Холодные зори

Работу Маринка сдала и тем рассчиталась с хозяйкой за больницу. Это был очень сложный заказ, и предназначался он для парадного наряда самой императрицы. Мадам Аннет столь была удовлетворена работой своей швеи, что назначила Маринку старостой «номеров». Этой чести удостаивались лишь опытные мастерицы, лучшие швеи и золотошвейки мадам Аннет. Впервые молоденькая девушка заняла этот почетный пост. На старосте лежало много обязанностей: распределение жилья в «номерах», наблюдение за порядком в дежурствах по кухне и в спальнях. Она лишь одна могла докладывать мадам Аннет о претензиях или разрешать их самостоятельно.

Словом, староста здесь был маленький правитель, от характера и воли которого зависел в какой-то мере уклад жизни вверенного ему общежития.

Маринка с жаром принялась за исполнение этой первой своей большой общественной обязанности.

От права самой выбирать теперь лучшую и выгодную работу в мастерских мадам Аннет и приходить на работу часом позже других, как и пораньше уходить в «номера», Маринка отказалась.

Зато все свои новые обязанности она приняла близко к сердцу. За неделю после избрания Маринка сумела посетить все «номера» и узнать о претензиях девушек к их хозяйке. Теперь и у нее самой сложились точные и ясные требования к мадам и программа деятельности по улучшению быта мастериц.

Нужно было начать работы на чердаке по сооружению запираемой на замок сушилки для белья, чтобы высвободить кухню от вечной сырости и капели на головы обитателей ее «вотчины».

Пора уже и кухню капитально отремонтировать: там, где они явно подгнили или провалились, поправить половицы, побелить черный потолок и серые стены, поставить еще одну плиту, приобрести удобные корыта и новые ведра для воды и для мусора, застеклить рамы с выбитыми стеклами.

Но прежде всего она подумала о починке кроватей, обновлении матрацев и беспощадной борьбе с клопами.

В Маринкину программу входило и приобретение нового белья, чтобы сдавать его в стирку не реже двух раз в месяц.

Необходим был в каждом «номере» бачок с кипяченой питьевой водой, а значит, надо будет потребовать оборудования внизу на черной лестнице кубовой, посоветовать хозяйке вменить в обязанность уборщице и дворнику заботиться о дровах, чтобы утром и вечером в кубе был кипяток.

Хорошо и красиво писала подружка Нюра. Она по пунктам изложила на бумаге все эти требования к мадам Аннет. И Маринка отправилась в мастерскую.

Увидев бумагу, которая ее обозлила уже своим заглавием — «Требования», мадам Аннет мило защебетала:

— Миль Магусенька, пагдон, добгый душенка… Потом, потом. Надо работа делать ского-ского.

«Требования» Аннет оставила у себя.

И только спустя неделю хозяйка как-то в субботний вечер пригласила Маринку, но не в рабочую контору, а к себе домой, в гости.

Такой высокой чести мадам Аннет не удостаивала еще ни одну из мастериц. Но Маринка спросила прямо: «А как с нашими требованиями, мадам? Сначала сейчас здесь, у вас в рабочей комнате, обсудим все, а потом можно будет и отдохнуть».

— Какой вздогный девиц, какой капгизный, ужасно, ужасно! — не выдержала хозяйка.

Хлопнула дверь, и мадам Аннет выбежала из мастерской. Не могла Маринка после всего этого отправиться «в гости» к мадам и возвратилась в «номера».

— Да ты с ума спятила, дурочка! — встретила ее Нюра. — Сейчас же собирайся. Ну, поворчит по-своему, по-французски, и отойдет. Иначе не простит тебе ни за что.

— А наши требования? — спросила упрямая Маринка.

— Ну что ты, глупенькая? — удивилась Нюра. — Неужто и впрямь веришь, что хозяйка так вот тебе и раскошелится и на это, и на то. Держи карман шире. Как бы не так.

— Зачем же ты все это писала? — еще более удивилась Маринка.

— Ты что, ребенок?

— А ты кто? Аннетина прабабка, что вдруг от своих же «требований» отказалась?

— Сочиняла-то не я, а ты, — ответила Нюра. — Да и не в этом дело. Хорошо, что всучила эту бумаженцию рыжей Аннете — словно скипидару под хвост плеснула; вишь, закрутилась как, забегала. В первый раз в жизни мастерицу к себе позвала. Иди, Маринка! Твоя взяла. Задобрить хочет, ведьма! И ты не промахнись! Хватай, пока возможно, не упускай счастья. Тебе трудней жить, чем кому другому. Все тебя поймут. Иди. А про «требования» забудь. Игра это все. Игрой и обернулось. Твой день, Марусенька, иди.

И Нюра бросилась под Маринкину кровать, чтобы достать ее выходной костюм, шляпку, белье. Впервые нарядится Маринка. Еще ни разу не уходила из «номеров» такая модная и хорошенькая. Но Нюра, видно, плохо еще знала характер своей подружки. Маринка и не взглянула на свои наряды. Она молча вышла из спальни.

Надо было искать другого грамотея, чтобы написать новое послание хозяйке и пригрозить ей отказом платить, если не приведет в порядок их жилье.

Целую неделю уговаривала Маринка подруг не выйти хотя бы один день всем вместе на работу, зато у себя можно будет навести порядок. А мадам пусть одна сидит в своей мастерской и улещает истеричных заказчиц.

И уговорила-таки.

Все в этот день было непохоже на обычные рабочие или свободные дни. В «номерах» сегодня встали очень рано, быстро поели, и началась веселая, дружная, деловая кутерьма: мыли окна, выносили и бросали во двор прямо на снежок клопиные матрацы, били по ним палками, трясли в руках, поливали кипятком, керосином, зашивали протертые места, ставили латы, простегивали суровыми нитками, чтобы дальше не сбивалось в комья мочало, которым они были начинены.

На работу к мадам Аннет в этот день не вышел никто. И мадам ни за кем не присылала. Одна сидела в своих мастерских, одна отбивалась от заказчиц.

На следующий день мадам Аннет и виду не подала, что у нее в мастерских произошла забастовка.

Она была приветлива, ласкова со всеми. К вечеру Маринку вызвала к себе в конторку.

Еще с порога Маринка увидела царственную позу и холодный, надменный взгляд мадам.

— Возьмите гасчет, — сухо сказала хозяйка. — На этой неделе вам надлежит покинуть мои мастегские и оставить койку в «номегах».

— Почему? — невольно вырвалось у Маринки.

— Получите гасчет, — мадам Аннет протянула Маринке конверт.

Все делалось подчеркнуто спокойно и так неожиданно и жестоко, что Маринка растерялась. Слезы предательски брызнули из глаз. Она повернулась и буквально выбежала от мадам, не взяв конверта с деньгами. В мастерскую она не вернулась. Подружки принесли ей полный расчет в «номера». С Маринки не удержали даже за прогульный день. Не удержали за него и с других. Хозяйка позже как-то мимоходом сказала своим швеям:

— Девиц мой, подгужка габочий. Знавайте мой добгата. Всех тгебований ваши хозяйка исполнил честно — габотный день жегтвовал целиком пгиведении погядок «номеров». Свой хозяйски счет купил куб и бачок для кипяченой вода для каждой «номег».

Но та, что вырвала эти уступки у жадной мадам Аннет, Маринка Борисова, в эти дни была уже в дороге. Нюра собрала и увязала ее вещи, прочла только-только пришедшее от Григория письмо, где он сообщил, что для завершения дел вернулся в Бежицу, достала билет на поезд до Брянска и посадила в вагон. Это была единственная добрая душа, которая осталась ей верной и в беде. Никто из ее старых подружек не пошел проводить Маринку, даже не попрощался с ней, не попытался сказать слов утешения или доброго напутствия.

После несправедливого расчета и последней встречи с хозяйкой у Маринки вдруг что-то словно оборвалось внутри. Она потеряла не только аппетит, сон, интерес к окружающим, но и желание жить. Сказалось, видимо, явное истощение организма от постоянного недоедания (и в клинике ее никто не навещал, а кормили так, что от одной этой бурды больничной ноги протянешь), перенесенной тяжелой, с большой потерей крови, операции. Подточенный изнурительной работой молодой организм не выдержал непосильной нагрузки.

И вот она, вчерашняя бунтарка, лежит отверженная и беспомощная.

«Одна, совсем одна…» — стучало где-то в глубине ее оцепеневшего мозга. Ах, как именно сейчас, когда она вдруг никому не стала нужна, ей недоставало брата! Когда он вновь оказался так далеко, почувствовала она, каким близким человеком был и оставался всегда для нее Гриша. Именно с ним, и только с ним, она могла разделить свою печаль, свою обиду.

Нюра по обратному адресу, указанному на конверте, телеграфировала Григорию Борисову о Маринкиной болезни и сообщала, что посадит ее в воскресенье на поезд, просила встретить Маринку в Брянске.

И вот Маринка, вконец измотанная адовой работой на мадам Аннет и переживаниями, в полудремотном состоянии лежит на верхней полке плацкартного вагона Москва — Брянск. Кажется, каждая клеточка ее души яростно протестует против той дикой несправедливости, которую обрушили на ее хрупкие плечи. Но вместе с тем ее не оставляло и горькое сознание непоправимости происшедшего, полной нелепости и полного краха этого даже столь малого и робкого ее протеста. А отсюда в душе еще больше росло и болезненное, щемящее чувство полной безысходности и беззащитности перед судьбой.

Четвертые сутки пошли, как она не смыкала глаз, не брала в рот ни крошки хлеба, а в поезде не пила даже воды. Во рту пересохло, губы покрылись твердой болезненной коркой. Даже язык, казалось, был сух, и Маринка не могла бы сейчас пошевелить им, чтобы попросить напиться или ответить на обращенный к ней вопрос. Правда, ее никто и не пытался ни о чем спрашивать. Нижние полки заполнены сидячими пассажирами, которые целиком заняты собой, а на соседней, против нее, верхней полке покачивался здоровенный пьяный мужик. Он громко храпел, разбросав ноги. С полки плетью свесилась его рука, кончики ее пальцев уже посинели от отека. Но все были заняты собой. И никому до других не было дела.

Совершенно больную и разбитую недугом, с остекленевшим взглядом ничего не видящих глаз, безучастную и безразличную ко всему застал Григорий Маринку, с трудом разыскав ее вагон в сутолоке станционной суеты. Сестра словно застыла в своем большом горе от первого лицом к лицу столкновения с дикостью социальной несправедливости.

При помощи нанятого усача-носильщика Григорию удалось вынести Маринку из вагона и уложить ее на лавке в шумном и людном вокзале. Сдав ее вещи в камеру хранения, Григорий купил на пристанционном базаре французскую булку и крынку молока. Маринка молча приняла из его рук и хлеб и кружку, налитую до краев. И ни капельки не пролила. Откусила кусочек булки, запила глотком молока и так же молча вернула все брату.