Истоки инквизиции в Испании XV века

I

Почерпнутое из нашего обзора конфликта между «старыми» и «новыми христианами» в Кастилии можно назвать поразительным! Причем отнюдь не в одном аспекте. Борьба против конверсо, которые, в силу своего христианства, искали входа в испанское общество, привела к развитию расистской доктрины и геноциду как решению проблемы марранов. Недвусмысленно противореча религиозной концепции, столетиями доминирующей в христианской мысли, это явление неизбежно вступило в резкий конфликт с традицией законодательства как Церкви, так и государства. Было ясно, что, если дать ему развиваться своим путем, оно будет угрожать переворотом всему установившемуся строю.

Встает вопрос, проистекал ли этот феномен, затронувший так много жизненно важных сфер, из одного источника — ненависти к конверсо, или же он обязан своим появлением нескольким течениям, появившимся в данный момент. Мы еще вернемся к этому вопросу и рассмотрим некоторые из его более широких импликаций. Но сейчас мы должны спросить, был ли подъем расовой теории связан (как минимум в мыслях ее инициаторов) с другими теоретическими явлениями, политическими или религиозными, которые могли бы объяснить ее появление в то время и с такой взрывной силой.

Для начала мы спросим, какова была политическая теория, принятая толедскими мятежниками? И в частности, что за политические принципы поддерживали Маркоса Гарсию, каков был их движущий дух? Как мы видели, манера высказываний мятежников по этому поводу отражала двойственность подхода. С одной стороны, они признавали принцип монархии и указывали на свою готовность подчиниться ее власти, с другой — угрожали неповиновением и поддержали эту угрозу конкретными действиями, включая свержение королевского правительства в городе и замену его правлением бюргеров[1805]. Был ли этот дуализм результатом двуличности, или он выражал теоретическую позицию? В любом случае, аргументы мятежников выглядели противоречивыми и поражали своей непоследовательностью: некоторые их авторы выбирали одни аргументы, чтобы представить настоящее отношение мятежников, а другие — противоположные.

Так, А. Сикрофф считал, что «латентное антимонархическое настроение» определило взгляды и действия мятежников[1806]. Но Бенито Руано, проницательный ученый, написавший историю Толедо в XV в., не согласен с этим, утверждая, что «то, что не может быть ни принято, ни сочтено возможным в Кастилии того периода, так это видеть в том [толедском] восстании… латентное антимонархическое настроение»[1807]. Стараясь взвесить различные аргументы, способные поддержать то или иное мнение, Николас Раунд в своем прозорливом исследовании идеологических аспектов толедского восстания пришел к выводу, что то, что отразилось в этом мятеже, было гораздо большим, чем латентное антимонархическое чувство. Мятеж выразил «революционную идею»[1808].

Смысл этой идеи лежал, согласно Раунду, в новой концепции источника политической власти. По его мнению, мятежники верили в то, что эта власть «коренится в их собственном сознании божественного вдохновения»[1809]. Раунд видит в повторяющихся упоминаниях Маркосом Гарсией Святого Духа как вождя, вдохновителя и защитника мятежников, отражение новой концепции «законности» человеческих действий — «законности», которая привела к подъему «анархических» тенденций, вышедших на первый план в толедском бунте[1810]. Более того, он считает, что хотя эти доктрины и заявляют о том, что дают ответ на социальную проблему в данной политической и экономической ситуации, они в основном представляют «движение народной религиозности»[1811]. Короче, Раунд считает, что толедский мятеж был ответвлением мощного милленаристского движения, которое взбаламутило Европу с начала XIV в. Следовательно, он был, по существу, религиозным бунтом — стремлением к свободе от церковной власти или к самоуправляемой религиозной активности, стремлением, которое отразилось в политическом взрыве и параллельном выступлении против монархии.

В отличие от цитированных ранее авторов, Раунд попытался связать толедское движение, насколько это касается его идеологических проявлений, с общим идеологическим развитием, которое может лучше объяснить некоторые из его явлений и предоставить более ясную историческую перспективу. Раунд правильно прочувствовал, что здесь существует проблема, требующая более глубокого рассмотрения, чем то, которое она получила. Суть этой проблемы может быть вкратце изложена следующим образом: никакой комплекс идей, какими бы новаторскими они ни были, не свободен от старых теоретических влияний. По существу, понять новую теорию или доктрину означает, прежде всего, определить «материнский» поток, от которого они ответвились или уклонились. Поэтому говорить, что толедский мятеж отразил антимонархическое настроение, само по себе мало что скажет, если скажет вообще, о социальных и идеологических истоках этого настроения или о его политическом содержании. Чтобы определить эти вещи, мы должны сначала исследовать, было ли какое-нибудь другое антимонархическое движение — возможно, имевшее больший размах и влияние, — заметно в Испании или в Европе в то время. Если после проверки мы придем к заключению, что такое движение нигде не проявлялось, мы также должны будем прийти к выводу, что толедский мятеж не может быть объяснен общей тенденцией антимонархического характера. Затем мы должны будем искать другую тенденцию, к которой можно отнести соответствующий феномен. Если мы не найдем широкого потока, к которому принадлежало толедское движение, мы рискуем воспринять его в тусклом, а то и в неверном свете; мы не разглядим ни его подлинных общих черт с другими движениями, ни настоящих различий между ними. Это означает, что мы сможем оказаться неспособными определить его, а следовательно, и понять.

Раунд попытался найти источники идеологии толедского восстания, и в ходе этих попыток он сделал ценные наблюдения. Тем не менее решение, к которому он пришел, не выглядит верным, прежде всего потому, что его гипотеза не вяжется с главными фактами событий.

Начнем с того, что нет ясного признака того, что «анархические тенденции» доминировали в действиях и политической мысли мятежников 1449 г. Конечно, нападение на дома Коты, марранского финансиста и сборщика налогов в Толедо, может рассматриваться как пример действий толпы, направленных на удовлетворение «анархических» желаний, таких как месть, грабеж и мародерство. Но в нападениях такого рода в Испании не было ничего нового, они постоянно были направлены против марранов, и толедцы вне сомнения видели в атаке 1449 г. антиеврейскую акцию. Более того, нападения на дома Коты были, по всей вероятности, тактическим ходом, путем которого мятежники хотели выразить свой протест против правления Альваро и его марранских агентов. Мятежники могли также стараться разжечь антимарранские страсти в городе и таким образом инициировать ту антимарранскую политику, которую они хотели провести в Толедо. Нельзя рассматривать и атаки на ворота и замки города как анархические по характеру, поскольку это было частью рассчитанной стратегии — быстро захватить контроль над городом. И вне сомнения, все это происходило, как мы отметили выше[1812], под руководством лидеров мятежа с Сармьенто во главе. После этого мы видим, как мятежники стремились установить формальную власть в городе и приветствовали руководство Перо Сармьенто, главного представителя короля в Толедо, который постоянно требовал для себя титулы и власть, вытекающие из этого представительства.

Нет никакой причины сомневаться в отчете о том, что Сармьенто принял на себя руководство восстанием на том условии, что он получает диктаторские полномочия[1813], и тот факт, что мятежники предоставили ему эту власть, едва ли может указывать на их приверженность анархии. Более того, в качестве главы мятежной партии Сармьенто правил городом железной рукой, и до тех пор, пока его правление продолжалось, его приверженцы выглядели страстно желающими подчиняться ему[1814].

И еще мы видим, что мятежники без устали старались узаконить свои действия и установленный ими новый порядок согласием королевской власти. Они настойчиво пытались получить это согласие от короля Кастилии Хуана II или же обеспечить себе другого монархического патрона, который сможет одобрить их позицию. Их переговоры с наследным принцем Энрике и королем Наварры Хуаном I определенно двигались в этом направлении, так же как и их обращения к папе и другим князьям и властителям Церкви. Разумеется, с помощью этих шагов они пытались получить политическую или военную поддержку и повернуть общественное мнение против короля, но их обращения к этим властям сами по себе говорят о том, что они искали признания со стороны установившейся системы, церковной и светской, а вовсе не разрыва с ними, как это было бы в случае анархических устремлений.

Нельзя приписать таким устремлениям и аресты и казни марранов во время власти мятежников. Будучи неотъемлемой частью народного стремления ослабить силу и влияние марранов, эти акты могут рассматриваться как самовольные и незаконные; однако они базировались на власти правительства и на определенной форме судебной процедуры, которая хоть и порочна, но указывает на важность, придаваемую мятежниками власти закона[1815]. Более того, мятежники пытались формально узаконить хотя бы часть своих акций против конверсо путем издания антимарранских правил — «Толедского статута», которые, как они заявляли, были частью городского закона, данного и подтвержденного королями Кастилии. Мы также отмечаем, что «Докладная записка» Гарсии адресован «высочайшему и мощнейшему» королю [т. е. Хуану II Кастильскому] и принцу [Энрике, наследнику престола] или правителю, которому, согласно Богу, закону, праву и разуму, принадлежит администрация и управление [этими] королевствами»[1816]. Под «правителем» подразумевался человек на руководящей должности, который временно заменяет власть короля, если последний не может или отказывается исполнять свои обязанности. Правители этого типа время от времени появлялись в Кастилии и во многих других королевствах, в особенности во время несовершеннолетия королей, и мятежники подчеркнули, что такая администрация должна быть санкционирована существующими законами[1817]. Ясно, что те, кто признают необходимость руководства обществом правителем — при всех обстоятельствах — и более того, общества, действующего в соответствии с законами, не проповедовали анархию. Не могли они и быть подозреваемы в том, что стремились к ней.

И действительно, если что-нибудь отличает мятеж 1449 г. от народных бунтов в Испании в другие времена (как выступления против евреев в 1109 г.) или в других странах (как преследования «пастушков» во Франции или «черная смерть» в Германии), так это достойное внимания отсутствие анархических тенденций и решительное стремление основать, как можно скорее, законное, обычное правительство, чтобы проводить желаемую мятежниками политику в рамках национально признанной системы.