Холодные зори

— Маленькой-то была спокойным ребятенком. Бывало, уйду летом на работу, оставлю одну дома в корзинке, а она знай себе спит там во все завертки. Вот только тихонькую-то такую чуть было и не потеряли… Поставила как-то корзину с нею во дворе, да, видать, не плотно заперла калитку. Как на грех, соседская свинья забрела к нам, увидела живое в корзине, хвать за ногу. Хорошо, девка вопить начала. Услышала я и прибегла. Еле ее от хавроньи отбила. Случалось, малых детей в соседних селах свиньи совсем заедали.

— Не приведи господь, — вторила Агафья, не зная, как подступиться к тому, с чем сюда пришла.

Бабушка разволновалась от своего рассказа, отложила вязанье и, ласково посмотрев на свою собеседницу, сказала:

— У меня кот был. Ну такая умница. Стоит внучке заплакать, он прыг с печи и давай хвостом махать возле носа ее. И мурлычет, мурлычет. Пока та смеяться не начнет. А язычишко-то еще слов всех вязать не мог, она мне и кричит: «Бабка, мотьи, т о т  пишел», — мол, смотри, бабушка, кот пришел.

Затем бабушка рассказала Васяткиной матери, как носила она Маринку по святым местам, только все оказалось впустую. До четырех лет ходить не могла.

— Хорошо вот, дед Пялдун надоумил, — говорила бабушка Наталья, глядя на Маринку. Ох, догадлива, видно, была старая добрая фея лесная, вместе с Маринкой подумала в одночасье о секретах Пялдуна, разгаданных ненароком сметливой внучкой. — Накопаю я в лесу муравьев, — продолжала бабушка, — целый муравейник притащу в лохани, а потом — по бутылям, чтобы муравьиный спирт получить. Этим вот спиртом и делаю примочки внучке. Жалко, конечно. Муки мученические, ревет, закатывается, ажно вся посинеет. Но десять таких спиртовых примочек муравьиных ей ножки укрепили: устойчивей сделалась.

Пока бабушка рассказывала подробно тетке Агафье о спиртовых муравьиных компрессах, о змеином яде, которым лечили они Маринку с дедом Пялдуном, Маринка потихонечку дерг за рукав Васятку и увела его за печку, где стояла лохань с водой.

— Смотри, колдовать буду, — тихонечко сказала ему Маринка. Достала из укромного местечка заготовленные заранее угольки из березы и сосны, побросала в лохань угольки из березовых поленьев и запричитала, как дед Пялдун:

Коли сделались болести,

Угольки потонут вместе.

И березовые уголья все постепенно пошли ко дну.

Васятка смотрел на «колдунью», не понимая, к чему все это.

А Маринка разъяснила:

— Теперь наколдую тебе здоровье, слухай:

Боле коль не быть беде,

Угли плавают в воде.

И стала бросать в лохань сосновые угольки.

И что за чудо Васятка увидел: теперь угольки вовсе не тонут, а плавают в лохани.

А Маринка радовалась, хлопала в ладоши и тараторила:

— Видишь, видишь, совсем здоровым станешь, я наколдовала, я наколдовала!

— Что вы там шепчетесь? — окликнула бабушка. Маринка ответила:

— Колдую, бабушка, ну, знаешь, на угольях. Как дед Пялдун.

Но бабушка рассердилась:

— Дед Пялдун, дед Пялдун… Рази ж можно его передразнивать,?

— А я, бабушка, и вправду колдую, а в угольках сама разобралась.

— Идите к нам, — еще не успокоившись, строго ответила бабушка, и ребята вышли на свет из-за печки.

— Ну что ты там знаешь? Причет один, и все. А дед Пялдун тебя и муравьями, и ядом, и травами лечит. Причет лишь самое изначало той науки народной. Смотри, девка, не играй боле в такое — тем навлечешь на себя и на всех нас лишь гнев силы нечистой.

И бабушка, вслед за нею Агафья, а с ними Маринка с Васяткой несколько раз перекрестились.

Только Агафья заметила, что Васятка не складывает пальцы в щепоть, а крестит, бесенок, лоб двумя прямыми пальцами.

«Поди ж ты! — подумала Агафья, — у теток перенял», — но при людях замечания ему не сделала.

Тут вот она и рассказала бабушке Наталье, что пришло письмо от мужа, Константина Никаноровича, военного моряка, а также о том, что встретил он дружка своего старинного Ивана Борисова, батьку Маринкиного, тот кланяться велел и разузнать о дочери своей.

Бабушка помрачнела:

— Прости меня, бабку старую, Агафья, не ведаю, как вас величать по батюшке, но порешили мы с дедом Силантием не поминать это имя в дому нашем; почитай, три года, как о себе вестей не давал, и бог ему судья! А мы, пока силы есть, сами дитя, то есть внучку нашу, блюсти будем. — А чтобы чем-то скрасить эту суровую отповедь, бабушка ласково сказала: — Вас, Агафья, и мужика твово Константина Никаноровича завсегда рады приветить.

Агафья стала прощаться.

— И ты, Мариша, забежала бы к нам на час. Авось не дальний-то путь.

— А меня маманя в классы определила! — выпалил вдруг Васятка.

Но Маринка не знала, что это такое, и потому сказала:

— Коли мать решила, слухаться надо во всем.

Далеко в тот раз вместе с бабушкой провожала Маринка Васятку с его матерью, но так и не собрался малый высказать ей все то доброе, что носил на сердце.

И только когда попрощались в лесу и разошлись в разные стороны, вдруг обернулся Васятка и звонко крикнул:

— Прощай, сестренка названая, никому я тебя в обиду не дам, пока жив-здоров, пока ноги по земле идут!

Бабушка обняла сухонькой, но еще крепкой рукой своей Маринку за плечи, и поцеловала в лобик, а сама украдкой смахнула невесть откуда взявшуюся слезу.