Холодные зори

18. ДНИ И НОЧИ РАБОЧЕГО ПОСЕЛКА

Размеренно и монотонно, словно на засиженных мухами ходиках в деревянном домушке, где теперь живет со своими родителями Василий Адеркин, текут серенькие будни рабочего поселка.

На смену одному бесконечно трудному, безрадостному дню шагает по улицам поселка с ручейками очередной рабочей смены день следующий.

С чувством постоянной неустроенности, тревогой за будущее, с непроходящим ощущением физического недомогания заполняет узкие улочки и переулки приволжского рабочего поселка новый рабочий поток, чтобы своими страданиями, соленым потом и непосильным трудом насытить заводскую ночь. В этом царстве Молоха отсутствует даже деление людей на женщин, мужчин и подростков: все одинаковы перед всесилием общего для всех закона, разработанного верными слугами заводчиков — юристами и утвержденного акционерами в Питере. Закон этот носит бесстрастное наименование: «Правила о найме рабочей силы на Волжские железоделательные заводы».

В металлургических цехах во исполнение этих бездушных правил, которые обрекают рабочих на полное бесправие, люди задыхаются от нестерпимой жары и духоты, вынужденные работать полуголыми, несмотря на снопы горячих искр и знойного пала от плавильных печей. Там нет даже воды, чтобы, облиться и немного охладить свое разгоряченное тело или хотя бы утолить Жажду, всласть попить, освободиться от спекающейся горькой слюны во рту, постоянной перхотки в пересохшем горле, частых приступов сухого болезненного кашля.

А на открытых стапелях у самой реки, где строятся суда, в силу тех же самых железных «правил найма» рабочие стынут на холодном ветру и под проливным дождем, часто коченеют на морозе и не имеют права хотя бы через час-другой сбегать куда-либо поблизости отогреться, выпить кипяточку — ни перерывов, ни помещений для обогрева и короткого отдыха администрацией завода вовсе не предусмотрено.

В иных заводских цехах и температура вроде бы терпимая, не очень жарко и не сильно холодно. Здесь людей донимают сквозняки: холодный ветер врывается в цех сквозь давно разбитые стекла и с шумом летит в настежь распахнутые ворота. От сквозняков люди часто болеют, хватаются за поясницу, надрывно кашляют, нередко наживая хронический бронхит, а то и чахотку. Но «правилами найма» за рабочими не предусмотрено право требовать улучшения условий труда или защиты от производственного травматизма.

Да и увечья люди получают по-разному. Калечат людей не только машины, но и мастера, и начальники цехов, и даже инженеры. Случается, прямо у станка палкой или железным прутом избивают того, кто «провинился». Наемные здесь все. Разве что директор тут сам себе хозяин. Недавно был директор — он теперь пошел на повышение, работает непосредственно у акционеров в Питере, — так тот даже по заводу ходил в сопровождении самых надежных своих помощников — пары огромных, с волчьим оскалом, сторожевых псов. И ко всему этому женщины и дети, которые наряду с мужчинами несут все эти тяготы и трудятся на тех же условиях, получают за одинаковый с мужским труд вдвое меньше, чем мужчины.

Тяжелым трудовым потом и уничижениями добывает рабочий свой ломаный грош. А иной раз и кровью. В модельном еще помнят покалеченные циркуляркой Филины пальцы. А недавно в чугунолитейном сгорел ученик, подручный завальщика печи, совсем еще ребенок.

Медленно еще, очень медленно нарастает сила рабочей солидарности.

Крепко держат в хищных когтях скипетр власти золоченые двуглавые орлы, выштампованные на каждом створе главных заводских ворот, склепанных из толстых металлических листов. А вверху на крепкой медной арке золотыми буквами выписано многословное подробное название Волжских заводов. И двуглавые пернатые хищники и сама арка с золотой вязью, названия заводов питерских богачей-акционеров выглядят еще непоколебимым и достойным олицетворением той власти и могущества, которые многим наемным и ненаемным кажутся чуть ли не вечными, словно все это было здесь со дня сотворения мира.

Падение Порт-Артура, сокрушительный разгром русской армии под Мукденом, внезапная гибель лучших морских сил России — «Варяга», «Стерегущего», «Петропавловска», смерть выдающегося русского адмирала Макарова — все еще расцениваются людьми, что живут здесь, за десятки тысяч верст от трагедии кровопролитной войны, как временные военные, чисто тактические неудачи отдельных частей русской армии и флота. Здесь, далеко от театра бесперспективной войны, даже и говорят-то о ней очень мало.

Именно в такую, самую будничную пору Василек получил по условному каналу подпольной связи вызов своего товарища по рабочему кружку Петра Ермова.

Среди тысяч рабочих Волжских металлических заводов разве что Василек Адеркин переживал в эти дни на работе необычайный внутренний подъем, ужасно гордый тем, что именно ему доверили ответственный пост у самого пульта Центральной электростанции заводов. Свой труд, столь однообразный, что время иной раз тянулось будто волы на пахоте, Василек искренне считал живым и интересным делом. Сейчас он просто-напросто забывал, что работает на чужого дядю.

Нет, Василек теперь не чувствовал себя наемной рабочей силой, вынужденной отбывать необходимую трудовую повинность ради куска ржаного хлеба. Свой пост у центрального пульта Василий воспринимал как некий неисчерпаемый источник совершенствования своих способностей, рабочей сметки, знаний будущего механика-электрика. Именно в труде видел он сейчас весь смысл своей жизни. Видимо, еще и поэтому добился-таки он своего и впрямь отныне стал механиком-электриком, часто подменяя Адеркина-старшего, особенно на ночных сменах. Конечно, такое заманчивое и для других рабочих местечко получено было не без ходатайства его отца перед Павлом Александровичем, который любил порадеть своим лучшим ученикам, а тем более первейшему по опыту из мастеров-механиков, каким слыл Адеркин-старший. Но справедливости ради необходимо заметить, что немалую роль в этом сыграли и сама незаурядная способность Василька к математике и технике, да и вообще его пристрастие к знаниям, безотказность, исполнительность и сноровистость в работе.

Благо ни отец, ни старший мастер не могли знать, что именно к этому времени Василий наконец-то плотно засел за «Капитал» Карла Маркса. Уже и товарищам своим по кружку он не раз о прибавочной стоимости сам рассказывал.

Однако все-таки свои духовные силы — правда, иной раз и немало физических, он ведь дружинник в боевом рабочем отряде, — весь до минутки досуг, урывая часы от сна, тратил Василий на выполнение партийных поручений. Недавно он был принят в члены РСДРП, а партийная работа, особенно в нынешних условиях, стала делом чрезвычайно трудным и опасным.

Надолго запомнил Васек мудрую притчу, слышанную когда-то еще в деревне от школьного учителя, про их еловую рамень. На многие версты к губернскому городу и в сторону непроходимых болот уходила она от села. Многие века стоят эти высокие старые ели. И ветры бичуют деревьями дожди секут. Зимой мороз наваливается, долгие дни и ночи метут метели. Летом нещадное солнце палит. А стоят великанши. Они сцепились под землей глубокими и мощными корнями, века стоят одна к другой рядами — и потому никакая сила их не берет. Так вот и он теперь — в партии рабочего класса, где каждый — за всех и все — за одного. И это такая мощь, что нет иной силы, чтобы ее смогла одолеть. А он в этой партии — надежный и верный солдат.

Но с каждым днем становилось труднее и труднее скрывать свою партийную работу от родительского глаза, особенно когда предстояло неожиданно отбыть на явку. Изворотливости требовалось тут прямо на троих.

Вот и сегодня впереди, видно, какое-то щекотливое дельце, если Петр к себе на поздний вечер вызвал да еще передал, что ждет Василия с ночевкой. Явка была назначена «при полном параде», что предполагало наличие на нем единственного выходного костюма, неношеной новой шляпы при подаренном Петром на день ангела зонтике.

— Слушай, Васек, а если нам прямо так вот и рвануть…

— Ты о чем?

— Ну, при полном параде…

— Так убей меня бог, если б я знал, куда ты собрался.

Василий давно подметил привычку Петра Ермова размышлять вслух о вещах, известных только ему одному. «И ведь как поднаторел, чертяка, — любуясь товарищем, думал Василий, — сути дела из него клещами не вытащить, словечка не найти, которое бы можно было потом ему поставить «в пику». Говорит столь туманно, чтобы и дома конспирацию соблюсти, а тебе вот приходится голову ломать, чтобы понять всю суть дела».

Однако они немало вместе соли съели, а это не прошло и для Василия даром. Он знал твердо: надо выжидать, отвечать односложно, полувопросами-полунамеками, главное — не торопиться. И тогда наступит момент — осенит тебя, и суть этой непонятной для любого иного и далеко запрятанной мысли друга теперь станет ясной и тебе.

Вот и сейчас Васек задавал другу односложные, хотя иной раз и рискованные вопросы в наивном стремлении бесхитростной прямотой быстрее приблизиться к цели. Но друг и полшага навстречу его «наводящим» словечкам не сделал. Более того, на время и вовсе умолк. Только вертел перед зеркалом подвижной тонкой шеей, безуспешно пытаясь завязать пышный узел на галстуке. Капельки пота выступили на высоком лбу Петра и даже на кончике его длинного конопатого носа. Туго накрахмаленная рубашка похрустывала, словно суставы у ревматика, но узел никак-таки не давался.

— Погоди, чертушко, — сжалился, наконец, Василий и ловким движением длинных узких пальцев развязал галстук и создал, как по волшебству, необходимой пышности и элегантности узел, как в лучшем мужском салоне Санкт-Петербурга. Этому научился он у бывалого в жизни наставника своего по боевой рабочей дружине щеголеватого Бориса Черняева, когда гостевал у него дома.

Петр долго не отходил от зеркала, с удовлетворением рассматривал красиво повязанный Василием модный галстук, а потом, видно отвечая потоку своих мыслей, громко сказал, словно подвел черту под готовым чертежом, где осталось лишь поставить подпись:

— Конечно, только в параде. Налей, Васек, по маленькой, легкий душок не помеха.

И они дружно и молча выпили по стопке казенной или, как называли ее еще, романовки.

Теперь очередь была за отлично наглаженным двубортным пиджаком с розовым платочком, засунутым в верхний карман так, что кокетливо торчал лишь уголок, предварительно смоченный цветочным одеколоном.

Грудь немного излишне топорщилась, нарушая главную линию силуэта прекрасно пошитого костюма.

«Набил внутренние карманы, обалдуй, никак не может расстаться с бумажником, паспортом и заборной книжкой потребиловки», — подумал Васек. И тут-то вот его и осенило. Он молча подошел к другу и быстро сунул свои тонкие пальцы за лацканы пиджака. Под рубахой слегка зашуршало, но этому виной был не крахмал, а спрятанные там листки сложенной в плотные пачки бумаги…

«Ага, листовки. Значит, я приглашаюсь на очередной опасный вояж по поселку в качестве «стремача». Теперь Василию Адеркину все окончательно стало ясно. А Петр без колебаний изрек: