На ближних подступах

5

Над кручей реки по узенькой тропке медленно шел рослый паренек. Над ним, выше по обрыву, стояли стройные сосны. В мягком предвечернем свете стволы их казались отлитыми из меди. Было тихо, по-летнему тепло.

На пареньке белая выглаженная рубашка с отложным воротником. Белизна рубашки оттеняет загорелую до черноты шею, по-ребячьи нежный овал подбородка. И губы еще по-детски припухлые. Но взгляд продолговатых карих глаз под темными, вразлет, бровями упорно-сосредоточен. Казалось, юноша решал математическую задачу. А может быть, постигал глубокую мысль — в его опущенной левой руке зажата книга.

Паренек остановился над кручей — стройный, высокий, видный издалека. С минуту постояв, он переложил книгу из одной руки в другую, ринулся вниз. Белая рубашка чайкой замелькала по откосу. Перепрыгивая по корневищам, камням и глыбам сухой глины, добежал до берега. Взмахнув рукой, с трудом остановился у самой воды.

— Уф-ф! Не упал все-таки!

Смахнув со лба растрепавшиеся темные волосы, быстро разделся и кинулся в глубокую воду. Доплыл до другого берега и без отдыха — обратно. Хотя дни стояли теплые, вода уже была по-осеннему холодной.

Купание освежило и взбодрило тело. По загорелым рукам и ногам пошла гусиная кожа. Почему-то, как это делал он в детстве, юноша несколько раз в напряжении согнул правую руку: мускулы ничего! И хотя рядом никого не было, застеснялся мальчишеской выходки, торопливо оделся. Медленно пошел по берегу к Осташеву.

После купания тяжелая усталость прошла, только мозоли на ладонях болели. У Толи Шумова был сегодня трудный день: копали противотанковый ров. Осташевскую молодежь и ребят-старшеклассников на рассвете отвезли на грузовиках к месту работы, а оттуда пешком.

Толя шел, поглядывая на воду, поросшую у берега кувшинками, думал все об одном и том же. Когда же из военного училища придет вызов? Почти два месяца прошло с тех пор, как Толя и его друг Володя Колядов подали в военкомат документы. А ответа нет. Ну, если не принимают с девятью классами, так хотя бы сообщили! Время-то уходит. В армию по годам тоже не берут. Как быть?..

— Толька! Где ты пропадал?

Из-за куста вышел Володя Колядов. Поношенная вельветка нараспашку, ворот рубахи тоже. Кепочка сбита на ухо. Крепкий, широкоплечий паренек. Дружеский ли разговор, спор ли до драки — в уголках губ невозмутимая, добродушная усмешечка. И из-за этой усмешки он казался чуть старше своих одногодков.

— Ты что тут делаешь? — очнувшись от своих дум, спросил Толя.

— А ты? Э, рубашку нагладил, Пушкин под мышкой… Свидание?

— Брось, Володька. Не до этого.

Колядов передвинул кепку с правого уха на левое, спросил, щурясь от солнца:

— А чего ты расстроился?

— Да так… Мать на работе. Дома, понимаешь, тишина, сил нет. Вот взял книгу — и в лес.

— Понятно. Что за книга?

Толя молча протянул томик.

— А… «Как закалялась сталь». Так ведь давно прочитана.

— Ну и что? — В карих продолговатых глазах Толи мелькнули огоньки. — Да, читали, сидя на диване… А вот после противотанкового рва книга эта мне опять новой показалась.

— Так ты тоже ров копал? — удивился Володя. — Значит, я на другом конце работал. — Да, Островский — писатель! Но думаю я так, Толька. Отцы наши большие дела делали. А теперь нам пора. Прежде бить нам некого было. Одно — учись «на отлично», будь дисциплинированным, пример пионерам показывай. А теперь фашисты рядом — бей!

— Чудак ты, Володька! Из училища ведь ответа нет.

— Что училище? — неожиданно вскипел Колядов. Усмешка слетела с его губ. — К черту! Не хотят — не надо! Мы сами на фронт проберемся. Там метрики и паспорта не нужны. Значки «Ворошиловский стрелок» возьмем, комсомольские билеты. И то после боя покажем.

— Ты молодец, Володька! — похвалил Толя. Чуть подумав, сказал: — Ведь и Павка Корчагин вызова из военкомата не дожидался.

— А то что! — подхватил Володя. — Обожди чуть, удочку смотаю.

Выдернув воткнутое в землю удилище, Володя потянул леску — туго. Подсечка, взмах, и в траву шлепнулся крупный окунь.

— Может, половим? — неуверенно спросил Володя, опуская окуня в ведро.

— Не знаю. В райком хотел зайти, к матери.

— Тогда пошли!

Они поднимались в гору. Наверху в окнах старинного двухэтажного здания полыхало зарево закатного солнца. Белели массивные колонны, сложенные из тесаного камня. Вровень со вторым этажом на колоннах повисли балконы с деревянными точеными перилами. Окна с южной стороны глядели на речку Рузу и на два широких пруда. Пруды правильной формы, округлые, с насыпями вокруг, с искусственными островами. Это — труд крепостных крестьян. И дворец, и парк, и аллеи, и флигеля, и часовни, и башня — все дело их рук. Когда-то имение принадлежало великому князю Константину Романову. Но о тех далеких временах теперь мало кто помнит. В памяти молодежи этот дом и парк с вековыми липами, с лиственничной аллеей всегда были самым оживленным, громкоголосым местом в Осташеве. Около двух десятилетий во дворце размещалось педагогическое училище.

Теперь дворец опустел. Молчаливо глядели его окна.

— Тихо как стало! — сказал Толя и глубоко вздохнул.

Во вздохе — воспоминания, сожаление, грусть. Чудесные люди были студенты педтехникума! Веселые, остроумные, общительные. Весенними теплыми вечерами с балкона играл оркестр. А внизу, на площадке, — танцы, песни, игры. Студенты не гнали от себя сельских мальчишек. Пожалуйста — веселись! А ведь в селе возрастные барьеры стояли прочно: заневестившиеся девушки и парни-женихи не допустят подростка на свои «пятачки» — танцплощадки. У обитателей дворца, будущих учителей, такого обычая не было. Подростки и дети липли к ним. Тут и музыка, и только что слетевшая с экрана песня, и новые игры. Даже задачку по арифметике, от которой «сам Витька» отказался, решат в два счета.

На летние каникулы студенты разъезжались. Дом занимали москвичи-пионеры. И опять знакомства, песни, игры. Как же недавно все это было! Э-эх…

Друзья молчали, но вспоминали об одном и том же.

На горе четверо военных копали траншею. Все остриженные наголо, в нижних рубахах, с засученными рукавами. Гимнастерки лежали на траве поодаль. Трое стояли в канаве, лопатами выбрасывали землю. Четвертый наверху разравнивал бруствер. Он окликнул проходивших рядом Толю и Володю:

— Эй, кавалеры! На всех нас пару папирос не выдадите?

— Ни одной нет, не курим, — ответил Толя.

— Такие лбы и не курите? — удивился военный.

Чернявый, низкорослый парень не понравился Толе, и он хотел пройти мимо. Но Володя остановился, сказал:

— Махорки принести могу. Старик тут недалеко знакомый.

— Валяй, дуй! — кивнул чернявый и, когда Володя, поставив ведро и кинув удочку, побежал через парк, окинул Толю взглядом с головы до ног, спросил насмешливо: — Значит, рыбку удим, книжечки почитываем?

Толя смолчал. Но парень не унимался. Опершись на лопату, он спросил опять:

— А земельку порыть кавалеры не хотели бы?

Толя вспыхнул.

— Сегодня порыли уже. И так вот, как вы, лопатой не подпирались.

— Э, да ты с гармонью, а не пьяный. Старшим грубить?

— Старшие тоже должны быть вежливы.

— Семечкин! Попридержи язык! — послышалось из траншеи. — И сюда давай, хватит наверху прохлаждаться!

Чернявый, жилистый Семечкин пробурчал что-то себе под нос, но в траншею спрыгнул. Толя стоял, поглядывая в сторону парка: и дернуло же Володьку за табаком бегать! И хотя бы для хорошего человека, а то для грубияна.

Внимание Толи привлек высокий, худой военный: уж очень он неумело копал! Сгибается пополам, на лопату налегает, а махнет — наверх летит жалкая пригоршня, да и та ссыпается назад, в окоп. А если б ему из противотанкового рва покидать!..

Из-за пожелтевшего куста бузины выбежал Володя.

— Вот, принес… Кому табак нужен?

Первым выскочил из траншеи Семечкин. «Перекур!» И вылезли еще двое. Только долговязый продолжал работать. Володя отдал Семечкину завернутую в газету махорку.

— Молодец! — похвалил Семечкин и сердито покосился на Толю.

Военные сели на траву, закурили. На их белых рубахах желтели глинистые потеки.

— Спасибо за махорку, ребята! — сказал один из парней, плечистый, с большой круглой головой и круглыми голубыми глазами. И спросил простецки: — Как улов?

— Два ерша, четыре окуня, — ответил Володя.

— А щуки у вас водятся? Да вы посидите. Семечкин у нас псих, не обращайте внимания.

— Полегче! — вскинулся Семечкин. — Ты, Щеглов, хоть и старшой сегодня, но перед дачными молокососами меня не позорь!

— А вот я взводному доложу, — спокойно пообещал Щеглов.

— Идем домой, — сказал Толя.

— И бегите. Правда глаза колет, — проворчал Семечкин.

Володя нагнулся за удочкой. А Толя вдруг сел на траву, в двух шагах от Семечкина, и спросил злым шепотом:

— Какая правда? Говори, ну!

— А ты на меня не нукай, — тяжело проговорил Семечкин. — Я ополченцев в Москве принимал. Стар и млад идут. А вы тут, лбы, с книжечками, с удочками… Пора винтовку и лопату брать.

— Дадут винтовку — возьмем, — сказал Володя. А Толя, побледнев, добавил:

— И воевать будем как надо. Понял?

— Ого! — Подвижное лицо Семечкина с пробившейся черной щетинкой так и заходило. Он спросил ехидно: — Может, нам расскажешь, как воевать надо?

— А так… — Голос Толи звенел от напряжения, брови взлетели, в глазах плясали колкие огоньки. — А так… Пока жив, винтовка моя стрелять будет. Меня убьют — Володька, дружок, стрелять будет. Он погибнет, другие останутся. Но с места не сходить! По одному фашисту убить — наша победа. А мы не по одному постараемся…

Смуглое лицо Толи горело. И Семечкин как-то обмяк. Проговорил примирительно:

— Н-да… Ты злой, парень. Это хорошо. Я сам злой. — Поглядев вдаль, добавил: — У меня родители и сестра в Минске. Просился на фронт — не отправляют…

— Вот и мы вызова из военкомата ждем, — сказал Володя.

Противореча всему тому, о чем он говорил прежде, Семечкин успокоил:

— Успеете еще, ребята! Навоюетесь. — И крикнул четвертому товарищу, который копался в траншее: — Да брось ты там, отдохни! Сейчас вместе зачистим.

Солнце село, военные надели гимнастерки. Все они были рядовыми. На груди Семечкина блестела медаль «За отвагу». Толя и Володя с откровенным восхищением глядели на медаль.

— А… а как же вы сказали, что на фронте не были? — спросил Толя и густо покраснел от смущения.

— Это за Халхин-Гол.

Щеглов предложил неуверенно:

— За лопаты, что ль? Скоро взводный придет.

И тут раздался удивленный, радостный возглас Володи:

— Борис? Паганель?!

Да, это был он. Стриженый, без очков, иначе Толя узнал бы его сразу. Ведь он смотрел на Бориса, заметил даже, как неловко он выкидывал землю.

— Вот тебе раз! Знакомы, значит? — удивился Семечкин. — Ну, побеседуйте, мешать не будем.

Борис надевал гимнастерку. Голову он в ворот просунул, а руки в рукава все не попадали. Наконец он справился с рукавами. Все такой же нескладный, стоял и улыбался растерянно. Беседы, однако, не получилось.

Бабочки? Ах, было. На биологический не успел. Очки? Снял, зрение получше стало. В гости? Ну, где там!..