Брянские зорянки

Брянские зорянки

В приемную райисполкома вошел шустрый, веселый старичок в охотничьих сапогах с голенищами выше колен, в кожаных брюках и светло-солнечной гимнастерке. На груди у него горела жарко начищенная медаль «Партизану Великой Отечественной войны». Он снял кепку, рыжие шоферские перчатки, разгладил широкую, как лопата, бороду и обратился к белокурому плечистому парню, сидевшему на чемодане у канцелярского стола:

— Мое почтение! Не вы ли будете фельдшер, то есть доктор по скоту?

— Я, папаша. Только не доктор, а ветеринарный врач.

— Рад с вами познакомиться, — протянул руку старик. — Шофер колхоза «Светлые елки» Андрон Иваныч Куркин. Штатный водовоз. Бывший партизан отряда «Капут фашизму».

— Очень приятно, — встал парень. — Будем знакомы. Бывший гвардии сержант, а ныне ветврач — выпускник Н-ского института!

— А по отчеству как вас?

— Миронович, папаша. Вот уже четверть века как Кузьма Мироныч.

Андрон вскинул растопыренную руку к кепке:

— Дозвольте доложить, Кузьма Мироныч. За вами я. На собственном автомобиле ДеА-88, что в переводе на русскую речь означает — дед Андрон восемьдесят восьмого года рождения. Позвольте чемоданчик ваш.

Кузя Чубчиков сунул чемодан под стул.

— Я, папаша, не готов к отъезду. Я еще подумаю, погадаю. Мне ведь два места предложили. Колеблюсь я, как маятник Фуко.

Андрон поскреб за ухом.

— Колебание, оно, конечно, может быть. Я коли женился, тоже колебание имел. У невесты у моей в придачу двойня была. А вам чего? Ай коз воз, детей загородок? Парень, должно, холостой, близко не стой, езжай в любое место. Рогачом по холке не огреют. Так что едем к нам, милок, не пожалеешь.

— У вас, папаша, непоэтичное название села — Овечки-но-о. Если ехать, так уж в какие-нибудь Васильки, Ромашки, Анютины Глазки. А это… бр-р…

— Что верно, то верно, — виновато согласился Андрон. — Красивости никакой. Да и откель ей быть? Раньше ведь в этом деле был форменный ералаш. Споткнулся пьяный дьякон — называй село Спотыкайловка, зачесался пупок у купца — пиши деревня Пупковка, сплюснули в драке нос городовому — именуй поселок Плющенка, чихнул проезжий барин — вся местность Зачихайловка. Но зато сейчас… все в точности с жизнью поменялось: «Веселый бор», «Приятная долина». А «Светлые елки» разве плохо?

— Слыхал я о ваших елках. Говорят, коровок вениками кормят.

— Был такой експеримент. Один приезжий кандидат целых три месяца вениками удойность буренки повышал. Но вышла неудача. На четвертый сдохла животина. Плюнули мы на веники, за сено, клевер взялись. Силос теперь кушают коровки наши.

— А как у вас с природой?

— Рай. Рай земной, милок. Красота небесная. Леса как в древности. Отвори окно и дыши себе. Хочешь — сосною, хочешь — черемухой. А зверья кругом! Лоси с коровами пасутся. От кабанов отбою нет. Одним словом, Швейцария. Сказка Венских лесов.

Андрон украдкой посмотрел на ветврача. Охотничьи богатства не произвели на него особого впечатления. Он по-прежнему колебался.

— Рыбы у нас окиянский запас, — выбросил последний козырь старик. — Решетами окуня с карасем гребем. А про ерша и говорить нечего. Тот сам на сковородку прет.

— А как у вас насчет певчих? — подмигнул, намекая, Чубчиков. — Смогу я там оборвать свою холостяцкую жизнь?

Вопрос застал Андрона врасплох. Дед стоял и смотрел на парня хитровато-растерянными глазами. «Что ж тебе ответить, милок? Сказать, что у нас там всего три двора и никаких невест, кроме старой вековухи Феклы, нет, так черта с два тебя удержишь. Тут-то тебя и видали. Но и отпугнуть тож нельзя. Уж больно парень ты веселый, ловкач. В самый раз телят принимать. Э-э, да была не была. Сбрешу-ка я тебе, а там видно будет. Как-нибудь выкручусь из греха».

Он надвинул кепку на глаза, важно кашлянул в кулак:

— Кхе-е. Об чем вопрос. Да у нас там такие зоряночки, перепелочки, ой-е-ей! В два счета женим тебя. Едем, милок.

— А вы не загибаете, дедок? — смерил прищуренным взглядом Андрона веселый ветврач.

— Вы что, товарищ дорогой? За кого меня считаете? Да было б вам известно, я у генерала партизанского в денщиках ходил. Самому командующему фронтом о вражьих танках докладал.

Чубчиков весело одернул куртку:

— Извиняюсь. Беру слова назад. Заводите машину, дедок. Едем в ваши «Елки-светлые».

Минут через десять Чубчиков с предписанием в кармане и чемоданом в руке стоял уже у крыльца. Дед Андрон лихо подкатил на скрипящем, дребезжащем, как худое ведро, неизвестной марки легковике и торжественно распахнул изрешеченную пулями, залатанную жестью дверцу:

— Любезно прошу! Личный трофей времен разгрома фашистского пса в здешних лесах. Пора на слом, но храню как память. Обера укокошил в ней.

Усадив ветврача рядком, Андрон нажал на педаль и на полной скорости, пугая страшным грохотом кур и свиней, погнал свой лимузин по пыльной улице. Он был ошеломленно рад удаче и той скорой выдумке, которая пришла в голову насчет зорянок и перепелок. Вгорячах он все еще не отдавал себе отчета в том, как ему придется выпутываться из столь трудного положения. Пуще того, войдя в азарт, он продолжал раздувать свою выдумку.

— Голосистей наших зоряночек не сыскать. Ох, и поют же! Чисто тебе эта… капелла.

— Значит, целая капелла, — просиял Чубчиков.

— Э-э, да что и говорить. Голосистенькие. Иной раз слушаешь и думаешь: «Где ты? В театре иль на сеновале?» Наслаждение одно. Чу́дно поют. И лени никакой. Вечер поют, ночь поют…

— И много их, зоряночек?

— Ох как много! — помотал головой Андрон. — Как ласточек в перелет. Усядутся на бревнышке — загляденье!

— А село? Село-то большое у вас?

Андрон хотел было сказать, сколько в Овечкине дворов, но вдруг вспомнил, что деревню ту двадцать лет назад спалили немцы, что девушек тех, что сидели когда-то на бревнышках, крылечках, давно уже нет, и прикусил язык. «Эка заболтался! Как далеко хватил! Назад, Андрон. Раскручивай, пока не поздно. Разматывай скорей».

— А и то сказать, — начал он, перевалив через канаву. — Нынче ребята не шибко на околицу бегут. Чего им заборы отирать, коль песни по радио передают. Сиди себе у приемничка и слушай любых зорянок. Хочешь орловских, хочешь московских. А опричь тамбовские нежненько запоют: «С веток опадает черемухи цвет. Ох, хорошо живется в восемнадцать лет».

— Э-э, не скажите. Не скажите, дедок. Погулять на сельской улице, обсаженной деревцами, — мечта. Вспомните, как сами просиживали до утра.

— Ни в жисть, — тряхнул головой Андрон. — Уличных гуляний я лютый враг. Я женился и то в другой деревне, за тридцать верст.

— А почему не в своей?

— Примелькались. Надоела родня.

Ухнув в грязную колдобину, Андронов лимузин выскочил на горку, прокатился по пыльной околице, громко чихнул и остановился у трех бревенчатых хат.

Андрон вытер локтем потный лоб, виновато вздохнул:

— Ну вот и приехали… Прикатили, стало быть.

— Куда?

— В Овечкино, милок.

Кузя Чубчиков вытаращил глаза:

— Вы что, смеетесь?

— Да чего ж смеяться?

— А деревня? Деревня где? — чуть не застонал с досады Чубчиков.

— Деревня была, — вздохнул дед, — да немец спалил. Теперь тут лишь скотный двор с молодняком остался да три двора. Да ты не печалься, милок. В десяти верстах отсель правление колхоза. Большое село. Туда все сселились.

Чубчиков погрозил пудовыми кулаками.

— Назад, дед! Поворачивай на все сто восемьдесят градусов, пока не поздно. А иначе не ручаюсь вот за них.

Андрон демонстративно вылез из машины.

— Никуда я не поеду. Сжег весь бензин. И скоро ночь… Вылазь-ка, отдохни с дорожки, а завтра, коль невмоготу, скажешь председателю и — скатертью большак. Мы таких не держим. От ворот поворот.

Чубчиков нехотя вылез из машины. Поднимая облако пыли, к нему двигалось большое стадо сытых, нагулявшихся за лето телят. В озорных глазах их светилось любопытство. Дымчато-серая телка с красивой белой звездочкой на лбу подошла ближе всех и лизнула руку ветеринара теплым шершавым языком.

Чубчиков зажмурился. Ему вдруг показалось, что он стоит в белом халате на колхозном дворе, а молоденькие девушки-телятницы все подводят к нему и подводят на осмотр этих чудесных телят. Но, вспомнив, что никаких тут телятниц, кроме пастуха и двух старых скотниц, нет, тяжело вздохнул и обернулся к старику.

— Где можно переспать?

— Для добрых гостей — перина, для таких — сеновал, — кивнул на сарай Андрон.

— Мерси!

— Жури-мури, — передразнил Андрон и, помахав перчаткой, заковылял домой.

Умывшись и поужинав, он проверил, все ли заперты загоны, и поспешил к своему неразлучному приятелю — пастуху Михайле.

— Ларионыч, вставай, — постучав в стекло, позвал Андрон.

— Чего тебе? — высунул в окошко лысую голову Михайла.

— Выходи. Совет в Филях проведем.

Заспанная голова пастуха мгновенно исчезла. Сигнал «совет в Филях» означал у стариков, что случилось что-то серьезное, подлежащее срочному обсуждению. По этому сигналу они в ночь и в полночь выходили на улицу, усаживались на завалинке и заводили беседу, которая нередко кончалась с шестыми петухами.

Вот и теперь они сели на бревнах у хаты и вполголоса заговорили:

— Ну? Чего там стряслось? — сонно зевнул сухопарый Михайла, почесывая спину.

— Беда, Михайла Илларионович, — вздохнул Андреи. — Влип я, брат, как кура во щи.

Андрон, сбиваясь и перевирая, бегло пересказал историю с молодым ветеринаром. Илларионыч, насупив брови, встал.

— Помело у тебя, а не язык. Войлок из хомута. Я бы тебе за это… снял подштанники да крапивой вжарил.

— Ну, ты не тово… не больно, — обиделся Андрон. — Я к нему за советом, а он… «помело», «крапивой». Об деле пекусь.

— Моих советов не будет. Как заварил, так и хлебай, — ответил Михайла и, хлопнув дверью, ушел.

Андрон растерянно стоял у крыльца и мял бороду. «Что ж делать? Сбежит ветврач, председатель завтра холку намылит. Как же его придержать?» И вдруг старика осенила хитроумная идея. Он прикинул расстояние до полевого стана, подпрыгнул от радости и повернул к стоявшему рядом с легковиком грузовику.

…В двенадцатом часу ночи Кузя Чубчиков проснулся от нежных напевпых голосов. Где-то совсем близко лилась тихая девичья песня:

Светит зоренька придеснянская.
В небе звездочки так ясны,
Ты, сторонушка партизанская,
Мы в тебя всегда влюблены.
Ой, зоряночки-партизаночки!
Край колхозный наш, расцветай…

Чубчиков, опьяненный душистыми травами, сладко потянулся и еще плотнее укрыл голову пиджаком. Ему показалось, что он слышит песню во сне. Но что такое? Рядом с сараем отчетливо слышатся настоящие девичьи голоса. Чубчиков сбросил с головы пиджак, выглянул в люк сеновала и засиял ярче месяца, плывшего над Десной. На бревнах возле хаты сидели они — зоряночки в беленьких платочках, а дед Андрон, взобравшись на тельпуг, дирижировал, как заправский музыкант. Борода у него победно развевалась.