Холодные зори

Петр не одобрил поведения Василия. Петушится, а дело-то более чем серьезно. Не убирать же здесь, на месте, Низова без пролетарского суда и следствия.

— Давайте обсудим положение спокойно. И не надо лишних эмоций, — сказал Петр.

— А что, тут дело ясное: где кошки нет, там мышь резвится. Я так думаю: не жилец он боле на этом свете. Вот и все. Выдаст всех нас в первую же минуту, как только в поселке объявится. Отпустим, — значит, выкормим змейку на свою шейку.

— Слышал? — спокойно спросил Семена Петр. Тот съежился от такого резкого поворота дела. Струхнул не на шутку.

Адеркинскую ненависть к себе знал и ощущал всей шкурой, а Филе терять нечего — был и есть культяпня голоштанная.

Решит дело, видать, все-таки этот, неизвестный ему старший, вон рука-то так и застряла в кармане, вынуть и пульнуть — один момент.

— Умный, видать, ты человек, рассудительный, — вновь с издевочкой обратился к нему Петр. — Тебе и последнее слово: как обезвредить тебя, чтобы спокойно жить, ну, хотя бы вот нам, троим?

Холодный, ровный, очень спокойный тон старшего не предвещал ничего хорошего. Низов собрал в кулак всю свою волю. Говорят, что бывает мужество и от отчаяния.

— Поверьте мне, — так же спокойно ответил он.

— Каким образом? — спросил Василий.

— Ну, сволочь я последняя, но мелкая, не гожусь ведь на службу в полиции. Не врал я вам, всю правду истинную высказал: перевернуло во мне, как и в других, вверх тормашками все мои понятия о жизни это страшное дело в Питере. Шатается, знать, царев трон, если на такое сам самодержец всея Руси пошел. Не выдам я вас и николи не подведу. Тока и с вами нет мне ни пути, ни счастьица. Отпустите! Тихо соберу вещички, сегодня же как в воду кану, никогда меня боле не встретите. Ну, а филера свово приставьте с наганом, пусть со мною идет, своими глазами проверит. Домой приглашаю: при нем вещи соберу, вместях и уйдем.

— Толково, — раздумчиво сказал Петр. — Теперь от нас некоторые добавления последуют. Пошли. — И все за Петром Ермовым направились к большому высокому пню, Он ногами расчистил местечко у пня, смахнул с него сухой веткой снежную шапку, вынул газету, расстелил ее, а на нее положил два листочка бумаги в клетку, вырванные из записной книжки. Еще порылся во внутренних карманах и вынул химический карандаш с медным наконечником. Карандаш был остро и красиво отточен.

— Теперь пиши! — Петр подал карандаш Низову и стал диктовать так же медленно и ровно, как привык он это делать в воскресной рабочей школе, где теперь преподавал русский язык и литературу. — Пиши!

Сгорбясь над листиками бумаги, Низов старательно большими буквами вывел под диктовку Петра!

Рука предательски дрожала, когда Низов подавал Петру бумажки, целиком с двух сторон исписанные его каракулями. Петр бережно сложил их и спрятал во внутреннем кармане пиджака.

— Ну а теперь с богом, Филя, — сказал Петр, вынув руку из кармана пальто. В руке его зловеще блеснул браунинг.

Филя неловким движением схватил револьвер и вместе с ним сунул свою культю за пазуху.

— Близко ко мне не подходи, — предупредил он Семена. — При попытке к бегству или еще какие выкинешь кульбиты — стреляю без предупреждения!

И они пошли по дороге. Впереди, понуро склонив голову, еле волоча ноги, Низов, позади, шагах в трех от него, шел Филя, настороженный, собранный и готовый ко всяким неожиданностям со стороны предателя.

А вскоре на дороге стали показываться мелкие группки рабочих. Они возвращались после митинга.

Василий остался на посту. Петр заспешил к карьеру, чтобы помочь Марине Борисовой выбраться на проселочную дорогу.

Когда они пришли к тому самому пню, на котором Низов писал свое отчаянное письмо, Петр улыбнулся и сказал:

— А мы вам, Марина Ивановна, вчетвером этот пенек оборудовали. — И он вновь достал газету, сложил ее теперь пошире — вдвое — и усадил на пень свою ученицу. Сам зашагал в город, чтобы добыть извозчика.

Знала бы Маринка, что речь идет о пне, где только что подписал себе смертный приговор ее давний обидчик, верзила-хулиган Сенька Низов!