Простая милость

— Слон с4. А что такое счастье, Натан? По моему опыту, это лишь минутная передышка на долгом и трудном пути. Невозможно быть счастливым постоянно. Думаю, лучше пожелать ей мудрости — мудрость не столь переменчива.

— Конь f6, — нерешительно промолвил отец.

— Ферзь bЗ, — немедленно ответил Брандт.

Мой отец с минуту оглядывал доску, потом сказал:

— Ферзь е7. Знаешь Тревиса Клемента, Эмиль?

— Нет. Конь сЗ.

— Он живет в Кэдбери. Его жена — прихожанка одной из моих церквей. Он ветеран, прошел Корею. Ему там туго пришлось. Думаю, его до сих пор не отпустило. Пьянствует. Жесток со своей семьей, сб.

— Иногда, Натан, мне думается, что дело не столько в войне, сколько в том, с чем мы на эту войну пришли. Война только расширила те трещины, которые в нас уже были, и то, что было внутри, вылилось наружу. Например, ты со своей жизненной философией. Возможно, ты пошел на войну, думая, что потом станешь пробивным адвокатом. Но, по-моему, глубоко в тебе уже лежали семена, из которых пророс священник.

— А из тебя кто пророс?

— Слепец, — улыбнулся Брандт.

— Не знаю, как достучаться до Тревиса.

— Не думаю, что всем, до кого ты достучишься, ты сумеешь помочь, Натан. Сдается мне, ты слишком много ожидаешь от самого себя. Слон g5.

Отец откинулся на кресле и провел рукой по щеке.

— b5, — сказал он, но без особой уверенности.

— Папа! — закричал Джейк, выбегая с огорода. В одной руке он держал грабли, а в другой — извивающегося ужа.

— Поосторожнее с ним, сынок, — попросил отец.

— Хорошо. Смотри, Фрэнк, какой красавчик!

— Уж-то? Экая невидаль, — сказал я. — Когда найдешь гремучую змею, тогда покажешь.

Энтузиазм Джейка не уменьшился из-за моего ответа. Он со счастливым видом вернулся в огород, где его ожидала Лиза. Они обменялись каким-то жестами, Джейк положил ужа на землю, и оба стали с равным интересом наблюдать, как он быстро скользит между стеблей сладкой кукурузы.

В отношениях между этими двоими было что-то сверхъестественное — так мне всегда казалось. Им обоим было трудно общаться со всем остальным миром. Несмотря на глухоту, Лиза умела говорить, но крайне неохотно произносила фразы, для всех нас звучавшие странно и невразумительно. Джейк же и вовсе едва мог выстроить законченную фразу. Они общались знаками, жестами и мимикой — а может быть, и на более тонком уровне. Лиза не находила общего языка ни с кем, кроме своего брата и Джейка. Теперь я полагаю, что у нее была некая форма аутизма, но тогда ее называли тронутой. Люди считали ее тупой и недалекой, потому что при разговоре она не смотрела в глаза, а в тех редких случаях, когда ей приходилось покидать уютный и безопасный двор и выходить в город, она перебегала улицу, чтобы избежать контакта с любым человеком, который двигался ей навстречу по тротуару. Большую часть времени она проводила за белой изгородью, ухаживая за цветами и братом.

— Лизе повезло, что она сдружилась с Джейком, — сказал Брандт. — Конь берет b5.

— И Джейк явно доволен таким раскладом, с берет b5.

— У Лизы больше нет друзей. У нее вообще никого нет, кроме меня. И я очень во многом на нее полагаюсь. Иногда я задумываюсь, что будет с ней, когда меня не станет. Слон берет b5. Шах.

— Это еще не скоро. Кроме тебя у нее есть и другие родственники.

— Им нет до нее никакого дела. Всю жизнь им не было до нее никакого дела. Иногда я думаю, что, когда я вернулся домой слепым, они только обрадовались. Появилась возможность собрать двух ущербных вместе и держать под контролем. И вот мы здесь, за этой изгородью, которая заключает внутри себя весь наш мир. И знаешь, что самое странное, Натан? Мы счастливы. У меня есть моя музыка и Лиза. У Лизы есть я и ее растения.

— Сам же сказал, что счастье переменчиво.

Брандт улыбнулся и ответил:

— Поймал меня на слове. Но если ты получше посмотришь на доску, то увидишь, что я тоже приготовил тебе ловушку.

Отец несколько мгновений изучал расположение фигур, а потом сказал:

— Понимаю, о чем ты. Умно придумано, Эмиль. Сдаюсь, партия.

Они продолжили беседу, а я наблюдал, как Джейк и Лиза копаются в огороде, слушал, как Ариэль в кабинете стучит по клавишам пишущей машинки, и мир внутри изгороди показался мне прекрасным местом, местом, в котором разрозненные осколки каким-то образом собираются в единое целое.

Вскоре после полудня отец отправился подготавливать погребение человека, которого мы теперь называли скитальцем, и я сказал, что хочу пойти вместе с ним. Отец спросил, для чего, я попытался высказать какие-то мысли, хотя, по правде, и сам не знал. Просто мне это казалось правильным. Именно я вытащил мертвеца на свет, и было бы уместно, чтобы я присутствовал, когда он сойдет во тьму вечную. Это я и пытался сказать, но понимал, что говорю все невпопад. Отец смерил меня долгим взглядом и наконец ответил, что не возражает против моего присутствия. Его единственное требование состояло в том, чтобы я оделся подобающим для похорон образом, то есть в выходной костюм.

Джейк странно относился к покойнику. Он не хотел иметь никакого отношения к похоронам и договорился до того, что обвинил меня в том, что я использую весь этот случай в своекорыстных целях.

— Тебе просто нравится выглядеть большим, — заявил он мне в глаза, сидя над раскраской за ломберным столиком, который он самолично притащил в гостиную.

Картинка изображала скалистое побережье в идиллической местности вроде штата Мэн и выглядела привлекательно, но было ясно — несмотря на все линии и циферки, в итоге у Джейка получится нечто, больше похожее на малевания слабоумного или обезьяны.

— Забавно, — сказал я и пошел одеваться.

Отец подъехал на «паккарде» к кладбищу, которое располагалось на холме в восточной части города. Яма была уже выкопана, возле нее дожидался Гас. Пришел и шериф Грегор — не понимаю, для чего, — а вслед за нами подоспел мистер Ван дер Ваал на катафалке. Отец, Гас, шериф и владелец похоронного бюро выгрузили из кузова гроб. Это был простой сосновый ящик без ручек, гладко обструганный и отшкуренный. Все четверо взвалили его на плечи и понесли к могиле, а там поставили на деревянные жерди, рядом с которыми Гас расстелил два холщовых ремня, чтобы удобнее было опускать гроб в землю. После этого все четверо отошли назад, и я вместе с ними. Мой отец открыл Библию.

Мне подумалось, что в такой день мертвым хорошо — то есть, если мертвым больше не нужно беспокоиться о бремени житейских забот, а можно просто улечься и насладиться всем лучшим, что сотворил Бог, в такой день это удалось бы как нельзя лучше. Воздух был теплым и неподвижным, кладбищенская трава, которую Гас постоянно поливал и подстригал, нежно зеленела, а река, отражавшая небеса, напоминала голубую шелковую ленту, и я подумал, что когда умру, то хотел бы лежать именно в этом месте и вечно наблюдать над собой именно эту картину. А еще подивился, почему такое роскошное место упокоения досталось человеку, ничего не имевшему за душой, о котором мы знали так мало, что даже имя его было неизвестно. И хотя я не знал и по-прежнему не знаю, почему так произошло на самом деле, подозреваю, что тут не обошлось без моего отца. И его большого щедрого сердца.

Он прочел двадцать четвертый псалом и отрывок из послания к Римлянам, заканчивавшийся словами: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем».

Потом закрыл книгу и произнес:

— Мы слишком часто думаем, будто мы одиноки на путях наших. Это неправда. Даже этот человек, нам неизвестный, был известен Богу, и Бог был его неизменным спутником. Бог не обещал нам легкой жизни. Не обещал, что мы не будем страдать, не будем чувствовать отчаяния и одиночества, смятения и безысходности. Он обещал, что среди наших страданий мы не останемся одиноки. И хотя порой мы слепы и глухи пред лицом Его, Он всегда возле нас, и вокруг нас, и внутри нас. Мы неотделимы от любви Его. И еще одно обещал Он нам, самое важное. Все окончится. Окончится наша боль, наши страдания и наше одиночество, мы будем с Ним и познаем Его, и то будет райское блаженство. Этот человек, который при жизни, возможно, чувствовал себя совершенно одиноким, более не почувствует себя таковым. Этот человек, чья жизнь, возможно, была бесконечным, денным и нощным ожиданием, более не станет ничего ожидать. Он там, и Бог всегда знал, что он будет там, в месте, приуготовленном для него. Возрадуемся же об этом.

Отец вместе с нами прочел «Отче наш». Некоторое время мы стояли в молчании, глядя на простой гроб, бледно желтевший на фоне черной ямы. А потом отец сказал нечто, поразившее меня совершенно.

— В такой день мертвым хорошо, — сказал он. И эти слова совпали с моими мыслями.

— Пусть этот человек успокоится навечно в столь прекрасном месте, — сказал он потом. И эти слова также очень напоминали то, о чем подумал я.

Он кивнул остальным, и все вместе они взялись за ремни.

— Фрэнк, когда мы поднимем гроб, можешь убрать жерди? — сказал владелец похоронного бюро.

Они подняли гроб, я нагнулся и убрал жерди, а мужчины медленно опустили гроб в могилу. Потом вытащили ремни, и отец спросил:

— Гас, помощь нужна?

— Нет, Капитан, — ответил Гас. — Весь день впереди, спешить мне некуда.

Отец пожал руки шерифу и владельцу похоронного бюро, мы разошлись по машинам, а Гас остался засыпать могилу землей.

Дома отец сказал:

— Я съезжу в город. Нужно решить кое-какие дела с шерифом Грегором и мистером Ван дер Ваалем.

Он снова укатил на «паккарде». Джейка нигде не было видно. Из церкви через дорогу доносились звуки: Ариэль играла на органе, мать пела. Я переоделся и пошел в церковь спросить, куда девался Джейк.

— Вроде бы у Дэнни О’Кифа пропал двоюродный дедушка, — ответила мать. — Джейк пошел вместе с Дэнни его разыскивать. А где отец?

Для меня оказалось неожиданностью, что у Дэнни в Нью-Бремене есть двоюродный дедушка. Мне он говорил, что большинство его родственников живут неподалеку от Гранит-Фоллз.

— Папе нужно было вернуться в город, — ответил я. Потом добавил: — Это ты разрешила Джейку выйти со двора? Он же наказан, как я.

Мать смотрела в ноты, которые держала в руках, а на меня почти не обращала внимания. Они разучивали новое произведение, хорал, который Ариэль сочинила к празднованию Дня Независимости, предстоящему на следующей неделе.

— Его друг попросил о помощи, — сказала мать. — Я его отпустила.

— А я могу им помочь?

— Хм… — Она нахмурилась, как будто задумавшись над нотами.

Ариэль, сидевшая на органной скамейке, заговорщицки улыбнулась мне.

— Пусть Фрэнки поможет, — сказала она. — Тогда и найдут быстрее.

— Ладно, ладно, — мать махнула рукой в мою сторону. — Иди.

Я взглянул на Ариэль и спросил:

— Куда они направились?

— К дому Дэнни, — ответила она. — Пятнадцать минут назад.

Я как можно скорее вышел из церкви, пока мать не успела переменить решение, и побежал к дому Дэнни О’Кифа, расположенному на западной окраине Равнин, прямо над рекой. Мать Дэнни на заднем дворике развешивала на бечевке белье. Она была маленькая женщина, ростом не выше меня, с черными волосами и миндалевидными глазами, цветом кожи и телосложением — настоящая сиу. Дэнни никогда не рассказывал о своей родословной, но я слышал, что его мать происходит из Верхней общины народов сиу, которая обитает подальше к западу по течению Миннесоты. На женщине были светло-коричневые капри, зеленая маечка без рукавов и белые кеды. Она работала учительницей — я занимался у нее в пятом классе, и мне она нравилась. Когда я вошел во дворик, она склонилась над бельевой корзиной.