Холодные зори

Теперь басок Смычкова загустел, и на самой низкой басовой октаве послышалось лишь одно слово, произнесенное, это поняли все, судьей Антоном Болотовым:

— Камский!

И снова голосом Кочурина звучит в устах Смычкова прокурорский вопрос:

— Кто во время наших стачек и демонстраций натравливал на нас и вооружал шпану и пьяниц с пристанционных складов?

И опять голос густел и вылетало одно слово:

— Камский!

И снова вопрос прокурора:

— Кто подпаивал и подкармливал пьяниц и лежебок пожарников, платил им деньги за то, что выслеживали демонстрантов?

— Камский! — звучал в ушах баррикадников густой басок Смычкова — Болотова.

— Кому надо дать по шее, вывезти на тачке и запретить когда-либо появляться на Волжских заводах?

И в последний раз густой басок отвечает:

— Именем рабочего народа революционный суд определяет: виноват Камский. Меру пресечения, предложенную общественным обвинителем, милицейскому наряду привести в исполнение немедленно. Товарищ Аметистов! Действуйте.

Будто и не гложет сердца тревожное ожидание неизвестности, будто не затаился тут каждый, чтобы дать решительный бой лютому врагу восставших рабочих, а сидят они все по-прежнему, как месяц-другой назад, на спектакле народного театра в рабочей столовой. И баррикадники дружно ударили в ладоши. Кто снял, а кто и не снимал варежек, и потому откуда сухо и звонко, а из иных мест глухо, словно подушку выбивают, раздались аплодисменты. Настоящий театр, подлинная сцена. Разве что Яким Смычков не раскланивался.

Болотов улыбнулся глазами, поднимаясь, подал руку Якиму и, когда тот поднялся на следующую террасу баррикады и встал рядом с могутным и в росте, и в плечах, и во всей комплекции Антоном Болотовым, прижал «артиста» к себе и сказал два слова:

— Молодчина, памятливый!

С этим и ушел в штаб сообщить обстановку за прошедшие полчаса.

Смычкова окликнул командир его отряда. Это начало действовать нововведение, предложенное одним из штабистов-дружинников на недавно прошедшем совещании штаба: каждый час делать перекличку своего отряда в дежурке и на постах. Регулярная перекличка исключала всякие неожиданности: быстро обнаружится дезертирство, каждый баррикадник может в ответ на оклик задать вопрос своему командиру и получить разъяснение, что обеспечивало постоянный контакт командира с отрядом, как и его уверенность в том, что дружинники понимают свою задачу на вверенном участке.

Командиром Сочалова, приданного команде охраны штаба, стал сам Степан Кочурин. И голос Кочурина и отклик Смычкова вызвали непонятный Степану Митрофановичу веселый смех баррикадников. Кочурин не был свидетелем только что разыгранного Смычковым спектакля. А именно по голосу Смычкова, который, оказывается, очень точно сумел передать и тембр и высоту негустого баска Степана Кочурина, все узнали Якимова командира. Это и вызвало невольный добрый смех.

— А ты чё? Анекдот, что ли, рассказывал? — спросил Кочурин. И смех на баррикаде усилился.

Даже Смычкова смутил этот дружный гогот сотоварищей. Он примолк и не ответил на вопрос командира.

— Да не спишь ли ты случаем, Смычков? — забеспокоился Кочурин.

— Разговор тут душевный о тебе случился у нас при Антоне Болотове, — отозвался Ипатыч, старик сторож с «электрички». Он ходил перекусить и невольно задержался, выслушав весь спектакль Смычкова.

— А вот разговорчики надо бы отставить, — рассердился вдруг Степан. — Смотреть в оба, слышите? Словно кошка — и сквозь сумерки, а там и темноту. Самый малый шорох, не заметь его, может обернуться большой бедой. О любом происшествии немедленно докладывать командирам.

Кочурин поспешил в штаб увидеться с Болотовым и выяснить, что за треп тут про него, заместителя командира сводной дружины, не ко времени затеяли.

На баррикаде было тихо.