Холодные зори

16. НА ГЛАВНОЙ БАРРИКАДЕ

В первую же ночь рабочего вооруженного восстания Степан Кочурин, горячо поддержанный Гурием Кисиным, предложил план партизанской войны против казаков, солдат и полиции.

Слово сразу же взял эсер Расстригин. Он предложил начать с вооруженных налетов на близрасположенные монастыри, скиты, купеческие лабазы.

Глаза у Алексея Садникова загорелись, яркий нервный румянец покрыл его худые, впалые щеки.

— Я сам поведу боевиков на эти рисковые дела, и будь что будет, но с казною мы заживем и опутанные проволокой, словно у Христа за пазухой. У самого исправника половину полицейских перекупим.

Шутка прозвучала издевкой над общим делом и успеха у штабистов не имела.

С немалыми поправками скромный план Кочурина был принят. Несколько групп боевиков одновременно направлялись за линию баррикад в недальние и более глубокие рейды. Было решено эсера Расстригина и меньшевика Садникова попридержать на баррикаде, чтобы по горячности и легкомыслию не наделали глупостей.

Через полчаса разведгруппы и команды бомбометателей ушли на задания.

Вот тогда Василию пригодился и его белый маскхалат и его тренировка с бертолетовой солью, обернувшаяся злой мальчишеской проказой в доме у Борисовых.

Облаченные в белые, сшитые в виде мешков с капюшонами на головах, добротные полотняные простыни, ползли по задворьям кладбищенской улицы два дружинника, посланные в разведку к вокзалу внутренней одноколейной железной дороги.

Василий продвигался быстро и ловко. И ему то и дело приходилось лежать, поджидая напарника.

Ицек Козер был на добрый десяток лет старше Василька. Его очень узкое и словно кем-то специально вытянутое книзу библейское лицо еще более удлинялось клинышком худосочной, редкой пепельно-серой бородки. Бледное до синевы, оно теперь покрылось крупными каплями пота, стекавшего с низкого узенького лба на огромный, словно бы отдельно живущий горбатый нос, а с него еще более крупными каплями падая на землю. Одно это свидетельствовало о том чрезмерном напряжении, которое Ицеку приходилось переносить в столь непривычном для него чисто солдатском деле, к которому он совершенно не был подготовлен. И когда Козер, тяжело дыша, подползал к Васильку, того поражал его вид. Куда девался обычно острый и быстрый взгляд Ицека, привычный, слегка надменный прищур его глаз? Перед Васильком лежал старый, уставший, больной человек. Это пугало Василька, он старался ползти все медленнее, а остановки делать чаще, давая отдохнуть своему товарищу. И все равно из-под челки ровно подстриженных, как у мальчиков из певческого хора или скрипачей-вундеркиндов, волос, чтобы не закрывали лба, у Козера продолжали катиться градины холодной и липкой влаги. «Откуда только это у него берется?» — думал Васек, с удивлением и опаской поглядывая на напарника. Сам он был совершенно сух, и ползти по снегу ему почти не доставляло труда. Козер не захотел надеть телогрейку, а остался в своем длинном черном пальто, полы которого, стянутые плотным белым полотном маскхалата, захлестнули ноги и мешали движению. В том-то и состояла, видимо, разгадка такой его неимоверной напряженности и быстрой утомляемости. Немаловажные причины вынудили Ицека к этому. Именно ему предстояло проникнуть на привокзальный телеграф и прочитать все полученные депеши, так как иной связи теперь с этим поселком, где были перерезаны телеграфные провода, у губернского города не существовало. А в своем приличном интеллигентном пальто все это он мог сделать, не привлекая к себе особого внимания. Да и чувствовал себя в обычной своей одежке Козер куда уверенней, чем в этом вот маскхалате.

Небо затянули свинцовые облака. Ни звезд, ни месяца. Кругом темно. Заводы не работали, «электричка» не давала света в город и на улицы. Лишь вдали возле станции тускло тлели высокие газовые пристанционные фонари. Потушить их — было задание, которое попутно, в ходе обеспечения операции Ицека, поручалось выполнить Василию Адеркину. Всю дорогу тянул он с собою рядом тонкий шест, а в одном из карманов его телогрейки покоился молоток, обвязанный тряпкой. Его он насадит на толстый конец шеста и этот шест за тонкую часть будет раскачивать, чтобы молоток ударил по стеклу, а затем и по газовой горелке.

Кладбище, лежавшее на их пути, встретило разведчиков неожиданной засадой. На расчищенной от снега, выложенной кирпичом могиле сидели два усатых унтера и не спеша угощались водчонкой, закусывая солеными огурчиками да ржаным хлебушком с сальцем. Был у них, видно, и чесночок. Ицек сразу почуял острый запах. Глаза его налились кровью. Он изо всех сил закрыл лицо руками, чтобы чих не так был слышен. Огибать кладбище — значит потерять еще более часа времени, да и не было уверенности, что вокруг ограды не ходит патруль.

Раздумывать долго не приходилось. Васек подполз тихонечко к заранее облюбованному пролому в кладбищенской ветхой ограде и знаком показал Козеру: «Жди сигнала, лежи, не двигайся!» А сам, уложив свой шест вдоль фундамента ограды, проник на кладбище и пополз между могилами прямо на засаду. Неподалеку от унтеров Васек на время затаился и услышал:

— Чих с городу вроде бы ажно сюда до нас ветром принесло. Не вчув, а, Митрий?

— Який тоби чих? Земля идей-то порушилась возля ограды чи у могили. Страхи на этих кладбищах мобуть токи начинаются.

— А ты колы бачив, покойники як вздыбаются?

— Хай тоби грец, Яшка, не зуды — накликаешь беды!

Василек двинулся мимо, проползая позади соседней могилки, обошел унтеров со стороны станции, а за высоким склепиком смело сел, достал плошку, всыпал бертолетки, поджег и стал помешивать фарфоровым пестиком. Когда вспыхнуло холодное пламя и заиграло мертвенно-синим отблеском, Васятка сунул руки под простыню и разом встал, завыв по-волчьи, и начал продвигаться, не сгибаясь, из-за склепика прямо на унтеров.

Те как увидели покойника, перекатились через могилку и ходом по кладбищу в сторону поселка:

— Свят, свят, свят! — слышалось их беспомощное бормотание да раздавался тяжелый топот кованых сапог. Они прыгали с могилы на могилу и вскоре скрылись за оградой в темноте ночи.

— Гады, едва успел руки отдернуть, так бы и отдавили сапожищами напрочь, — ворчал Ицек, во весь рост вместе с Васькиным шестом направляясь по кладбищу к светящемуся синим пламенем Адеркину.

— Теперь, Илья, давай, брат, ноги в руки и бегом, — прошипел Васек, освобождаясь от огонька, высыпав содержимое чашки прямо в склепик, отчего из того синий свет пошел.

К станции они бежали по твердой стежке, благо на ней было уже до них немало наслежено… А перед станцией разделились: Василек пополз к первому, ближайшему газовому фонарю близ товарного склада, где его поджидала Сима Кетова, знавшая здесь каждую кочку; Ицек сбросил маскхалат, утерся тщательно большим пестрым платком, поправил форменную фуражку с молоточками, потрогал холодный браунинг в кармане и решительно в открытую направился к пристанционному одноэтажному флигельку, где помещался телеграфный аппарат. У здания он затаился. В заиндевевшем окне мерцал свет электрической лампочки, на длинном блоке опущенной над самым аппаратом, возле которого маячила фигура телеграфиста.

Ицек видел, как погас первый ближайший отсюда газовый фонарь, а до слуха донеслось шуршание, словно ссыпали несколько горстей сухого песка по трубе с высоты двухэтажного дома. Затем все стихло. На станции стало темней. Козер решительно потянул на себя дверь, она оказалась незапертой. И он вошел.

Телеграфист подремывал у работающего аппарата. Козер бесшумно шагнул к нему и спокойно взял в руки ленту, уже давно извивающуюся на полу. Точки, точки, тире, тире, точки — так привычно было ему читать азбуку Морзе, что в голове сам собою откладывался четко и памятно текст идущей из города депеши:

Телеграфист открыл глаза и вскочил, пытаясь дать сигнал тревоги. В руке у Козера холодным блеском сверкнул браунинг.

— Руки! Вверх, быстро! — спокойно сказал Ицек, прикладывая вороненое дуло револьвера вплотную к груди телеграфиста.

Тот побледнел. Руки его с широко растопыренными пальцами дрожали высоко над головой.

— Взгляните в окно. На станции нет огней. Она занята моими ребятами. Личный состав арестован. Они останутся живы. Я не трону ни вас, ни ваших роликов, но я хочу оградить себя от излишних неприятностей. Не шелохнитесь, смотрите, дружок, пока я не перережу сигнальных проводов и не изуродую зуммер. А вам лучше закрыться от посторонних на засов.

Телеграфист было двинулся, чтобы выполнить новый приказ неизвестного в инженерской фуражке и роскошном длинном черном пальто. Но тотчас же новь ощутил железо револьвера глубоко под ребрами, чуть ниже сердца. И снова застыл на месте.

— Все, что я скажу сейчас, вы сделаете минут через пять после моего ухода, не раньше. Заприте двери, замаскируйте следы порыва сигнализации, приведите в возможный порядок зуммер. Это будет сделать нелегко. Утром можете заменить его запасным! И сидите спокойно, ожидая смены. А там можете поступать, как найдете нужным. И еще: лучше вам вообще забыть, что я побывал у вас. Запритесь до утра ото всех и, если кто-либо станет стучать или ломиться к вам, уничтожьте эти телеграммы. Никто, слышите, никто не должен знать их содержания. А я из третьей силы — «Анархия — мать порядка!», слыхали? Мне надо уходить. Видите, на станции стало совсем темно. Запомните: я дважды дарую вам жизнь — ведь если сохранятся телеграммы до утра, вам и перед начальством отвечать не придется. Пора.

Прощайте!

И Козер выбежал на улицу. Там заливались полицейские соловьи. Ицек прыжками достиг места, где был спрятан маскхалат, натянул его на себя и плюхнулся на дно заснеженной канавы. По ней он решил уходить от возможного преследования.

У выхода на тропу, ведущую к кладбищу, его ожидали Василек и Кетова. Они выглянули из канавы. Свистки не умолкали. Но топот был слышен лишь на одной станции. По-прежнему тусклым огоньком светилось окошко телеграфиста. Разведчики сняли маскхалаты и двинулись бегом по стежке в сторону кладбища. Теперь они уклонились от него далеко в сторону и выбрались к лесу, куда не раз приходили на маевки или подпольные сходки. Здесь им была известна всякая тропинка. Поспешно выбрались они поближе к Шоссейке. Все три маскхалата завернули в заранее запасенную мешковину, и Василий понес этот опасный груз. Отсюда их пути расходились: Адеркину надо незаметно по задворкам, а затем через одну из своих известных ему застав пробраться к главной баррикаде, а Козер с Симой Кетовой пошли прямо обочиной большой дороги, словно путники, бредущие со стороны ярмарки. Пришлось принять из флакончика водчонки, чтобы пахло. С ярмарки никто не возвращался, чтобы «ни в одном глазу».

Подходили они к своим с противоположной от ярмарки стороны, пробравшись туда еще до рассвета берегом Волги. И вскоре текст телеграммы лежал, четко написанный привычной к таким делам рукою Ицека, перед Сочаловым. Ясно пока было одно: впереди был день передышки. Дополнительный боезапас и артиллерия к противнику прибудут через сутки. Казаки и войска вряд ли до столь мощного подкрепления будут пытаться предпринимать какие-либо активные действия.