не появилось. Нам с Олей сразу становится скучно, и мы бежим снова на улицу. Но бабушка, вытаскивая из печки чугунок с супом, останавливает: «Куда опять? Сейчас обедать будем». Мы нехотя раздеваемся и садимся за стол. Бабушка, увидев наши покрасневшие и разбухшие от воды пальцы, охает: «Батюшки, руки-то, чай, окоченели совсем! Идите, мойте с мылом», — и подливает в умывальник кружку горячей воды. Мы моем руки из умывальника, который стоит прямо у печки. От печки идёт приятное лёгкое тепло, и смотрят с неё на нас своими глазницами три маленьких уютных печурки, из которых торчат носки и варежки. Мы с Олей встаём на лесенку у печки и засовываем в печурку свои холодные красные руки, которые в тепле начинает покалывать мелкими иголочками.