Холодные зори

4. КАК ПРОУЧИЛИ ФИЛЕРА

Наступил грозный 1905 год.

Волжские заводы напоминали в эту зиму огромный котел, доведенный до критической температуры, когда внутри давно все бурлит и разогретый пар с большой силой давит на поршни машины. И тут делу помогает обычно только умелая, сноровистая работа машиниста. Он то посылает бо́льшую, чем положено, перегрузку на поршни, так что маховики начинают свистеть и уставать, раскручиваясь до бешеной скорости, то ослабляет ход, с ревом выпуская из горячего котла огромные белые клубы пара на воздух, что называется, в белый свет как в копеечку. Но кочегары так расшуровали топку, и жарища стоит там такая непомерная, что выпускай не выпускай его, а пар уже гонит стрелки манометра за красную черту. И того гляди, вот-вот котел замрет на секунду и ухнет, разлетевшись ко всем чертям.

Черная, страшная весть о том, как в воскресенье 9 января царь расстрелял перед Зимним в Питере безоружную, мирную толпу народа, с необычайной силой потрясла сердца рабочих.

В понедельник во многих цехах Волжских металлических заводов бешено крутились вхолостую невыключенные шпиндельные головки токарных станков. Привычно сопя, непривычно впустую, чертили воздух резцами огромные продольно-строгальные станы. Бесполезно надувались красными и синими язычками огоньков разогретые и оставленные рабочими горны. Бесцельно пыхтели мощные прессы.

Часть организованных рабочих покинула завод и двинулась к месту маевок, тайных рабочих собраний, к лесному берегу давно ставшей реки и собралась у песчаного карьера. От девственно нетронутого снега было кругом белым-бело.

Петр с Василием сегодня дежурили неподалеку в леске, на проселочной дороге, на случай появления котелков или гороховых шутов — филеров, не то и самой полиции.

На естественном возвышении, образованном невыбранным в этом месте песком, стоял человек, хорошо известный рабочим по его страстным, умным и не длинным речам. Стекла его непроизвольно играющего солнечными зайчиками пенсне, непокрытая черная кудрявая голова и не очень вяжущийся с этим обликом бледного, не сильного, видать, здоровьем интеллигентного человека громовой басистый голос — все это было таким давно родным и знакомым. Но что-то до того невиданное, мятущееся, несдержанно гневное, вызывая и боль и слезы, сквозило и в выражении его лица, и в жестах, и в самом его молодом, но грустном, хотя и полном гнева голосе.

— Запомните, товарищи! По мирной, ищущей слова царского, обманутой попом Гапоном толпе — шрапнелью… И детей и женщин — без пощады, в упор, всех наповал!

Маринка на этот митинг попала случайно. Петр с Василием пролетели было мимо их дома на извозчике, спеша занять свои посты до подхода участников тайного рабочего собрания. Но Маринка, спускаясь с крыльца, громко окликнула Петра, тот услышал и приказал извозчику вернуться. Молодые люди посадили с собой Маринку и помчали снова на окраину поселка, потом по проселочной лесной дороге до самого почти карьера, где ссадили Маринку и Василия, а Петр на пролетке — снова на большак, где и расплатился с извозчиком. Пока Петр вернулся в условленное место, Василий успел проводить Маринку к карьеру, рассказал ей о предстоящем митинге. Несколько старых досок, отрытых из-под снега, он уложил на песчаном взгорье для ожидаемого из губернии оратора. Потоптался на настиле, надежно утвердив его в снегу, и побежал на пост, куда уже пришел и Петр Ермов.

Маринка стояла на доске, брошенной Василием в снег. Тысячная толпа рабочих заполнила карьер, утрамбовала снег, перемесив его с песком.

Впервые видела Маринка такого пламенного оратора. Так просто, казалось бы, лишь сообщая слушателям сами факты расправы царевых войск над мирной народной демонстрацией, говорил Свердлин, но слова его западали в сердце тяжелым зерном гнева и скорби, а слезы непроизвольно текли по ее щекам, хотя в потрясенной ее душе все более и более разгорался огонь жгучей ненависти к насильникам и убийцам, к самому царю.

— Если вчера среди нас еще были люди, что слепо верили лживым словам о царском великодушии, басням о том, что царский престол чист аки агнец, что царь-батюшка заботливый отец народа, — взволнованно и веско говорил оратор, сопровождая слова энергичным, широким взмахом руки, — если вчера ложь во спасение могла держать в узде многих, то сегодня видят все — царство лжи не может больше торжествовать! Наступил час расплаты!

Долой царя-убийцу! Да здравствует всеобщее восстание рабочих!

— Ур-р-р-а-а! — крикнул кто-то в толпе.

— Долой царя! — раздалось в другом конце карьера.

Толпа гудела.

— Товарищи! — напрягая голос так, чтобы слышно было повсюду, несмотря на гул тысячной толпы, выкрикнул оратор. — Бросайте работу. Выходите на улицы, вооружайтесь, чтобы встать на защиту своих прав, своей жизни и свободы.

Раздались дружные сухие хлопки мозолистых рабочих ладоней.

Вверх полетели картузы и шапки.

«На великое дело и великое слово», — пришло Маринке слышанное от Петра народное речение. Теперь эти слова народной мудрости она связала со страстной и ясной речью Свердлина, отныне на долгие годы запавшей в мозг и в сердце.

А сам Петр сторожко нес свою службу дружинника.

В лощине что-то хрустнуло, и он окликнул Василия условным словцом: «Некрут?» Но Василий был уже близ лощины. Сметливый Адеркин заранее наломал несколько охапок сухих веток, разбросав их по всей лощине. И вот «птичка» подала весточку, наступив на веточку. Осторожно ставя ногу, пробирался в обход проселочной дороги старый знакомец — сам Семен Низов. А вдалеке маячила фигура Фили. Он шагал, пригибаясь, след в след за Сеней.

Все это очень смутило Василия. И тут условный позывной: «Эй, некрут!» — раздался вдруг издали в другом конце лощины. Василий видел, как этот окрик испугал Низова, и тот бросился наискосок, стараясь побыстрее скрыться за деревьями. Но там его поджидал Петр.

— С чем пожаловали? Охотитесь на дичь или просто так — моцион себе делаете? — с издевочкой спросил он Семена, выйдя прямо на него из-за деревьев.

Не стал бы Низов в привычной ситуации вступать с ним в объяснение, так как был зело опытен в делах неожиданного скулодробительного удара. Но теперь он знал, что его самого еще раньше выследили и гонят, как гончие зайца, на охотника.

— А чё, может, лес откупленный? — вопросом на вопрос, не на шутку струхнув (видно, знал о рабочей расправе с портным-провокатором) и от страха наглея, задиристо ответил Сеня.

Но Петр, не вынимая руки из кармана пальто, приказал:

— Повертывай назад, выходи к дороге и жди моего приказа. Ну, шевелись! — прикрикнул он на Рябого и стал потихоньку вынимать из кармана правую руку. Низов опрометью бросился в лощину, с трудом попадая в свои следы, а тем временем подошел Филя. Он молча указал Семену на другую сторону лощины, где уже маячила знакомая фигура Василия.

Низов немного пришел в себя. Теперь он шагал медленно и деловито, будто и не слышал приказа и спешить ему незачем.

На дорогу вышли одновременно все вчетвером. Со стороны овражного тупика, обойдя его, быстро продвигался навстречу Петр. На дороге уже стоял Василий, а позади себя Семен слышал учащенное дыхание Фили Колокольникова.

И вот Низов Семен в кольце дружинников.

Первым заговорил Филя.

— Ходкий, гад! От самой канцелярии исправника, где я его и поджидал, любезного, трусил он, скаженный, будто иноходец какой, прямо хоть садись на него да гарцуй до губернии. А в лес свернул, видно, приустал, шагом пошел. Шею все платком утирает. И вдруг исчез. Ну, как в воду канул. Я и назад, и вперед все бегом — ну нет нигде, да и только. Хорошо, вовремя вспомнил, как ударило мне в голову: «Лощина!» Я туда, скатился и прямо на его след. Ну, тут и я выдыхаться зачал, припозднился малость, крикнуть пришлось.

«Так, — промелькнуло у Васятки во время рассказа, — филер-то, видать, не цехового значения, а подымай выше, у самого господина исправника в доверии! И впрямь, знать, свинья завсегда найдет свою помойку!»

— И чего же, если не секрет, вам, господин хороший, в этом лесочке запонадобилось? — обратился он к филеру. — Вроде бы Павел Александрович сегодня на работе и на охоту не собирались…

— Собрание, баяли, ноне здесь будет. События-то какие, обманул нас царь Николай, людям не поверил, а доверился своим холуям, — спокойно и в общем-то разумно ответил вдруг Низов.

— Ну и что? — спросил явно для того, чтобы выиграть время, Петр. Никто из них не ожидал хорошо продуманного ответа.

— А то и выходит — одно горе у народа русского теперь, общее — веру в самого светлого монарха своего потеряли.

— Слушайте, ребята, и что только этот гад плетет? А ну расскажи, каки таки дела к господину исправнику тебя привели? Какое заданьице от его высокоблагородия получил? Зачем сюда шел? Отвечай! — на высокой ноте, взволнованно выкрикнул Филя.

Но Низов нашел единственно правильный тон в такой сложной ситуации. И стоял на своем.

— Ну, послушай ты меня, Василий. Сам знаешь, какой я был скотиной, сам меня и ловил на моей пакости. Сам и другим обо мне рассказывал. Кто же мне откроет, где можно услышать слово правды, наше рабочее слово.

— Ну ты и ловок, погань паршивая! — не утихал Филя. — Значит, только у самого господина исправника и есть такие сведения.

— При чем тут исправник? Он за казаками в губернию ухрял, исправник-то твой. Знакомый отца мово в канцелярии писарем, к ему я и кинулся. Ну, ясно дело, и он не думал, конечно, что, мол, от чистого сердца тута быть мне надо было. И там меня за подлеца засчитали. Вот я и прикинулся. Долго он пропадал, а я все ждал. Потом повел меня к старшому, ну, тот и послал — в карьере, мол, они соберутся, ноне нам их пугать не велено, а только надобно знать, кто там выступал да кто из тех, что позаметней, там был, а за нами, мол, не пропадет… С тем вот и попал я на карьер…

— Очень умно, рассудительно даже, если позволите, трогательно, господин Низов, это вы нам все разобъяснили. Нельзя ль еще об одном узнать? — вежливенько, с издевочкой сказал Петр, до того очень внимательно слушавший откровения филера.

— Спрашивайте, ваша воля, — ответил Низов, по-прежнему косясь на его руку, спрятанную в карман.

— Извольте ответить, какого лешего занесло вас в глубокий снег лощины, если прямая дорога на карьер по лесу проходит? — Петр явно горячился и торопил события.

А Низов стал еще более осторожен и расчетлив.

— Ей-бо! Странно мне вас даже слышать. Думал, дружина у вас куда как лучше обучена. Ну, посудите сами, как я мог идти в открытую, да еще по дороге, когда и младенцу ясно, что вокруг сходок всегда засады ставят из вас, дружинников, особливо на дороге. Да еще, признаться, чуял я, что и ко мне давно собственный филя приставлен.

— Ну ты, гад ползучий, — обиделся Филя, — поосторожней выбирай слова-то.

— Говорю правду, как на духу. Ить сам признавался, что вроде бы как филером на сходку шел. Узнай кто из вас меня там, может, сразу амба мне — жизни не видать, не то что схода.

— А сейчас как за жизнь свою распрекрасную дрожишь, сука! — не утерпел Василий. — Что, видать, волка ноги кормят? — и со всего маха неожиданно двинул кулаком под челюсть Рябому. Тот стерпел, на удар не ответил, стоял молча.