Брянские зорянки

Разрешите доложить!

Звеня медалями, старшина сверхсрочной службы Кулешов вошел в комнату дежурного по подразделению. На рабочем столе стоял большой букет живых цветов, на полу кадка с фикусом, а возле нее важно патрулировал старый друг старшины — помощник дежурного сержант Перепелкин. Увидев Кулешова в парадной форме, Перепелкин щелкнул каблуками и взял под козырек.

— Товарищ старшина! От имени и по поручению приветствую и поздравляю вас с десятилетним юбилеем, так сказать, безаварийной службы и торжественно вручаю вам подарки. Вот эти белые ромашки от солдат четвертого расчета, кадка с фикусом от суворовцев, а эти пышные тюльпаны от Маруси из ларька.

— От Маруси из ларька? — переспросил, сияя, старшина.

— Так точно, от нее. «Передайте, говорит, ему гастрономический привет и тонну лучших пожеланий». А суворовцы вложили в фикус даже и стихи.

— Не те ли это шалуны, которые хотели убежать на Волго-Дон?

— Они, товарищ старшина, они. И слушайте, что пишут шутники: «Хоть вы нас и не пустили ни в Каховку, ни в Ростов, все равно мы вас любили. Дядя Степа, будь здоров!»

— Вот это здорово! Вот это да! — ликовал старшина. — А не я ли говорил вам, Перепелкин, что наша служба есть почетный долг?

— Так точно, говорили!

— А не я ли говорил вам, Перепелкин, что Кулешова в нашем гарнизоне уважают!

— Так точно, товарищ старшина!

— А почему, скажи-ка мне, все уважают Кулешова? Может, мил он за красивые усы или состоит со всеми в кумовьях?

— Никак нет, товарищ старшина! Вас уважают за то, что службу вы несете, как часы. Точно по уставу.

— Верно, Перепелкин, верно. Службу я несу с душой, а за это и почет мне стал большой. Ну, это все к словечку. А теперь скажи, как у нас дела?

— Разрешите доложить, товарищ старшина! Наша танковая рота находится на отдыхе. Двадцать солдат пошли в театр, пятнадцать проследовали на футбол, три отличника учебы на трое суток в отпуске, а один отправился на свидание.

— А как с увольнительными записками, с заправочкой? — поинтересовался старшина.

— Все точно по уставу. Гимнастерки выглажены, подворотнички подшиты, сапоги начищены, пуговицы горят огнем.

— О чем это все говорит, товарищ Перепелкин? — спросил старшина.

— Это говорит о том, что жизнь в подразделениях шагает строго по уставу.

— Правильно, товарищ Перепелкин, верно! Живем мы строго по уставу, и порядочек у нас на славу.

— Точно! — подтвердил сержант. — Идешь себе по гарнизону, и душа поет от восхищения. Везде порядок, чистота. Благоухающие цветы, стриженая зелень, побеленные липки, желтый песочек на аллеях. А навстречу шагают бравые чудесные солдаты. За пять-шесть шагов от тебя переходят на строевой, руку к фуражке, поворот головы — и будь здоров!

— А раз так, то и пиши об этом в журнале о сдаче нашего дежурства. Так прямо и пиши: «За истекшие сутки в гарнизоне не было никаких нарушений и проис…»

В эту минуту дверь распахнулась и в комнату, запыхавшись, ввалился чем-то взволнованный ефрейтор.

Сержант Перепелкин и старшина переглянулись, и лица их омрачились. «Неужели происшествие, да еще в такую дату? Вот тебе тогда и юбилей без происшествий».

— Убрать цветы! — строго скомандовал сержанту Кулешов и обратился к синеглазому ефрейтору: — Что у вас случилось?

— Разрешите доложить, товарищ старшина! В городке задержан злостный нарушитель дисциплины.

— Злостный нарушитель? — удивился Кулешов.

— Так точно, товарищ старшина. Явный нарушитель воинских уставов, Иду я сейчас по аллее в клуб, и вдруг мне навстречу выходит из-за куста незнакомый солдат. Руки в брюки, фуражка набекрень, сапоги гармошкой, в зубах дымящаяся папироса, а в петельке гимнастерки, как у жениха, цветочки. Идет себе, направо, налево поплевывает и напевает:

Под твоим окном неотразимо
Женихи с ромашками стоят.
Только я пройду нарочно мимо
И не брошу даже беглый взгляд.

Я останавливаюсь и говорю: «Товарищ солдат, почему вы не приветствуете ефрейтора?» А он не повел даже ухом и продолжал распевать:

От любовных безнадежных вздохов
Позасохли вербочки в саду.
Только я без всяких ахов-охов
Мимо сада с песнею пройду.
Пусть с цветами, в праздничных нарядах
Женихи тоскуют у плетня.
Знаю я, что солнце твоих взглядов
Светит лаской только для меня.

Тогда я решительно останавливаю солдата и спрашиваю: «Это почему же вы не выполняете требования устава о взаимном приветствии друг друга?» А он как ни в чем не бывало смотрит на звезды, улыбается и говорит: «Ах, простите, товарищ ефрейтор. Я вас просто не заметил».

«Как это так не заметил?» — спрашиваю.

«Очень просто, говорит. Во первых, у меня зрение старческой диспропорции, а во-вторых, размечтался, на природу глядючи. Эх, и до чего же климат здешний на любовь влиятелен!» — «Вы мне, говорю, сказками про «климат здешний» зубы не заговаривайте, а отвечайте, почему не приветствовали ефрейтора и почему у вас такой затрапезный внешний вид? Гимнастерка без подворотничка и грязная, как у трубочиста, головной убор, как у деда Щукаря после встречи с бодливым быком, и вообще, вы из какого подразделения, приятель?» А он мне в ответ: «Это вас не касается». Ну, тут я, конечно, вспыхнул и закипел, как тульский самовар. «Это, говорю как так не касается? Вы будете своим невзрачным внешним видом позорить наш гарнизон, а мы должны на вас богу молиться. Нет, уважаемый, не выйдет. За честь своего гарнизона мы постоять сумеем. Прошу за мной к командиру». А он опять руки в брюки говорит: «Указывай своей теще, как щи варить, да погуще, а я вам не подчиняюсь. Вы для меня ноль без палочки».

— Руки в брюки и ноль без палочки, говоришь? — возмутился старшина.

— Так точно, товарищ старшина! Руки в брюки и пошел. Но тут подоспели солдаты, и мы его задержали.

— Задержали, говоришь? Молодцы! Я с ним сейчас поговорю, голубчиком. Я ему дам «ноль без палочки».

Старшина одернул мундир и в сопровождении ефрейтора направился к гарнизонному клубу.

Миновав сквер, он еще издали увидел группу солдат. Собравшись в тесный круг, они со всех сторон «обстреливали» метким огнем критики нарушителя дисциплины.

— Новобранец из кинофильма «Мы из Кронштадта»! — грохотал один.

— Боец допризывной подготовки! — резал другой.

— Яшка-артиллерист из «Свадьбы в Малиновке», — рубил под корень третий.

— А волосы, волосы-то у него какие! Как у архидьякона! — воскликнул кто-то, и веселый солдатский хохот покатился по городку.

Довольный тем, что солдаты ревностно стоят за честь своего гарнизона, старшина крякнул в кулак и подошел к нарушителю. Внешний вид у солдата в самом деле был плох. Гимнастерка и брюки помяты так, словно их трое суток жевала корова, фуражка сплющена в блин, голенища сапог сжаты гармошкой.

Старшина окинул взглядом с головы до ног незнакомого солдата, с недоумением пожал плечами и строго спросил:

— Из какого гарнизона, товарищ рядовой?

— Из вашего, товарищ старшина.

— Неверно! Врет он! Нет у нас таких! — загудели солдаты.

— А поточнее? — наступал Кулешов.

— Не могу сказать, товарищ старшина, — упирался солдат. — Мне не велено.

— А я приказываю вам!

Солдат о чем-то подумал и решительно рванул с головы вместе с фуражкой парик. Все солдаты так и ахнули… Перед ними стоял исполнитель роли нерадивого новобранца Двойкина — отличник боевой и политической подготовки сержант Куликов.

Старшина с восторгом глянул на сержанта, на довольные лица солдат и громко, чтобы все слышали, произнес:

— Порядок в гарнизоне! Разойдись!