Офисная война

Я наклоняю шею, и в следующую секунду в поле моего зрения появляется Эдоардо. Он обхватывает мою талию одной рукой, другую протягивает маме, чтобы представиться.

Не знаю, в какую игру он играет, но мне это совсем не нравится.

— Синьора Феррари, как приятно. Эдоардо Зорци. Мы с Камиллой коллеги.

— И даже больше, чем коллеги, — загадочно заключает мама. — Рада видеть тебя у нас, Эдоардо. Угощайся, после десяти часов взаперти в унылом офисе, вы, должно быть, проголодались. Могу предложить тебе бокал безалкогольной «Кровавой Мэри» с водным кефиром?

— Как я могу отказаться? — не моргнув соглашается Эдоардо.

— Сказав «нет»? — предлагаю я, но в ответ он притягивает меня к себе ещё крепче.

И если он хочет играть именно так, отлично. Сыграем. Я приспосабливаюсь. Провожу рукой по его спине, под пиджаком. И, игнорируя каждый аномальный взмах крыла бабочки, каждое сальто в животе, я впиваюсь ногтями ему в бок, над фирменным ремнём.

— Айа, бл… Хочу сказать, какой хороший дом, синьора.

— Зови меня Челеста. Приятно узнать, что работа моей дочери иногда дарит ей что-то прекрасное помимо стресса, сокращения социальной жизни, тахикардии и бессонницы!

А вот и начинается снова. Я собираюсь возразить, что мне очень нравится моя работа — когда рядом нет Эдоардо — и что нет причин читать мне нотации, но меня предвосхищает голос.

— Челеста, не преувеличивай. У Камиллы всё под контролем.

Отец в джинсах и джемпере присоединяется к матери.

И я просто хочу исчезнуть.

— У неё всё под контролем, как у тебя, когда ты разжёг барбекю и поджёг живую изгородь? — спрашивает мама. Так начинается домашняя война.

— Я уже объяснял тебе, — это была ошибка.

Мама скрещивает руки и сочувственно улыбается.

— Создавая самодельный огнемёт, с помощью которого можно разжечь огонь?

— Нет, пытаясь приготовить для тебя что-нибудь, чтобы удивить!

— Уверяю тебя, я была очень удивлена, пока проводила тот обед, наблюдая, как пожарная бригада тушит мои труды.

— Это было пять лет назад! Пять! Ты всегда говоришь своим пациентам, что нужно пережить и преодолеть, почему ты не можешь сделать то же самое для меня?

— Потому что, во-первых, мои пациенты — новорожденные или младше шести лет, так что максимум, что я предлагаю их родителям — это осознать и преодолеть, — указывает мама. — А во-вторых, я ещё не готова к этому.

Они всегда так себя ведут.

А самое отвратительное? С приклеенным ко мне Эдоардо мне нужно справиться с таким количеством сдерживаемых эмоций, что родители даже не входят в тройку моих текущих проблем.

— Я не знал, что твои родители развелись, — шепчет мне Эдоардо, пока они продолжают обвинять друг к друга во всём, что не сработало в их отношениях с 1986 года.

— Кто бы мог подумать, правда? Не я.

Оставаясь в его объятиях, я поднимаюсь на носочки, пока не достигаю щеки с небольшой щетиной. Едва касаюсь кожи губами. Будь я в здравом уме, могла бы поклясться, что услышала, как с его губ сорвался сдавленный вздох.

— Пойду освежусь. Не подавись вегетарианским буфетом и наслаждайся обществом моей семьи, дорогой.

***

В ванной наверху отражение возвращает мне осунувшееся за день лицо.

Я так устала, что если бы передо мной появилась крёстная фея, я бы попросила позволить мне материализоваться в моей квартире с хорошим красным вином, порцией пиццы и беззвучными уведомлениями от Videoflix.

Я ополаскиваю запястья и мою руки, приказывая себе расставить всё по местам. Единственная сестра сегодня утром получила диплом. Я должна быть счастлива находиться здесь на праздновании её достижения. Даже несмотря на то, что моя семья очень несовершенна. Даже если в кадр высокомерно втиснулся Эдоардо.

Выхожу на лестничную площадку и, как и каждый раз, бросаю взгляд на свою старую комнату.

Родители избавились от кровати и теперь используют комнату как кабинет, когда работают дома. Но мне радостно видеть, что эту трансформацию пережили плакат «Друзья», фотографии на стенах, а на полке книги, которые я читала в детстве. Это заставляет меня верить, что, хотя в жизни нет ничего неизменного, в конце всегда есть что-то, что застревает и выдерживает.

Я прикрываю дверь и спускаюсь по лестнице, считая ступеньки.

Дохожу до предпоследней, когда слышу голос сестры. Она уединилась в углу гостиной, за стеной.

— Но почему бы им… — тихо говорит она, — то есть я закончила факультет международного сотрудничества, который является областью папы, в то время как мама — специалист по психологии жизненных циклов с акцентом на развитии…

— И что дальше? — спросил кто-то.

Меня удивляет лёгкость, с которой я узнаю тембр голоса.

Он принадлежит Эдоардо.

О чём, чёрт возьми, моя сестра и он говорят, уединяясь на её выпускном празднике?

— М-м-м, просто им не нравится, что она работает в частном секторе, не принося никакого улучшения обществу, не занимается социальной или образовательной работой, а вместо этого работает как сумасшедшая, чтобы обогатить людей, которые уже богаты, понимаешь? Я имею в виду, что для них это неправильно.

Я замираю на ступеньке и, стараясь не шуметь, прижимаюсь спиной к стене.

— А то, что она хороша в своём деле, не считается? — возражает Эдоардо.

«Эдоардо считает, что я молодец?»

— А она хороша? То есть, конечно, она хороший босс! Управление персоналом — её любимая тема на протяжении многих лет. Она как живое руководство по тому, как вести себя с другими.

Я задерживаю дыхание, потому как понимаю, что на самом деле хочу знать, что он думает.

Но Эдоардо никак не комментирует.

— В любом случае они не очень довольны её работой по этой причине, вот. Предки считают, что вместо того, чтобы обогащать богатых, люди должны думать о том, как лучше перераспределить ресурсы, чтобы мир стал более справедливым. И они не могут понять, что их собственной дочери на это наплевать. Что, эй, я уважаю. Smash the system (Разрушь систему) изнутри.

В разговоре воцаряется тишина.

— А что насчёт этой?

— Это мы на озере. Мне было восемь, а Ками — шестнадцать. Наши родители всегда брали нас на каникулы в палатку. Говорили, — поход оттачивает ум и укрепляет душу.

Должно быть, они стоят перед фотографиями, которые родители хранят в гостиной.

— Она выглядела очень хорошо в купальнике. Половина парней в кемпинге пускали по ней слюни! И среди всех? Единственный, кто ей нравился, был жалок.

Приятно осознавать, что за последние четырнадцать лет я ничему не научилась.

— А этот, напротив, сделан на свадьбе маминой кузины. Мы все четверо были там. А тот в день выпускного сестры.

— Кто этот парень, прижимающийся к Камилле?

— А, этот? Это Паоло. Её бывший.

«Дерьмо!» Я помню эту фотографию. Паоло обнимает меня сзади, а я держусь руками за лавровый венок, чтобы его не унёс ветер.

Я должна их прервать.

Должна отлепить от пола ноги и остановить их, пока Джоя не выболтала всё.

Думаю так, но, в конце концов, я следую своим инстинктам и не двигаюсь.

— Они давно вместе?

— Типа, десять лет?

— Десять лет? — выдыхает Эдоардо.

— Эхм. Да. Мы все думали, что они собираются пожениться. После стольких лет… а потом они даже стали жить вместе в её квартире.

— Каким он был?

Моя сестра усмехается.

— Скучный, скупой, пресный… практически полная противоположность тебе!

Эдоардо тоже хихикает, хотя я уверена, это сделано для того, чтобы моя сестра чувствовала себя непринуждённо и болтала, не понимая, что стала объектом допроса.

— Она оставила его, чтобы спастись от скуки?

— Ох, вообще-то…

— Он бросил её? Её бросил этот?

— Они остались друзьями. По крайней мере, так говорит Ками.

— Как получилось, что они расстались?

Джоя вздыхает.

— Мы не знаем. Она ничего нам не сказала, но ей было очень больно. После этого она ни с кем не встречалась. И прошло порядочно времени. Мы и сейчас думали, что она ни с кем не встречается, но… вот и ты!

Я сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

Да уж. Вот и он, первый мужчина, который заинтересовал меня всего-то спустя десять лет. Который, посмеявшись надо мной, теперь высмеивает самых дорогих мне людей.

— По правде говоря, — нерешительно говорит Эдоардо, — мы с Камиллой не встречаемся.

Его признание застаёт меня врасплох.

— Ой! Блин. Вы не встречаетесь?

— Нет, — признаётся он с неохотой.

— Ну, если не возражаешь, не говори моим родителям. Они так редко соглашаются о чём-то! Одним словом, угодить обоим одновременно сложно. Кроме того, вы с сестрой проводите много времени вместе, верно? Технически это можно считать «свиданием».

— Технически, — повторяет Эдоардо. И, кто знает почему, я слышу, как в его голосе сквозит веселье.

— Джоя! Торт! — кричит с крыльца одна из лучших подруг моей сестры. — Куда ты пропала?

— Извини, мне пора идти, — шепчет сестра, — где Ками?

Я изучаю доступные варианты и, в конце концов, бегу на кухню, чтобы спрятаться там, пока меня не обнаружили.

Мама расточительна: она заказала еду для стада бизонов. Лотки покрывают каждую поверхность кухонного стола и шкафа. В задумчивости я беру булочку и запихиваю её в рот.

Неожиданно длинные пальцы скользят по ткани вдоль спины, и кусочек застревает в горле, заставляя меня адски кашлять.

— Камилла, — встревожился Эдоардо, — с тобой всё в порядке?

— Я. Да. Нет. Баклажан, — бормочу я, показывая на своё горло.

Надеюсь, это не последние мои слова перед тем, как вырублюсь из-за недостатка кислорода.

Эдоардо поворачивается ко мне спиной и направляется к буфету, оставляя меня умирать в одиночестве между столом и окном, выходящим на улицу.

— Пей, — говорит он через секунду, поднося мне под нос стакан с водой.

Я презрительно хватаю его, но подчиняюсь. Прохладная вода струйками стекает по пищеводу, принося мгновенное облегчение.

— «Спасибо, Эдоардо» сейчас было бы очень кстати, — продолжает улыбаться он.

И чем больше он это делает, тем чаще в моей голове мелькают слова «очень хороший» и «актёр», плывущие по пьесе, которую он ставит в угоду всем.

— Надеюсь, ты получаешь удовольствие, — усмехаюсь я. — Интересно, от какой дикой пятничной ночи ты отказался, чтобы познакомиться с моей семьёй.

— От какой дикой пятничной ночи отказалась ты?

Я поднимаю брови.

— Обычные вещи. Ужин в одиночестве с готовым салатом, куча сериалов, пожелание перед сном спокойной ночи твоей фотографии, распечатанной и повешенной на стену…

Его улыбка становится шире, хотя я отдаю ему должное за то, что он изо всех сил пытается её подавить.

— У тебя в комнате висит моя фотография?

— Конечно! Как ещё я могу законно бросать в тебя дротики?

Я говорю это совершенно серьёзно, а он разражается смехом. Смеётся!

Эдоардо делает это губами, глазами и животом. Он смеётся, и милость божья, это фейерверк. Потому что он может притворяться насчёт остального, но этот смех искренний.

— Прекрати.

Эхо смеха всё ещё звучит на его губах, он прислоняется пятой точкой к столу. Скрещивает руки на груди и смотрит на мою семью и друзей моей сестры за окном.