Это всё для меня…

Всё хорошо

«Девчонки, приходите в гости смотреть на цветы. Да так, цветут так цветут, весь подоконник заняли. А утром солнышко в окна, а у меня — белая "невеста", красные граммофончики на ветках висят, голубой "жених" расцвёл. Девочки, приходите утром, полюбуетесь. Приходите, приходите!» — такой безыскусной радостью делилась с нами наша тётя Аня, младшая сестра нашей бабушки.

Человек, который радостью в своей жизни был обделён — муж погиб на фронте, одна растила сына на небольшую зарплату лаборантки, чему уж тут завидовать… а поди ты, таким излучающим радость человеком была, такая открытая душа: без всякого лукавства, без зависти. Человек, умеющий радоваться любой мелочи. Всегда в жизни находила что-то хорошее.

Была городской жительницей, хотя и родилась в деревне, в крестьянской семье, в непростые времена перед самой революцией.

Небольшого роста, с вьющимися, пышными волосами, с большими серыми глазами, немного полноватая, говорила о себе: «Я никогда не была худой, это Шурка худая была, локти острые, всё время спать мешала мне, локтями задевала, ведь вместе спали. Я озорница была, так меня мама называла — Нюрка-озорница, в отличие от тихой Нади, вашей бабушки».

Аню любили все и принимали всюду, а вести себя в культурном обществе она ещё не умела. Был поклонник у неё из интеллигентной семьи — Лёша Шишкин. Нравился ей. Пригласил на семейный ужин, хотел познакомить с родными. Голод. Ужин скромный. Но на столе белая накрахмаленная скатерть, серебряные ложки, тонкий фарфор. А угощение: крошечными ломтиками порезанная копчёная селёдка, крутые яйца в вазе, сухарики к чаю. Стеснялась, не знала, как есть, как пить. «Анечка, что-то Вы ничего не едите». — «Сейчас, облуплю яичко и съем». И тут же тихий ласковый шёпот на ухо сестры Лёши, Люды: «Не надо так говорить: облуплю, это не принято». Как стыдно! Готова была сквозь землю провалиться. Так и не сложилось у них с Лёшей.

Но стала прислушиваться, как надо вести себя в обществе, чем интересуются образованные люди. Образования-то не хватало — всего четыре класса начального училища, но Бог наградил Аню природным умом, совершенно безобидным независтливым характером, весёлым нравом, хорошим голосом, приятной внешностью. Все говорили, что она немного похожа на известную артистку Людмилу Целиковскую. Она и сама была артисткой: выступала вместе с сестрой и братом на сцене молодёжного театра в Воробьёве. Увлекалась театром, старалась посмотреть новые пьесы, постановки, музыкальные комедии, оперы, если приезжал оперный театр.

Сестра Шура собралась замуж. Встречалась с парнем, тоже Шурой, больше года, но мать не давала согласия: сначала пусть старшая выйдет. Аня не торопилась. Наконец выбрала себе спутника жизни — Ерёмина Александра. Впоследствии, уже будучи пожилым человеком, рассказывала нам: «Уж так романтично за нами с Шурой наши женихи ухаживали! Однажды летом едут на велосипедах с огромными букетами сирени и вдруг бросают их нам в открытое окно. Так и запомнилось: целый ворох сирени в комнате, аромат, аромат какой стоял по всему дому».

У будущего мужа Ани был маленький двухэтажный дом в центре города: низ каменный, верх деревянный. Внизу жил старший брат с семьей, на втором этаже, в маленьких комнатах, мать. Там и поселилась Аня. Родила сына Юрия, муж перед войной работал в обкоме партии. Жить бы да жить… Да вот война. Погиб любимый муж. Сын рос без отца. Из-за сына она не могла решиться на новое замужество и неоднократно отклоняла подобные предложения. Одной было нелегко, но не унывала, всё время была окружена людьми, заряжала их своим жизнелюбием, жизнестойкостью. И все тянулись к ней, а ведь была человеком с прямым характером. Бывает прямота от доброты, от любви к людям? Вот у неё была! «Кого будем избирать в фабком?» — «Анну Петровну». «Кто у нас годится на роль народного заседателя в суде?» — «Анна Петровна!» Девочки за советом — к ней: «Анна Петровна, я такое платье красивое купила, посмотрите!». — «Я не в восторге! Слишком аляповатое, рисунок грубый, быстро надоест, на один сезон». Бывали и такие советы. И всё равно девчонки не отпускали её. Однажды подарила ей одна из них набор: маленькая немецкая резиновая куколка в нарядном бальном платье, и зеркальце с ручкой в изящно упакованном пакетике. Умеют же немцы! Такой подарочный наборчик для девочек был страшным дефицитом в то время: «За что это мне, миленькая?» — «Да просто так, возьмите, Анна Петровна!»

Наша тётя Аня обладала удивительным вкусом, тут же улавливала что-то новое в моде и шила себе из недорогой материи платье с воланом, костюм, в котором нестыдно и в театр пойти.

Ездила в Москву со своей сестрой, нашей тётей Шурой, к своей младшей сестре Агнессе и, пройдясь по магазинам, покупала недорогую с ярким рисунком косынку, которая шла и к лёгкому пальто, и к костюму, и тут же была предметом зависти всех окружавших её подруг: «Где ты такую купила? Мы бы и внимания на неё не обратили. А ведь как смотрится!»

А ещё сёстры покупали по паре кожаных перчаток, которые были в дефиците, и продавали их подороже, чтобы оправдать дорогу. Ведь надо было и сестру навестить, и дорогу оправдать, обе жили небогато.

Раз вместе с тётей Шурой пришли к нам в одинаковых пёстреньких сиреневых платьях за сиренью. Наломали сирени и со смехом плюхнулись на деревянную скамейку, а она возьми, да и обломись под их тяжестью, и полетели наши тётушки вместе с букетами вверх тормашками. Уж они смеялись, уж они смеялись! А наша бабушка Надя горевала: «Вот толстухи! Сломали мою любимую скамейку. Лёгонькая была, хорошая!»

Во дворе тёти-Аниного дома стоял огромный, наверное, столетний дуб. Племянник, который жил по соседству, уже будучи взрослым, крепко пил. Тётя Аня его очень жалела: «Батюшки, Жорка, ты всё пьёшь. Ты же хороший мужик, нельзя так пить. Бросай!» Часто сидел этот Жорка с друзьями во дворе под дубом, на столе-бутылка. Жёлуди от дуба падают прямо на стол. Решили спилить старика. Тётя Аня встала горой, не дала. А потом хвалилась у нас своим дубом: «Уж столько на дубе жёлудей в этом году, ни разу такого чуда не видала. Девчонки, приходите смотреть. А я вам гостинчик принесла, вот жёлуди от нашего дуба. Посадите, может, вырастет дубочек». Оля посадила один в землю, поставила рядом колышек, поливала. Вот дуб и растёт у нас в уголке, в огороде. Большой стал, крепкий.

Всех племянников и внучатых племянниц она любила, журила, когда надо, сочувствовала, помогала, чем могла. Все её звали в гости: «Тётя Аня, приходи!» И сама всех звала, только не всегда оказывалась дома, племянницы шутили: «Старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути» — так пела наша тётя Аня в хоре ветеранов, а я делала ей модные прически из её пышных волос, чтобы быть красивой на сцене. «У меня никогда не было проблем с волосами. Заколю, и всё. Я в свою бабушку Авдотью кудрявой была, а чтобы кудри не вились, по-молодости сладкой водой волосы смачивала». «Танечка, — обращалась она ко мне, — сделай мне что-нибудь помоднее, ведь выступать иду».

Да и не только родные люди любили тётю Аню, но в общем-то и посторонние. Была народным заседателем в суде, познакомилась с адвокатом Верой Евграфовной Громовой, скромной, удивительно приятной женщиной. Подружились. Тётя Аня была частым гостем у неё дома. Дочки Веры Евграфовны в ней души не чаяли. «Девчонки меня облепили, кто тетрадь с изречениями даёт, кто стихи. Анна Петровна, прочитайте, вы поймёте…»

Больше всего в людях тётя Аня ценила «человечность» — это, по её мнению, было одним из самых лучших качеств людей. «Толя-то, он человечный», — бывало, скажет она.

Детей очень любила и сына своего не ругала за шалости: «На то они и дети!» Одно время пришлось работать ей на кондитерской фабрике. Завезли арбузы, а от арбузов нужны были только корки для цукатов. Так она арбузную мякоть таскала соседским мальчишкам, которые ходили за ней табуном. «Так и ждут меня с работы, курносые, сопливые. До чего хороши!»

Жила со снохой и сыном всё в тех же своих двух маленьких комнатах, воспитывала внука Санечку, в котором души не чаяла. Но что-то не заладилось у сына с женой, и мать Санечки увезла горячо любимого внука в другой далёкий город. Это было главным горем нашей тёти Ани. Она так переживала, так тосковала, но об этом знали только самые близкие люди. Сын женился на другой, но внучат больше не было.

Когда работала лаборанткой на крупной текстильной фабрике, удавалось приобрести бесплатную горящую путёвку в санаторий. Побывала в Ялте, в Сочи, на Кавказе… Приходила к нам весёлая, делилась впечатлениями: «Так хорошо отдохнула, повидала мир, завела хороших подруг!» С одной из них тётя Аня переписывались до конца жизни.

Как-то осенним вечером мы с мамой пошли в прачечную, сдали бельё, и надо было где-то переждать часа два, пока оно стиралось. Домой ехать не хотелось — вдруг придётся трамвая долго ждать. Мама предложила: «Пойдём к тёте Ане». — «Пойдём, я с удовольствием».

Тётя Аня была дома, в маленьких окошках на втором этаже — свет. Она, уютно укутавшись большим платком, штопала бельё, на тумбочке стояла чёрная шкатулка, туфелька-игольница, деревянный грибок для штопки чулок, вверху на полочке — радио. «Как хорошо, что вы пришли! А я вот штопаю и постановку по радио слушаю». — «Ну вот, а мы помешали». — «Ничего, ничего, я её в театре смотрела. Такая хорошая вещь. Наплакалась даже».

Так как во времени мы были ограничены, тётя Аня засуетилась, поставила чайник: «Сейчас чайку горяченького, небось озябли, погода-то вон какая. А я вас сейчас таким вкусным кушаньем угощу — икрой из зелёных помидоров. Не ели такую?»

Она поставила на стол тёмно-зелёные чашки в белый горошек, принесла сахар, сливочное масло, нарезала городскую булку и водрузила на середину стола банку с икрой из зелёных помидоров. Мы пили сладкий горячий чай, нахваливали бутерброды с икрой, просили поделиться рецептом. И действительно, ничего вкуснее этого скромного угощения я не едала!

Тётя Аня всегда очень скромно питалась, без винегрета, пшенной каши и квашеной капусты не представляла своей жизни. А квашеной капустой она приходила угощаться к нам. Бабушка приносила из погреба в большом блюде пластовую хрустящую капусту, крупно нарезала, заправляла растительным маслом, и лучшего угощения для тёти Ани не существовало. «Девчонки, садитесь со мной капусту есть, я уж больно задорно её ем. Садитесь, садитесь, я одна есть не буду. Эх, хороша капуста! Надя, ещё нарезай, нам мало».

Представляю маленькую комнату тёти Ани уже в обветшавшем с годами старом двухэтажном домике: посредине круглый стол, кушетка, платяной шкаф, служивший перегородкой между комнатой и как бы коридорчиком, небольшой сервант со спустившейся вниз роскошной тёмно-зелёной сочной традескацией: «Я её в этом году в гряду посадила. Вон какая стала хорошая!»

На стене картина — пионы в вазе, подарок знакомой художницы. Чувствовалось, что тётя Аня довольна своей уютной комнаткой, не променяла бы её ни на какие хоромы. «Когда куда-нибудь уезжаю, я так скучаю по своему дому и вообще по нашему городу. До чего красив наш город! Я люблю выйти из трамвая на площади Пушкина и дойти до своей улицы пешком. Подняться в гору, пройтись вперёд по тихой улочке с только что распустившимися берёзками и выйти на проспект. А тут вдруг и огни зажглись, но ещё светло, у институтов на проспекте полно студентов, гуляют, смеются. С молодёжью весело. Берёзки освещаются фонарями. Я так люблю наши берёзки! Видела пальмы, платаны, а лучше наших берёзок ничего нет».