Холодные зори

Старый монтер-электрик Центральной заводской электростанции Потапыч, хранитель ключа, по-стариковски засеменил к конторке старшего механика котельной и, войдя туда, молча положил ключ от замка, которым была заперта цепь гудка, на стол Гурия Кисина. Он сидел в окружении членов заводского комитета РСДРП — Сочалова, Василия Масленникова и нескольких других.

— Ты из нас, Василий, пожалуй-ка, самый высокий. Бери, брат, ключик и начинай действовать.

Василий быстро спустился в кочегарку. Топки под котлами хорошо расшуровала молодежь, предводительствуемая Павлом Хромовым, предварительно крепко подпоив приставленного к арестованному гудку охранника, который теперь сладко спал. Прочно, обеими ногами встал Василий Масленников на площадке возле раструба паропровода к гудку, отпирая огромный, словно амбарный, замок. Освободив цепь, он с силой рванул ее на себя и тут же сразу отпустил. И вновь потянул вниз. И вновь отпустил. Поджарый, но мускулистый и сильный, он играл цепью так, словно выстукивал ключом на телеграфном аппарате азбуку Морзе. Традиционный, вошедший в быт рабочего поселка организатор и вожак рабочих масс, заводской гудок непривычно прерывисто и дробно призывал рабочих: «Покидайте цеха, все — на митинг! У нас на заводе всеобщая политическая забастовка российского пролетариата началась!»

Люди потянулись из цехов к главной проходной. Некоторые рабочие уже вооружились железными прутами или пиками со стальными наконечниками.

Площадь возле главной проходной, перед самой заводской конторой, быстро наполнялась: тысячи рабочих пришли сюда.

В глубине высокого, просторного крыльца стоял акционер-директор в окружении своих приближенных, а ниже на широких ступенях разместилась группа из цеховых уполномоченных. Степан Кочурин громко и расчетливо бросал слова-призывы в оживленную рабочую толпу, словно поленья в топку очередного кострища революции.

— Смело вставайте, братья по классу, под наше рабочее красное знамя — знамя священной борьбы за свободу народа. Знайте, это на нашем красном знамени кровь ваших братьев и сестер, отцов и матерей, которых расстреливали на улицах, гноили в тюрьмах, ссылали на каторгу. Под красным знаменем пролетариата и социал-демократии мы начнем наш смертный бой с царизмом и его прислужниками за рабочую правду, за всех угнетенных и обездоленных!

— Долой царя — убийцу безвинных людей! — крикнули из толпы.

И тут же Кочурин подхватил в тон общему настрою людей:

— Сам народ должен решать свои дела в демократической республике, без царя, без господ, без фабрикантов и помещиков! Все фабрики и заводы, все машины и вся земля — народу. На нашей русской земле не должно быть ни богачей, ни бедняков!

Толпа одобрительно гудела.

— Бастовать до полного удовлетворения всех наших требований! — крикнул кто-то.

И генеральный акционер-директор воспользовался паузой в речи Кочурина.

— Сограждане! Дорогие русские люди! — воскликнул он, и пенсне задрожало на его мясистом носу. Слегка порастолкав впереди стоящих, он выдвинулся к ступеням и стал рядом с Кочуриным. — Дирекция создала Совет цеховых уполномоченных, приняла длинный список ваших требований на рассмотрение совместно с вашими представителями. Немалое число требований уже удовлетворено: есть повсюду в цехах бачки с водой, есть уже кое-где и кипятильники, а в субботу введен укороченный день для посещения бани.

— Товарищи! — прервал акционер-директора мощный голос Гурия Кисина. Он только-только поднялся из толпы на крыльцо. — Не поддавайтесь на экономическую программу стачки. Мы начали стачку политическую, и у нас один лозунг: «Да здравствует русская революция, долой Николая Романова, кровавого царя, со всеми его прислужниками!»

— Правильно! — поддержала его молодежь. — Долой царя, кровавого палача народа!

— Дайте досказать господину директору! — истошно кричали из толпы пожилых рабочих.

И генеральный директор, театрально вскинув руки, словно простер их с мольбой к небесам, где обитает всевышний, патетически воскликнул:

— Я горько плачу и призываю господа в свидетели моих чистых помыслов и добрых намерений! Я слезы лью над трагическим непониманием — увы мне! — многими рабочими своего истинного положения!

Но Кисин не стал ожидать его новых излияний.

— Граждане! — крикнул он. — Всеобщая забастовка началась! Выше голову, товарищи! Вперед и только вперед! Никаких уступок хозяевам, верным псам самодержавия!

Лицо генерального налилось краской гнева и тут же побледнело, а губы стали чуть заметной синей полоской, окаймляющей широко открытый рот. Он истерично затопал ногами и закричал на Кисина:

— Кто ты такой, чтобы здесь, перед лицом представителей Управления всеми Волжскими заводами, сеять крамолу?! Я тебя вызову завтра же в суд! Попрошу всех разойтись! Объявляю волю акционеров: если в ближайшие дни эта бессмысленная стачка не прекратится, заводы будут закрыты и все забастовщики получат расчет без права возвращения на прежние работы.

Где-то в середине гудящей толпы взметнулось красное полотнище и раздался дружный и стройный хор голосов:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног…

Толпа качнулась, задние ряды манифестантов поднажали так, что поток людей невольно хлынул в широко распахнутые ворота и мощной лавиной двинулся по узкой улочке, решительно направляясь к большаку.

При выходе на дорогу демонстранты начали разбираться по шеренгам. Теперь впереди шагал Прохор Сочалов, а по бокам цепью шли дружинники. Колонна держала направление на рабочий клуб. Но перед столовой уже застыла цепь серошинельных. Они стояли с примкнутыми штыками прямо напротив широко распахнутых дверей столовой. Колонны, вливаясь на площадь, оказывались между входом в столовую и длинной шеренгой солдат. Над головами первых рядов демонстрантов уже просвистели пули, а с высоких сосен посыпались отстреленные ветки и сосновые иголки.

— Не смейте, слышите, не смейте стрелять по мирным демонстрантам! — решительно потребовал командир рабочих колонн Прохор Сочалов.

— Давайте сюда ваших чернорубахих парламентариев! — крикнул ему в ответ безусый подпоручик.

На поддержку к своему командиру бежали по белому снегу обочиной дороги Алексей Садников и Павел Хромов.

Пока Сочалов, Хромов и Садников вели переговоры с армейским капитаном и юным подпоручиком, Гурий Кисин не терялся. Он пропускал через главный и боковые входы в столовую ряды демонстрантов. Люди поспешно занимали места на скамьях и на сдвинутых к окнам столах.

За столиком для президиума вскоре появился Кисин и открыл собрание. У него в руках был недлинный список. Он предложил немедленно выбрать стачечный комитет Волжских заводов.

Имена людей, оглашенные Кисиным, были известны: Георгий Евлампиевич Тихий, Степан Митрофанович Кочурин.

Гулом аплодисментов встречал зал каждую кандидатуру.

Следующего кандидата в стачком объявил Кочурин. Впервые открыто, во всеуслышание была названа фамилия Кисина и объявлен его высокий партийный титул: член губернского комитета РСДРП.

И снова люди горячо рукоплескали.

Тепло были встречены и имена Федора Мироновича Петухова, Василия Масленникова, инженера Григория Моисеевича Бормана, пропагандиста Знаменского, студента, которого все знали по партийной кличке Верный, Алексея Садникова, Прохора Ильича Сочалова, Антона Захаровича Болотова, корабела с судоверфи, члена штаба боевой рабочей дружины, и, наконец, бывшего унтер-офицера, ныне начальника штаба боевой дружины Матушева.

От эсеров в стачечный комитет был избран Расстригин.

От женщин туда вошли Ефросинья Силантьевна Курсанова и Мария Николаевна Мусина-Ефимова. Были введены в стачком и представители внепартийных рабочих организаций — представитель заводского потребительского общества Лекарев, из заводской ссудной кассы — бухгалтер Терехин.

Степан Кочурин зачитал имена руководителей отрядов и спецподразделений боевой дружины: Антон Болотов, Иван Аметистов, Борис Черняев, Ефросинья Курсанова, Павел Хромов, Алексей Садников, Дмитрий Курсанов, Петр Ермов и Василий Адеркин.

На улице послышались крики. Раздалась беспорядочная стрельба. Народ начал разбегаться от столовой, прячась во дворах, за домами и сараями. Собрание было прервано. Люди из зала выскакивали через открытые окна и запасные двери, чтобы не выходить в сторону идущей на рабочих с винтовками наперевес грозной линии солдат.

Договориться о перемирии не удалось. И Сочалов с дружинниками, прикрывая отход демонстрантов из столовой, начал медленно пятиться перед солдатскими штыками. Огня по ним не открывали. И они удалились восвояси.

Мира не получилось, но и война пока не была объявлена. Никто в эту минуту еще не думал о баррикадах, никто не знал и о том, как начнется завтрашнее морозное зимнее утро в городке на Волге.