Галопом по Европам

Событие двадцать первое

Если мы в угоду безопасности отдаём свободу — мы лишаемся и того и другого.

Вячеслав Мальцев

Коней собрали сорок три штуки. Ага, штуками — неправильно будет. Головы. Голов. Брехт их осмотрел. Ну, как же, с профессиональным интересом осмотрел. Он, однако, теперь один из главных в стране конезаводчиков. Всё думал, как ему новую породу лошадей назвать, ту которую выведет. Хорошо графу Орлову, у него и фамилия нормальная и деревня, где он породу свою выводит. Красиво же — Орловский рысак. А тут Витгенштейновский тяжеловоз. Тьфу. А по деревне. Опять же. Хреновая порода — это у Орлова по деревне Хреново. А у него чего? Студенцовая порода. Опять тьфу. Пока остановился на «Русская ломовая». Не немецкой же ломовой обозвать.

Осмотрел все сорок три головы, да и сорок три хвоста тоже осмотрел. Нет, ни одна из особей ничего привнести в его породу не сможет. Три вороных лошади были, ну и чё? Они в холке метр шестьдесят самая высокая, и ножки жиденькие и даже мохнатости нет на бабках. Тьфу снова. Остановился на чуть подольше только перед одним жеребцом. Кажется, такая окраска называется соловая? Почти белая грива и хвост, и светло-рыжий окрас шерсти. Точно — соловая. Соловый. Раз жеребец. В холке он был в районе метра семидесяти. Высокий, и ножки тоненькие и грудь широкая. Одним словом — порода чувствуется. Что если его скрестить с теми лимонными лошадками, что он привёз из Карабаха? Попробовать стоит. Роста он породе добавит и резвости тоже. Видно, что это рысак. А цвет. Конечно, ему далеко до того жёлтого яркого окраса армянских лошадок, а вдруг, если его с пятью — шестью кобылками повязать, то у одной или двух возобладает лимонный окрас. А стать от этого солового возьмёт жеребёнок. И грива белая. Сказка получится. Заверните.

Дальше оружие осмотрел Пётр Христианович. Ух, ты, одна сабля была аннинская, на чашке маленький красный крестик, служил кто-то в России или затрофеил. Поузнаём. И ещё одна сабля внимание привлекла. Она была страшно дорогая, гарда из золота с серебром, на ножнах тоже серебряные и золотые пластины, и каменья. Явно магнату какому принадлежала.

— Зубер, поспрашай пленных, чьё это оружие, — передал обе сабли Брехт Шогенцугову, а сам стал осматривать другое оружие. Пистолеты были обычные, Лепажами и не пахло. Было несколько кавалерийских ружей — карабинов, которые обычно тоже носят прицепленными к седлу. Ничего интересного.

Зато среди всякого другого оружия попались интересные вещи. Был морской кортик, почти такой, как у него. Синявинский разве чуть эффектнее выглядел, серебро в рукояти. Но адмиральский кортик Брехт не взял с собой. Реликвия. Пусть дома лежит. А вот тут сразу и замену ляхи предоставили. А второй штуковиной прямо притягивающей взгляд, был шестопёр. Старинная пафосная вещь. В коллекцию можно забрать. Чуть ржавый, но это дело поправимое.

В это время допрос Зубер окончил. Хозяева оружия, заинтересовавшего князя Витгенштейна, убиты. Один и, правда, был офицером — поручиком в Российской армии, с Суворовым через Альпы перебирался, а второй был беглым холопом. У Сапеги в дворне был, украл и недавно прибился к их отряду.

Пообедали, погрузили раненых на лошадей и отправились за проводником к лагерю. Оказывается, не всё так просто. В лагере ещё порядка двадцати поляков, в том числе и предводитель этих партизан уланский полковник Франтишек Рымкевич. Брехт ехал рядом с дедулькой, которого перевязали и даже рану мазью Василиса обработала.

По дороге от скуки разговорились. И Брехт узнал интереснейшую вещь про дедка. Ну, и про сынка тоже. Они служили в иностранном легионе во Франции. И в прошлом году их отправили подавлять негритянское восстание в колонии Сен-Доминго (западная часть острова Гаити). В их полубригаде было больше пяти тысяч поляков. На Гаити поляки понесли большие потери — не столько от боевых действий, сколько от разных тропических болезней. Вернуться из Сен-Доминго смогли только три сотни человек, в том числе и Матеуш с сыном.

— Все свободные люди — братья. — Гордо закончил своё повествование легионер бывший.

— Чего? — Не понял Брехт.

— Эти слова были написаны на знамени нашей бригады. — Расправил усы и надул щёки дедок.

— Не понял совсем, так негров освобождали что ли?

— Негры не люди, мы просто загоняли их назад в стойло. Негры — это «скот».

— Ну, другое дело. А то я аж испугался.

— Кхм, примерно сто пятьдесят наших дезертировали и перешли на службу к возглавлявшему негров Франсуа Доминику Туссен-Лувертюру. Они захотели навсегда остаться на острове Гаити.

— Вот и оставался бы. Что, тут разбойничать лучше? — Говорили по-французски. В легионе были в основном шляхтичи и французский знали все, а на Гаити как раз французский в ходу.

— Дед ты только неправильный вывод не сделай. Я только с виду дурачок, а так злой и умный. Если наведёшь на засаду ни тебе, ни твоему сыну не жить. Лучше не испытывай судьбу.

— Бу-бу-бу — пш-пш-пыщ. — Это по-польски. — Не волнуйся, князь, ещё примерно с версту, а там нужно спешиться. Дозоры вокруг лагеря есть. — По-французски разумней звучит.

Дозор Брехт сам вырезал, тот самый кортик и взял на дело. Дозор, блин, лежали два лодыря, облокотившись о большущий дуб, на опушке выросший, спинами. Ну, да, видно далеко. Но Матеуш предупредил вовремя, сын — сыночек понтов шляхетских дороже. Они, вдвоём с Зубером, прокрались с фланга, вдоль опушки леса. Потом Зубер пошёл на товарищей, отвлекая, а Пётр Христианович вынырнул у дозорных из-за спины и по очереди им в спины в районе сердца кортики воткнул. Мастерство не пропьёшь. Сколько раз со Светловым такой вариант отрабатывали.

Дальше просто, прокрались к лагерю, окружили полукольцом и тупо перестреляли, всех, кто был на большой поляне. Жили ляхи в больших шалашах, и только у полковника Рымкевича была армейская палатка.

Добили раненых и шмон опять устроили. Шмон — наше всё. Как и Пушкин.