Брянские зорянки

Воронежские жаворонки

Целинный совхоз «Жаворонки» понравился всем. Новоселы были от него в восторге, делегации в восхищении. Даже американский фермер Гопкинс, смотревший на все советское скептическими глазами, и тот воскликнул: «О’кэй! Вэри гуд!»

А вот бабке Матрене целинный совхоз пришелся не по душе. Она не пожила в нем и трех дней, как категорически заявила своему сыну Антону:

— Нынче же сопроводи меня на станцию. Нечего мне тут нутро мочалить.

— Ну почему, мама? — изумился Антон. — Ты посмотри, какой тут чистый воздух, какой простор! Да для тебя же это сплошная благодать, курорт в полном смысле слова. Отдохни, подыши свежим воздухом, полюбуйся хлебами. Ведь ты такого богатства отродясь не видела, мама.

— И не уговаривай, и не проси, — махнула рукой Матрена. — Сказано — не останусь, и все тут.

Антон в недоумении пожал плечами, недовольно посапывая, закурил папиросу, походил по комнате и опять в упор спросил:

— Но ты можешь сказать, почему? Или тебе не нравится что, или невестка обидела чем? Я просто тебя не понимаю, мама…

— Скучно мне тут, вот что. Не приведи бог такого.

— Ну, а там ты кадрили танцуешь, что ли? — обиделся Антон.

— Э-э, сыночек, — просияла мать. — Там у нас, под Воронежем, совсем другой коленкор. Там я выйду на крылечко, сяду на завалинку, с подружками погутарю. А тут что? Всю твою Кулунду обскачи, днем с огнем ни одной старухи не сыщешь. Все одни молоденькие стригунки. В футбол мне играть с ними, что ли? Аль песни распевать у костра? Нет, сынок, избавь бог. Ты лучше командируй меня восвояси. Там я в душевном спокойствии и при деле. Квокушку надо посадить на яйца, горошек посеять…

— Но ведь этим делом ты можешь с успехом заниматься и здесь. У нас же великолепный приусадебный участок. Ну посмотри, мама.

Привычным движением Антон распахнул окно, и в комнату ворвался аромат полевых цветов, росистых зеленей, дымок далекого костра, запах свежей щепы и талого чернозема. Молоденькая березка, нарядно украшенная розоватыми сережками, хрустальными бусинками росы, доверчиво протянула свои ветви к окошку и, казалось, просила потрогать ее набухшие почки. Голые вишенки стыдливо прятались за голубым частоколом. Жаворонки пленяли землю своими радостными песнями, и где-то далеко-далеко над пробужденной степью плыл торжествующий гул тракторов.

— А жаворонки-то как поют, мама! — вздохнув полной грудью, похвалился Антон. — Недаром мы и совхоз свой назвали «Жаворонки».

— Знамо, поют, — приложив руку к уху, ответила мать. — Ве-е-сна… Да только голос у них не тот. Наши воронежские поголосистей.

— Ну, мама, это уж слишком, — сердито выпалил Антон. — То одно тебе не нравится, то другое не по душе. Даже жаворонки и те, видите ли, поют не по-воронежски. Ну, соображаешь, что ты говоришь? А?

— Я все сообразила, сынок. Сажай меня на поезд, и разговору конец.

— Ну хорошо, хорошо. Пусть будет по-твоему. Посажу я тебя на поезд, но только не сейчас. Вот отвезу зерно на пахоту, заеду на полевой стан за Ниночкой — она тебе поможет собраться, — и поедешь.

По морщинистому лицу Матрены Ивановны пробежала радостная тень. Она облегченно вздохнула и опустилась на стул:

— Ну что ж… Ступай, сынок. А я подожду. Помыкаюсь еще денечек. Ну и дела-а!..

Матрена Ивановна тяжело вздохнула, подперла голову руками и, полузакрыв глаза, о чем-то задумалась.

Антон надел шоферский комбинезон, кепку, посмотрел на скучающую мать, огорченно покачал головой и молча вышел. Ему до боли не хотелось отпускать ее. Но что поделать с сердцем, влюбленным в свою родную землю? Есть ли такая сила, какая заставила бы о ней позабыть? Позабыть родной дом с кустом черемухи под окном, исхоженные стежки-дорожки и ту длиннокосую иву, под которой впервые сказал «я люблю». Антон прожил в Воронеже всего лишь несколько лет, но и то запомнил родные места навсегда. А ведь мать прошла там долгую, трудную жизнь. Разве может она расстаться и вырвать из сердца все сразу? Ну, конечно, нет. Пусть поживет там еще немного, а соскучится — приедет сама.

Мало-помалу Антон успокоился. Смирилась с мыслью о поспешном отъезде свекрови и Нина. Возвращаясь с полевого стана, они обсудили подробности проводов гостьи и даже нарвали большой букет кулундинских цветов.

Но цветы вручать было некому. Матрена Ивановна бесследно исчезла, улетучилась, как дым. Ее не было ни в доме, ни в палисаднике, ни на улице. Остался только один дубовый костыль на крылечке.

Перепуганные молодожены кинулись на поиски запропавшей мамаши. Нина заглянула во все дома, в сельпо, медпункт, канцелярию совхоза, Антон прочесал вдоль-поперек опушку рощи, но Матрены Ивановны, как говорится, и след простыл.

Нина выбежала на большак, глянула на отпечаток сапога, оставленный в подсохшем черноземе, и закричала:

— Ушла! Пешком ушла, старая. Скорей догоняй. Догоняй, Антоша!

— В такую даль? Не может быть!

— Да вот же след. Ее каблук, ее носок… Скорей же ты, скорее!..

— Ах, мать честная! — махнул рукой Антон и побежал к машине, но тут за палисадником раздался звонкий голосок мальчишки:

— Дя-день-ка! Ваша бабушка вон туда пошла… В тот домик с синеньким крылечком.

— В тот дом?

— Да, дяденька. Она еще утром погрелась на солнышке и пошла по улице. А потом постояла, послушала и зашла туда. Честное слово, дяденька. Сам видел.

Обрадованные молодожены прибежали в дом и остановились, пораженные странной картиной. За стеклянной верандой, возле длинного ряда детских кроваток, в белом халате и чепчике хлопотливо суетилась Матрена Ивановна и, пеленая ребенка, строго отчитывала молоденькую смуглолицую няню:

— Непутевая ты, да и только. Да разве так дите пеленают? Что оно тебе, бесчувственное полено, что ли? Это же дитятынько, нежное крохотко. А ну, подай-ка мне кашку. Тю-ю… Горюшко ты мое! Манку-то как сварила. Глу-па-я… Да от такой густой каши не токмо у дитя, а у дебелого мужика может заворот кишок приключиться. Соображать надоть…

— Да откуда я знаю, бабушка, как ее варить надо? — оправдывалась няня, стыдливо обливаясь румянцем. — Вроде и крупы сыпала мало, а вышла густая.

— А ты к какому делу была приставлена?

— Трактористка я, бабушка. Но за детьми смотреть было некому, ну вот меня и назначили.

— Вот то-то и оно, — сердито ворчала бабка. — Детей понародили, а нянчить некому. И куда только глядят эти комсомольские секретари? Молодых послали, а об том, кому за детьми доглядеть, и не подумали. Нет бы клич бросить к старушкам. Просим, мол, вас, бабушки и прабабушки, следом за внуками и внучками. Понянчите их деток, покухарьте, постряпайте, помогите обжить землю новую. Но где там… разве об том подумают, головы садовые. Да и мамаши тож хороши. Деток отослали, а сами сидят, как квокухи на старых гнездах. У меня вон тож невестка на сносях ходит, а я, дура старая…

Антон легонько толкнул локтем Нину, с гордостью подмигнул:

— Слыхала?

— Да, — кивнула, радуясь, Нина. — Неужели останется?

— А давай спросим.

— Давай!

Они взошли на веранду и, остановись на коврике у порога, в один голос проговорили:

— Здравствуй, мамочка!

— А-а, это вы, — обернулась мать. — Здравствуйте, детки.

— А мы за тобой, мама, — с нарочитой деловитостью заговорила невестка. — Собирайся. Ехать пора.

Матрена Ивановна посмотрела на заметно пополневшую невестку и счастливо улыбнулась:

— И-и-эх, дочка, куда же мне ехать теперь?..

— Но ведь ты же сама настаивала, мама, — шутливо намекнул Антон. — А потом, как же быть с воронежскими жаворонками? В клетке их привозить, что ли?

— Жа-во-рон-ки? Смешной ты, сынок. Вот они, моя маленькие жаворонятки. Голосистенькие мои… Новоселики милые… Целиннички ясноглазенькие.

Матрена Ивановна подхватила на руки двух малышей и поднесла их к сыну с невесткой. Те смущенно посмотрели на мать и поняли, что машина на станцию не нужна.