Это всё для меня…

Что удалось вспомнить из самого раннего детства

Первые воспоминания. Взрослые удивлялись: ну невозможно такому маленькому ребёнку что-то помнить. А я помню! Оля только что проснулась, стоит в своей качке у светлой перегородки, на которой висит самодельный коврик-аппликация «Собачка с кошкой». У собачки болят зубы и щека завязана красным платком. Я не люблю этот коврик, стараюсь не смотреть на него. Оля что-то то ли лепечет, то ли поёт и при этом раскачивается, да так сильно, что кто-то из взрослых побыстрее вытаскивают её из качки, чтобы не упала. Оле где-то годик с небольшим, она крепкая, весёлая девочка, у неё светлые волосы с хохолком на макушке и румяные щёчки.

Больше ничего не помню из раннего детства о своей младшей сестрёнке, да и сама я ещё была мала, часто говорила бабушке: «Баба, положи Лелёку, возьми меня на ручки».

Как было трудно больной бабушке с двумя малышами. Да ещё печка, огород, коза…

Помню высокую никелированную кровать с шишечками, на которой спали мои родители, она стояла в нашей передней комнате, у белой печки. Помню, как на неё, на бледно-голубое красивое покрывало, клали фиолетовую с оранжевыми цветочками пелёнку и укладывали меня на неё, сопротивляющуюся и плачущую, чтобы сделать укол. Рядом стояла наша участковая медсестра, тётя Клава, со шприцем наготове. В комнате пахло пенициллином, горел тусклый свет, и мне было как-то нехорошо: наверное, снова заболела воспалением лёгких и поднялась высокая температура. Как же я боялась и как же не любила эту прекрасную женщину тётю Клаву, буквально ставившую на ноги послевоенных слабых деток, матери которых голодали во время войны и зачастую ели вместо хлеба лепёшки из картофельных очисток, замешанных с мукой.

В пору нашего детства в городе действовал всего один храм вместо бывших двадцати, и добираться туда было очень далеко, поэтому нас наши бабушки очень редко водили причащаться.

Был конец зимы или начало весны, я вместе с другой нашей бабушкой, бабой Паней, стояла на какой-то незнакомой трамвайной остановке. Мы очень долго ждали трамвая, и бабушка волновалась. Небо светлело, две пичужки сели на провода, и я всё время смотрела на них: куда-то меня везут, в какое-то незнакомое место? Я немножко пугалась, а эти птички на проводах как-то сами собой меня успокаивали.

Я была очень мала и не заметила — вернее, не запомнила, — как попала в храм. Храма я не видела и не видела его внутреннего убранства, видела лишь одну тесную толпу взрослых, окружившую меня. В храме было полутемно, и свет падал откуда-то сбоку. Меня раздели, и я оказалась в своём красненьком с мелким рисунком фартучке. Как-то меня это удивило: я ведь не дома, а в фартуке. Подошёл священник, почему-то мне показалось, что он пробирался через толпу или я была в толпе: «Открой ротик», и причастил меня.

Предновогодний вечер. Маленькая ёлочка стоит на столе в передней, а мама с бабушкой её наряжают. Бабушка вытаскивает из коробки что-то завёрнутое в обрывок газеты, разворачивает и вешает на ёлку золотой стеклянный грибок, мы радуемся: «Какой красивый!». А мама вынимает из той же коробки маленькую картонную сумочку, обшитую вишнёвой бархатной тканью, с шёлковым цветочком спереди, немножко потрёпанную, старенькую, но такую хорошенькую.

Вспоминается жаркий летний день, наш двор, песочница с бортиками, на которых можно сидеть, мы играем в песочнице с моим троюродным братом Серёжкой, который живёт по соседству. Нас раздели, мы сидим в песке в одинаковых ситцевых красненьких трусиках в мелкий горошек и играем в деревянную пожарную машину. Олю в песочницу ещё не пускают, наши с Серёжей мамы стоят рядом и весело беседуют. Папа откуда-то сверху что-то шутливо им говорит, пахнет масляной краской, и мне почему-то приятен этот запах.

Помню, мы у тёти Поли, нашей родственницы и Серёжиной бабушки. То ли серые сумерки, то ли день какой-то пасмурный, все взрослые одеты как-мрачно. А мы с Серёжкой бегаем, Оля еле за нами поспевает, и нам очень весело. И тут подходит тётя Поля, улыбается, приседает около нас и пришивает нам с Олей к платьицам сбоку на грудь, а Сергею к рубашке, по круглой пуговичке, сшитой из чёрной ткани. К чёрной пуговичке нашита сверху красная маленькая. Нам с Серёжей достались одинаковые пуговички, а Оле совсем крохотная. Тётя Поля пришивает их нам, а сама улыбается как-то странно и всё плачет, плачет, потом утирает слёзы рукой и говорит: «Сталин умер». Мне было три года. Эти траурные чёрно-красные пуговки долго хранились у нас дома.

* * *

Хотелось бы ещё рассказать о невероятном происшествии, приключившимся со мной в раннем детстве:

Я со всего разбега угодила в раскрытое подполье дома, где хранились зимой разные овощи. У меня не было страха при этом, скорее, произошедшее стало для меня полной неожиданностью. Страх и трагедия была у бабы Пани, у которой я в то время гостила, и которая меня строго предупредила: «Полезу в подпол за картошкой, сиди в столовой на стуле, в кухню не выходи!» — и прикрыла в столовой двери. Я сидела на стуле, мне было скучно, и я стала вспоминать, какие картины висят у бабушки на стене в маленькой комнате, в которую был вход из кухни. Я представила фигурку большой собаки, сидящей на высоком шкафу, рядом с ней кошку с красным бантом на шее, а на стене над кроватью, повыше ковра, висела картина, и, по-моему, там были нарисованы медведи. Да! Это очень красивая картина: дремучий лес, поваленное дерево, и, мне кажется, на поваленном дереве стоит медвежонок на задних лапах. В самом деле так или мне только показалось? Да ведь можно это проверить, сейчас сбегаю и посмотрю!

Я выбежала из столовой, настежь раскрыв белую дверь со стеклом сверху, промчалась по коридору и опрометью через кухню кинулась в маленькую комнату, даже не заметив глубокую яму открытого подполья.

Бабушка согнулась в подполе, вытаскивая набранную картошку, и я угодила ей прямо на спину, сильно подвернув свою правую ногу где-то в лодыжке. Но сильной боли я не почувствовала, заметила только страх на лице побледневшей до неузнаваемости бабушки.

Меня вынули из подполья. Это я помню. Как доставили в больницу, из памяти вылетело. А как накладывали гипс на ногу, очень хорошо запомнила, потому что дали мне много разных книг с цветными картинками, разумеется, на медицинские темы. Мелькали весёлые синие трусики и красные маечки на занимающихся лечебной гимнастикой детях и взрослых. И помню, как я сожалела, почему мы не взяли эти книжки домой, думала, что мы просто забыли их взять из больницы, просила снова их посмотреть, и мне было обидно, что такие весёлые книжечки остались у доктора.

Потом мне, уже взрослой, рассказывали, что от полученного шока я перестала говорить и долго училась ходить после снятия гипса, а впоследствии не могла скакать на правой ноге, когда играли с девчонками в классики. Вот такое случилось со мной в раннем детстве приключение.

Представляю, как переживала бабушка Паня, как себя винила, хотя не была ни в чём виновата. Своей вины я, конечно, не понимала.

X

. Дорогая моя провинция (зарисовки)