Холодные зори

И в это время царские солдаты, под прикрытием артиллерии порезав проволоку и расчищая проходы, ринулись по Шоссейной, в сторону главной баррикады.

Опытная, хорошо вышколенная рота очень быстро преодолела первый намеченный рубеж и вклинилась сажен на пятнадцать в глубь рабочей обороны. Там она сразу же стала окапываться. В прорыв устремились усиленные орудийные расчеты. Прямо на руках передвинули они сажен на десять — пятнадцать вперед обе пушки.

Со стороны бывшей пожарной каланчи неожиданно появился отряд бомбометателей, посланный Дмитрием Курсановым.

Красавец мужик Борис Черняев, отчаянная душа — в распахнутом полушубке и с расстегнутым воротом косоворотки, без шапки, с растрепанными по ветру густыми волосами, выскочил на середину Шоссейной и высоко поднял свою самодельную бомбу, однако не успел ее метнуть, сраженный сразу несколькими выстрелами в упор. Он упал вместе с бомбой, и она так рванула, что осколками задела великана Александра Розанова. Он свалился на мостовую вслед за своим товарищем. Саша успел-таки метнуть свою бомбу, но, к несчастью, она мягко упала в сугроб и не разорвалась. Раненный в ногу, Розанов медленно пополз к калитке проходного двора, зубами вытягивая запал второй бомбы, чтобы не взорвалась непроизвольно.

Царские пушки теперь заработали под одной командой и с большим эффектом. То там, то тут вздымались черно-багровые султаны огня, дыма и пыли, разлетались разбитые взрывом снаряда баррикады. Начали гибнуть люди.

Артиллерийская батарея противника из двух орудий делала свое черное дело. Невидимая баррикадникам и недосягаемая для их карманной артиллерии, она неотвратимо приближала час своего торжества над плохо вооруженными рабочими.

На главной баррикаде разорвался снаряд, начиненный шрапнелью. Была ранена в ногу Марина Борисова. Она упала, обливаясь кровью, но ползла к пропагандисту Знаменскому, товарищу Верному, которому осколок угодил в живот. Маринка видела только эту страшную рану. Она ползла, чтобы перевязать товарища. И в это время осколком снаряда ее ранило в руку. С локотка на локоток, отстраняя кровоточащую руку, чтобы не глядеть на нее, Марина с трудом подтягивала пораненную шрапнелью ногу и все ползла и ползла, пока ее не подхватили Дарья Степанова с Олимпиадой Баковой и силой не уложили на носилки, а ребята-дружинники быстро унесли в госпиталь к Викентию Викентьевичу.

— Пить, пить, — еле открывая сухие почерневшие губы, почти бессознательно просил тяжелораненый. Когда над ним склонился доктор Корзанов, пропагандисту уже ничем нельзя было помочь. Глашатай рабочей правды, призывая людей и самой жизни не пожалеть для дела русской революции, сам погиб в бою, как солдат. Мужественный революционер, человек сильный и беззаветно преданный партии, кровью своей утвердил в сознании многих правоту того великого дела, ради которого призывал людей к оружию. Но никто из его воспитанников не мог сейчас сказать ему свое последнее прости. Все они были на боевых постах или уже пали в бою.

Снаряды теперь рвались непосредственно на главной баррикаде, был разрушен угол школы. Пушчонку пришлось снять с ее позиции: кончились снаряды. Солдаты-пехотинцы и артиллерийский расчет начали новое продвижение. Пушки стали бить с еще более близкого расстояния. Смерть подстерегала баррикадников, где бы они ни находились — в школе, на баррикаде или в ближайших домах. Пушки посылали смертоносные снаряды в дома мирных жителей, били по улицам и перекрестку, вздымая повсюду фонтаны пыли, камня, щепы, перемешанных со снегом и дымком от взрывов. Шла та позиционная война, которой хорошо были обучены регулярные части русской армии, но к которой никак не были готовы защитники баррикад. То и дело падали люди, пораженные осколками снарядов, камнями, досками или стеклами, которые разлетались от места взрыва. Медсестры не успевали перевязывать раненых и уносить их в укрытие.

Серый зимний денек не спешил уступать своего времени вечерним сумеркам.

С новой огневой позиции вражеской батареи баррикада была видна теперь как на ладони. Снаряды ложились все точнее и точнее прямо в намеченную цель. Щепа, куски железа, вывороченный булыжник в черном дыму и темном, буром пламени продолжали высоко взлетать в воздух. Обломки развороченных поленниц дров, крестьянских саней, школьных парт, кирпича школьного здания теперь буквально каждую минуту валились на головы рабочих-дружинников.

Над батареей встала плотная стена серого дыма, сквозь который с каждым новым выстрелом прорывались снопы яркого блескучего пламени.

Люди бежали по улицам в глубь поселка, бесцельно метались по проходным дворам, нередко настигаемые разрывом очередного артиллерийского снаряда, пущенного опытной, тренированной рукой солдата.

На главной баррикаде оставался только штаб. Угол школы совсем обвалился, стена, обращенная на большак, была разворочена артиллерийскими снарядами, в нескольких местах парадный вход засыпан новыми обвалами лестничной клетки.

Артиллерия царского войска решила исход сражения в пользу контрреволюции.

Штаб снял все отряды с боевых рубежей. Некоторые из них в полном составе покинули поселок. Отступив организованно, они укрылись в соседнем уезде. Это уходили обстрелянные, проверенные в боях, надежные кадры грядущей новой, победоносной революции. Другие отряды были расформированы, и люди разбрелись по своим семьям. И для них не бесследно прошли эти дни. Участники вооруженной схватки не на жизнь, а на смерть с сильным, до зубов вооруженным и хорошо обученным врагом, они поняли, что, если подготовиться профессиональней, получше освоить военные знания и навыки и обеспечить себе союзников, прежде всего среди этих вот, ныне обманутых и слепо идущих на своих же братьев крестьян в солдатских шинелях, вряд ли удастся тогда сломить кому-либо могучую силу восставшего народа.

Великая сила гуманности продиктовала штабу дружины не применять большой разрушительной силы фугаса для уничтожения всей сотни казаков и шедшей впереди роты солдат, а взорвать его лишь для острастки и выигрыша времени, необходимого на отход штаба и снимаемых теперь с последних опорных пунктов дружинников.

Дмитрий Курсанов поднялся к Василию Адеркину с поручением штаба в тот момент, когда, почувствовав, что баррикадники перестали отвечать на их действия, солдаты смелее двинулись вперед, срезая проволоку, ломами выбивая столбики, освободив тем самым большую часть Шоссейной. И тогда с гиком и свистом, обнажив наголо сабли или стреляя на ходу из карабинов, лавиной ринулась на баррикаду казацкая сотня. Василий вовремя замкнул контакты индуктора. Раздался такой оглушительный взрыв, что вылетели все оконные рамы в этом доме. В клочья разнесло и костяк эскадрона конников, бились в предсмертной агонии лошади, валялись клочья, оставшиеся от доброй полсотни эскадрона. Погибли и бежавшие вслед за казаками солдаты и несколько полицейских.

Остальные отделались испугом и ранениями.

Остатки казачьего эскадрона закружились на месте. Они боялись, что где-то баррикадниками зарыт еще один фугас, а кони не шли ни вперед, ни назад, вконец испуганные страшной силы взрывом. Через некоторое время, когда дым и пыль рассеялись, с наблюдательного пункта штаба было ясно видно это замешательство казаков. Они положили коней и попрятались за ними, а солдаты поприжались к домам, опасаясь нового сильного взрыва. Было ясно, что быстрых действий с их стороны можно теперь не опасаться.

Василий Адеркин с Володиным и дядей Митяем смотали провода и сложили их вместе с индуктором в заранее припасенный мешок. Затем все поспешно выбежали на задний двор и стали пробираться в сторону тыловой баррикады. Там они застали Сочалова, Кисина, Кочурина, Болотова, Матушева и Ефросинью Курсанову.

Операцию со взрывом большого фугаса члены штаба одобрили: часть солдат и казаков уцелела, но войско противника получило необходимую острастку на будущее. Конечно, досадно, что в свое время не удалось вывести из строя поболе тиранов и мучителей, но в данной ситуации штаб рабочей дружины руководствовался принципами гуманности и не ставил перед боевиками задачи отместки.

Сочалов похвалил дружинников за службу, приказал Володину найти место, где можно было бы закопать индуктор, и быть свободным.

Васильку, отозвав его одного в сторонку, под самым строжайшим секретом Кисин сообщил, что местный комитет заранее предусмотрел на случай неудачи вооруженного восстания сохранить здесь революционное подполье во главе с Тихим, который на все время боевых операций сказался больным и не бывал ни на баррикадах, ни в штабе восстания, но держал с помощью жены и верной, увертливой связной Бардиной постоянные контакты с губернской партийной организацией. В его распоряжение теперь и поступал Василий, о чем знать должен только он один. Внимательно слушал Кисина Адеркин. А Кисину нравилась его сдержанность и сосредоточенность. Он видел, как в глубине обычно очень подвижных и озорновато-веселых глаз Василия тлели теперь лишь покрытые пеплом угольки большой озабоченности, непреходящей тревоги и еще — смертельной усталости. Его лицо было неузнаваемо серым, исхудалым, с землистым, больным оттенком, а губы, словно у тяжко раненного, ссохлись и потрескались. Перед Кисиным стоял глубоко потрясенный всем пережитым, но не сломленный горем повзрослевший молодой человек, опытный, обстрелянный боец социал-демократической партии большевиков России.