Полибий и его герои

Как только афиняне узнали, что их спаситель мертв, они все, как один, надели венки и в праздничной одежде с пением прошлись по городу, славя македонского владыку и судьбу, сокрушившую его подлого врага. Эта смешная и грустная картинка совершенно в нравах того времени. Афиняне, говорит Полибий, «не принимали участия ни в каких движениях прочих эллинов… Они простирались в прах перед всеми царями… и по легкомыслию… мало заботились о соблюдении достоинства» (V, 105, 6–8). Но Арат, услыхав о такой черной неблагодарности, был вне себя от негодования, даже хотел тотчас же идти походом на Афины. Даже уже вышел, но вовремя вспомнил, с кем имеет дело, одумался и повернул назад. Узнав, что он жив, афиняне снова стали слать ему слезные письма. Однажды послы их застали его в постели — он был тяжело болен. Но услыхав, в чем дело, он велел положить себя на носилки и нести к Афинам. Кончилось все неожиданно. Когда македонский царь Деметрий умер, Арат воспользовался минутой и предложил очень большую сумму денег начальнику македонского гарнизона в Афинах. Это был тот самый Диоген, который недавно грубо требовал от коринфян открыть ему ворота. Тот согласился вывести войска из афинских портов за 150 талантов, из которых 20 Арат дал из своего кармана (Arat. 33–34). Сохранилась надпись, где Афиняне славят свою свободу и избавителя. Только не Арата, а… Диогена, которому Арат дал взятку{3}.

Арат внезапно появлялся то под одним, то под другим городом Пелопоннеса. Македонцы сбились с ног, пытаясь его поймать. Много раз по Элладе проходил слух, что Арат убит. Но каждый раз «покойник» появлялся в самом неожиданном месте. А однажды македонскому царю доложили, что он пойман. Царь отправил целый корабль, на котором ему должны были доставить Арата в цепях. Тщетно. Арат из Сикиона был неуловим (Plut. Arat. 34). Но больше всего хлопот доставил Арату Аргос. Это был город, где он вырос, его вторая родина, и он своим святым долгом считал освободить его. Правил в Аргосе тиран Аристипп. Его история ярко показывает нам жизнь тогдашнего тирана. Аристипп был богатейший человек, у него было огромное войско, он жил в великолепном дворце, окруженный роем раболепных слуг, все и вся повиновалось малейшему его слову. А все-таки, замечает Плутарх, участь его достойна была глубокой жалости. И днем и ночью тирана мучил страх. Круглые сутки его охраняла стража; всех граждан, которые могли хотя бы помыслить что-нибудь против него, он перебил; аргосцам под страхом смерти запрещено было иметь оружие. А с каждым днем страх терзал его все сильнее. Вечером из дворца выгоняли всех слуг, двери запирали, вокруг располагался вооруженный отряд охранников. Сам же тиран дрожащей рукой приставлял к стене лестницу и лез наверх в каморку, где его ждала любовница. В каморке не было ни окон, ни дверей, только люк в полу, куда пролезал тиран. Тут же он запирал люк и вдвоем с любовницей они подвигали кровать и ставили на люк. Мать любовницы тем временем уносила лестницу и запирала в отдаленной комнате.

Но вскоре у Аристиппа появились не воображаемые, а весьма реальные причины для страха. Каждую ночь Арат кружил возле Аргоса. Какими-то непостижимыми способами он умудрялся сноситься с гражданами. И каждый день на тирана сыпались неожиданности. Однажды, например, приехали в город несколько купцов с товаром, навьюченным на мулов. Просто чудом раскрылось, что в седлах были зашиты маленькие кинжалы, выкованные по специальному заказу Арата. И таких случаев были сотни! Чуть не каждую ночь Арат пытался перелезть стену то в одном, то в другом месте. Но все попытки его срывались из-за панического страха, который испытывали аргосцы перед тираном. Уже все ахейцы совершенно отчаялись и махнули рукой. Но не Арат. Каждая новая неудача только еще больше разжигала его азарт.

Несчастный тиран совсем потерял покой. Он даже подал жалобу в общеэллинский арбитраж. Он говорил, что Арат нарушает все правила человеческого общежития и нападает на него в мирное время. На суд Арат не явился, и его обязали уплатить большой штраф. Штраф Арат заплатил, а тирана в покое не оставил. Он даже решился встретиться с Аристиппом в открытом бою, и, разумеется, был разбит. В конце концов он все-таки заманил тирана в ловушку. Было это ночью, поэтому Арат был в своей родной стихии. Войско Аристиппа было разгромлено. Люди бежали кто куда. Арат, словно гончая, летел впереди по следу. Местность была изрезана, на пути было множество холмов и лощин. Но Арат словно нюхом чувствовал, куда бежал тиран, и каждый раз поворачивал в нужном направлении. Наконец у самых Микен они настигли беглеца. Его умертвил какой-то критский наемник. Арат поскакал к Аргосу. Увы! Он опоздал. В городе уже сидел новый тиран, сын и наследник Аристиппа, Аристомах. Кажется, кто угодно мог пасть духом после таких неудач. Но Арат и тут не отступил. Он начал все сначала — снова плел интриги и опять ночами кружил возле Аргоса.

Этот Аристомах обнаруживал большое фамильное сходство с родителем. И управлял он точно так же. Однажды Арат сумел-таки ворваться в город. Но все его тамошние союзники бездействовали, парализованные ужасом. Они дорого за это заплатили. Когда Арат отступил, 80 именитых граждан подвергли пыткам и удавили на глазах их семей. Но в конце концов нервы тирана сдали. Он не мог больше жить на вулкане. Аристомах заявил ахейцам, что добровольно слагает с себя власть, освобождает Аргос и присоединяет его к союзу. С тех пор бывший тиран стал ревностно служить демократии. Ахейцы даже поручали ему ответственные посты и доверяли важные дела. Словом, забыли о его прошлом и простили. Но Арат ничего не забыл и ничего не простил. В душе он затаил смертельную ненависть. Много лет спустя, получив чрезвычайные полномочия, он воспользовался очередной изменой Аристомаха и добился его казни. Бывшего тирана бросили со скалы в море (Plut. Arat. 26–29, 35; Polyb. II, 59–60).

Аргос и Афины были освобождены в один год. То был блистательный триумф Арата. Престиж союза вырос необыкновенно. Арат был самым популярным человеком Эллады. Философы говорили о нем на лекциях, художники изображали его подвиги на картинах, поэты слагали о нем стихи, благодарные города воздвигали в его честь статуи. Все новые и новые города просились в Ахейский союз. На тиранов напал панический страх. Они укрепляли стены, усиливали охрану, ежечасно проверяли посты — напрасно! В одну прекрасную ночь в их дворец ворвался неотвратимый Арат. «Пелопоннесские тираны впали в уныние… так как Арат неотступно требовал от них отречения от власти» (Полибий). И вот они дрогнули и сдались. Один за другим они стали отказываться от власти (Polyb. II, 44, 3–5; Plut. Arat. 20)[5]. Оковы Эллады на глазах падали. Уже Арату казалось, что близок желанный миг, когда эллины избавятся от мучителей и сплотятся в единый союз. И вдруг страшная неожиданность превратила в ничто все его начинания.

Беда пришла из Спарты. Этот великий город, некогда властелин и гроза всего Пелопоннеса, ныне ослабел и напоминал дряхлого льва, у которого от старости стерлись зубы. Но он до сих пор внушал окрестным народам страх и почтение. Так глубоко в сердце каждого пелопоннесца пустил корни многовековый трепет перед прежним владыкой. И вдруг эта дряхлая умирающая Спарта воскресла. Воскресил ее молодой царь Клеомен. То был поразительный человек, казалось, пришедший из тех времен, когда Эллада была еще матерью героев. Прекрасный воин и полководец, обладавший поистине гениальными способностями, человек несокрушимой воли, готовый пожертвовать всем ради величия Спарты. «Сама природа предназначила его в вожди и цари», — говорит Полибий (V, 39, 6). Он наделен был царственным величием и редким обаянием. Даже враги преклонялись перед Клеоменом. Спартанцы же обожали своего царя и верили, что он возродит их государство. Как будто Спарта перед окончательной гибелью все свои былые доблести и таланты воплотила в одном человеке.

Однако необходимо рассказать об этом подробнее.