Положитесь на меня, мадам!

* * *

— Я вижу, вы куда-то собираетесь, моя прелесть? — начал итальянец, поцеловав руку синьоры. — Другие этого еще не поняли, но у меня-то глаз наметанный. По своему обыкновению, подумываете о том, чтобы оставить всех с носом и сбежать? Поверьте, я чудесно умею вычислять такие моменты: что тогда в Венеции, что год спустя в замке… Вы всякий раз становитесь такой красивой и отчаянной: глаза горят, грудь вздымается… Правда, от той груди, что так пленяла моё воображение, уверен, мало что осталось, но тем не менее. В закатившихся звездах есть своя печальная прелесть…

— Не унижайте себя попытками задеть мою внешность, господин тенор, — ответила Порпорина. — Я никогда не считала себя красавицей, и не использовала свою внешность, чтобы добиться каких-либо результатов. А то, что у меня горят глаза и лёгкие переполнены живительной силой природы, — просто обычное состояние всех деятельных натур!

— Вот именно это, — прочувствованно сказал тенор, — именно это ваше свойство всегда приводило меня в восторг, да что там, — в неистовство, в буйство страсти! Ах, зачем вы оставили меня, моя прекрасная беглянка? Эээ… Даже дважды! И лишь теперь, спустя годы, мы оба сможем осознать, как были неправы по отношению друг к другу… Сама жизнь ежечасно показывает нам последствия наших ошибок: мы оба постарели, поблекли, растеряли блеск и силу голоса, вы связали свою судьбу с мошенником и авантюристом и влачите жалкую, полную невзгод жизнь жены арестанта, я же… Знай, моя милая Консуэло, я никогда, ни единой минуты не был счастлив ни с одной женщиной! Я помнил тебя, одну лишь тебя… И вот теперь настал час умолять: вернись ко мне! Давай хотя бы на склоне лет постараемся возвратить то безоблачное счастье и, быть может, умрём в объятиях друг друга. Наша любовь была чистым золотом, что не ржавеет от невзгод и не тускнеет от времени… Обещай мне… Нет, прошу, не перебивай! — артист вытащил из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и протянул синьоре. — Вот: вместо тысячи слов. Поклянись, что прочтешь это, когда останешься наедине с собой. Здесь все, что я хотел сказать тебе все эти годы.

— Знаете, Андзолетто, — синьора, не разворачивая и даже не глядя на него, убрала листок за лиф платья, — вы всегда переигрывали в самом начале представления, так что в конце арии становились предсказуемым и неинтересным. Сколько раз в течение жизни вы повторяли эти затасканные фразы, достойные разве что сострадания к их автору-комедианту, неудачно сыгравшему очередную роль?

— Ах, моя поверженная принцесса, — продолжил артист, и тон его стал гораздо более запальчивым, — как по мне, лучше быть предсказуемым и вести спокойную мирную жизнь, трудясь в меру своего таланта, чем рисковать ежеминутно, связавшись с мошенниками и шпионами! Ни для кого не секрет, кем считают вашего мужа, дорогая моя!.. Вашего, как говорят, уже практически покойного мужа: наверняка, его казнь дело решенное. Несмотря на ваши великие способности и ум, вы всегда были слишком холодны и расчетливы, — но на этот раз просчитались. Денежки, что платит прусский король своим шпионам, вскружили вам голову, — и вот результат. Кто вы теперь, бывшая королева оперы? Безголосая нищенка, жалкая женщина, что перебивается милостью своих друзей. На сей раз вы прибыли сюда с новым любовником, — он, вижу, опасный тип, возможно, тоже шпион, но уверяю вас: и он также при вас не задержится.

— Очередной любовник? — рассмеялась Порпорина. — Боже, неужели нельзя было придумать что-то более оригинальное?.. Впрочем, прошу меня извинить: мои сыновья, кажется, вернулись с прогулки…

Действительно, на одной из боковых дорожек сада появились два мальчика лет шести-семи в сопровождении скромно одетой молодой дамы, в которой весьма непросто было признать недавнего кучера. Видно было, что сыновья рады бы обнять мать, но строгая гувернантка, оценив всю сложность ситуации, велела им остановиться неподалеку.

— Прекрати смущать даму, Дзото, — госпожа Корилла, явно заинтересовавшаяся тем, чем это так насмешил ее спутник синьору, подошла поближе и по-хозяйски взяла тенора под руку, с улыбкой глядя на Порпорину. — Я смотрю, дорогая, ты наняла себе целый штат слуг, — на что тебе столько? То ты обходилась одной няней-гувернанткой, а теперь у тебя и горничные, и кучер, и охранник, да прехорошенький… — дама опять игриво стрельнула глазками в Тренка. — А главное — откуда у тебя деньги их содержать? Тебя наконец можно поздравить с выигранным процессом о наследстве? А может твоего авантюриста все же признали наследным графом? Ну надо же, милочка, как кстати: теперь тебе и голос ни к чему: богатый муж не даст пропасть и, быть может, даже не станет ревновать к старым дружкам из труппы, как это обычно делают мужья актрис!.. Может, расскажешь, потом? Я слышала, и об этом даже писали в газетах, там какая-то мистическая история: вроде как он был признан умершим, а потом чуть ли не вернулся с того света… Ладно, Дзото, нам пора идти, дело уже к вечеру. Не забудь попрощаться со своей дочерью, раз уж у тебя в кой-то век взыграли отцовские чувства! — она обернулась к хозяину дома, который как раз подходил к ним, ведя за руку золотоволосую дочь артистки. — Прощайте, господин каноник. До встречи, мой ангелочек.

Актер вслед за нею небрежно чмокнул девочку в подставленную щечку, затем бросил, как ему казалось, горячий взгляд на Порпорину, приподнял шляпу, прощаясь с каноником, и под руку с госпожой Кориллой отбыл за ворота, к дожидавшемуся их экипажу.

— Артисты, мать вашу… — еле слышно прошипела им вслед подошедшая Флоранс. — Чтоб вам обоим со сцены упасть да шеи переломать.

«Похоже, я в этом театре абсурда уже давно упал со сцены в оркестровую яму», — подумал Тренк.