Холодные зори

Эти дружинники пользовались неизменной искренней любовью и уважением товарищей за свою смелость и самоотверженность при выполнении любых, самых неожиданных и, казалось бы, невыполнимых заданий. Почему-то лишь им разрешалось приходить вместе.

Аметистов, последний сын в семье крестьянина Вологодской губернии, прошедший рабочую школу под руководством самого Георгия Евлампиевича Тихого, был убежденный большевик, революционер-профессионал. Мальчишкой двенадцати лет с котомкой через плечо ходил он «по кусочки». Так и сюда, до Волжских заводов, добрел. Пришел он в поселок и попался случайно возле большой проходной на глаза Георгию Евлампиевичу. Он тогда еще мастером работал.

— Чей будешь, малец? — окликнул его Тихий.

— Александр, Александра Аметистова сын, меньшой, хоша сам я вовсе и не малец.

Пожалел Тихий смышленого парнишку и пристроил таскать горячую клепку от горнов к котлам с «глухарями». Тут нужна была не столь быстрота, как сноровистость: угадать, когда бежать с новой красной клепкой к котлу, чтобы и не задерживать работы, и раньше времени не попасть; остынет — и надо лезть обратно, брать новую, горячую. Иной раз глазастый и расторопный мальчишка ухитрялся в обеих руках держать по клепке и подоспеть к своему клепальщику и к соседу, у которого случился простой, его мальчик опоздал и принес стылую клепку. Стал он и сам клепальщиком, женился, у самого скоро сынишка с клепкой, гляди, бегать будет, а его все зовут по имени — Сашуня или кличут Меньшой, не то Шустрик. Так и стала эта уличная его партийной кличкой. А третью дали ему в дружине — Три А. Забирали его по делу о портном. Только у Аметистова было чистое алиби.

В ту ночь, когда обнаружили тело убитого провокатора, Меньшой сидел в заводской каталажке, а посажен он был еще в начале смены, что заступила с вечера, за попытку пронести через проходную пачку прокламаций «Смерть провокаторам!». Он действительно не был в лесу, где рабочие привели в исполнение свой революционный приговор над матерым агентом охранки, втершимся к ним в доверие. Однако именно он не только знал, но и выследил портного с вечера и видел, когда тот за несколько часов до сообщенной ему «явки» посетил губернского полицмейстера. Вместе с портным он даже ехал в поезде, но нарочно нарвался в главной проходной завода на проверку с несколькими экземплярами заготовленной на этот случай листовки «Смерть провокаторам!», чтобы сбить со следа полицию. И действительно, когда наутро его выпустили из заводской кутузки, он первым из шести подозреваемых попал в тюремную камеру, но он был и первым из тех, что доказали свое полное алиби следователю по особо важным делам.

Приговор привели в исполнение двое. Один из них тот, кто сейчас вышел с Александром Аметистовым из лесу в обнимку, Борис Черняев, представительный блондин с серыми глазами. Писаный красавец, Черняев имел славу местного донжуана, роль которого и была его надежным прикрытием, а часто и его алиби во время его вынужденных отлучек для совершения очередной диверсии или экспроприации, потому что все давно поверили, что Борис ни разу не пропустил и ни разу не отлучился с танцев. Он был влюблен в девушек и в сами танцы. «Такой человек, — думали товарищи по гулянкам, — не может быть способен на что-нибудь серьезное». А Борис давным-давно был в группе экспроприаторов. Помогал выслеживать полицейских, заезжих военных, нападал вместе с двумя своими товарищами из этой группы боевиков и реквизировал оружие. Делать эти вылазки он старался именно в часы, когда танцы были в самом разгаре. Его смазливенькая партнерша по танцам Наташа Вавилина была членом этой же группы рабочей дружины. Они приучили с ней всех к своим недолгим отлучкам в соседнюю рощицу «для амурных дел». И очень удачно разыгрывали назревание страстей или размолвку, заставляя часто говорить о себе, о своем легкомыслии и даже легком поведении Наташи, которая «так много позволяет этому Борису». Бедная Вавилина! Чистая и совестливая девушка вынуждена была однажды удалиться в рощу с мужем Зины Рокотовой, фатоватым полицейским ротмистром, который на всякий случай решил проверить, действительно ли Наташа просто-напросто легкомысленная девица. Его-то жена была о ней именно такого мнения. «Испорченная девка», — сказала как-то она мужу о Наташе. Но ротмистр подумал: «А не может ли быть, что это ее роль в какой-то игре?»

— О, мой милый пупсик, — щебетала Наталья, крепко сжимая нафиксатуаренную голову жандарма и стараясь долгим и «страстным» поцелуем оставить явную отметину на его лице, — и зачем только ты наложил на себя эти проклятые узы, связавшись с Зинкой. Сколько б таких, как я, любили тебя, красивого и богатого.

Даже такой бывалый фат, который давно познал немало женских причуд и капризов, и тот постарался поскорее закончить эту рискованную встречу.

Он не в шутку опасался за потерю своей репутации примерного семьянина.

А Наташе ничего иного не оставалось, как играть.

— Ай-ай-ай, какая вы быстрая и горячая. И какая мстительная, Наташка! — бормотал он, отделываясь от ее ласк.

Нет, и на этот раз у Бориса Черняева было твердое алиби. Все слышали, как зареванная вернулась из лесу Наташа, как они поссорились с Борисом, который, конечно, не преминул приревновать ее к ротмистру.

— Хорош гусь! — кричал Борька. — И как я его упустил! Ну да не уйдет, поквитаюсь!

Смешнее всего, что он действительно расквитался за унижения, которые пришлось вынести Наташе Вавилиной. Он отомстил-таки ротмистру. Вместе с токарем-сменщиком Пашей Васильевым они подстерегли его на тропинке в роще, воткнули в рот кляп, набросили на голову мешок, затем накрепко замотали веревкой свой узел с живцом. Забрали они в тот раз не только оружие, но и офицерские штаны, и хромовые сапоги, и форменную фуражку. Не преминули прихватить с собой и его документы.

Его «напарником» был тихий, незаметный, хилый, чахоточный паренек из конторщиков-счетоводов Зиновий Ваньков, которого никто никогда и не смог заподозрить ни в чем, что хоть сколько-либо напоминало дерзость или просто отступление от порядка. И когда выпустили Бориса из тюрьмы, он даже попытки не сделал к встрече с Зиновием, с которым и впрямь никогда по работе не был связан. Зато вновь стал ходить на танцы, вновь удаляться с Наташей, устраивать ей бурные сцены ревности. Правда, не сумел до конца сыграть свою роль донжуана: по всей форме сделал ей предложение. Она согласилась. Но свадьба была расстроена внезапным арестом Бориса. Ротмистр таки сумел склонить начальство к той мысли, что его ограбление совершено не без участия Бориса Черняева, который явно приревновал его к Наташе, теперешней его невесте. Надежные агенты следили по его указке за поведением «легкомысленной» Наташи. Но Вавилина с арестом Черняева перестала ходить на танцы, увлекаясь работой по изготовлению дома искусственных цветов и даже подторговывала ими на рынке. А ее тетка вдруг начала появляться у матери Бориса Черняева с узелками и корзиночками. Мать стала часто ездить в губернию и носить посылки сыну. Там были и продукты, и вещи: носовые платочки с вышивкой Наташиной работы, связанные ею теплые носки и вязаная телогрейка. И это не ускользнуло от взбешенного, доведенного до белого каления потерей документов, оружия, а главное — штанов ротмистра. Он ведь не получил понижения только потому, что был в дальних, но все-таки родственных связях с самим уездным приставом.

Изучалось, подсчитывалось по минутам время, которое, как было установлено, все-таки находился в отлучке с танцев в тот вечер Борис Черняев. Но пока так и не удалось найти хоть каких-нибудь свидетельских показаний против Бориса. И его вновь выпустили на поруки солидного папаши, владельца бакалейной лавочки в поселке. Борис Черняев входил в местную организацию эсеров, что еще кое-как сносил его отец, хотя сам был скорее склонен к организации, выступавшей за царя и отечество под флагом Михаила-архангела.

Из-за куста, сразу никем и не замеченный, появился наконец невысокого роста, но по-военному подтянутый начальник штаба рабочей дружины, недавний унтер Матушев, без головного убора, но в неизменной серой офицерской шинели со споротыми погонами и ярко начищенными серебряными пуговицами. Лысоватая крупная голова, шишаком вытянутая в надлобной части, прочно покоилась на могучей толстой и короткой шее, красной от тугого подворотника гимнастерки.

Хрипловатым баском приветствовал он начальника боевых дружин Сочалова, будто бы и не замечая иных на этой уединенной лесной полянке.

А полянка уже наполнилась многими командирами пятков, десятков, отрядов боевых порядков дружины.

Большая группа дружинников под началом Степана Кочурина и Антона Болотова, с командирами подразделений Петром Ермовым и Павлом Хромовым, Ефросиньей Курсановой, Василием Масленниковым и многими другими собиралась в ложке близ Волги.

Самым последним пришел заросший густою рыжей бородой и длинными лохматыми, давно не чесанными волосами рабочий-корабел из бригады плотников, огромный, высокий, косая сажень в плечах, детина в лаптях непомерной величины, с фамилией, которая была ему дана словно бы в насмешку — Меньшов.

Занятия дружины нынче были короткие и ставили конкретные задачи, связанные с проведением молодежной массовки на Волге в лодках и митинга у железнодорожного моста.

Наступил рабочий Первомай.