Ланиакея

Я покрепче взялась за ручку сумки и постаралась выглядеть спокойно. Я просто пройду мимо них, а там до дома останется два десятка шагов и все. Ничего такого. Это Зеленодольск, здесь никого не насилуют и не похищают без того, чтобы через пять минут об этом не узнал весь город.

Но мужчины остановились прямо посреди дороги, заслоняя мне путь, и начали говорить о чем-то, очень оживленно, хоть и тихо — и это было так похоже на то, что я уже проходила раньше, что помимо воли я подумала о самой вероятной реальности из возможных.

Через несколько шагов я поняла, что не ошиблась. Мужчины разделились, и один из них, выступив вперед, заговорил, начиная то, что для психопрактика всегда заканчивалось плохо.

— Ну привет тебе, Фаина Голубь. И зачем ты приехала в нашу глушь, чего тебе все не сидится в Москве?

Это был один из друзей Антона, курчавый и лобастый, как баран, Виталик Ветров. Он учился на тройки и очень средненько играл в волейбол, но очень хорошо умел клеить на спины психопрактиков листки с обидными надписями и плевать им на стол. Видимо, сейчас, когда листки и слюни кончились, настало время других забав.

— Ну привет, Ветров, — сказала я, останавливаясь перед ними и вздергивая голову. — Родителей повидать приехала. Это запрещено?

— Запрещено.

— Это кем же?

— А обществом нормальных людей запрещено. — Ветров ухмыльнулся. — Ты не знала?

— Нет, — сказала я серьезно. — Не знала. А нормальные — это вроде тебя, или есть нормальные, которые нормальные на самом деле?

Он скривился так, будто съел лимон.

— Какая ты остроумная, Голуб, просто обхохочешься.

— Так хохочи, — сказала я. — Я разрешаю. У нас свободная страна, ты не знал?

Ветров качнулся на пятках, глядя прямо мне в лицо и, похоже, обдумывая свою следующую реплику — это давалось ему явно тяжело, ведь в их компашке острым на язык был как раз таки Антон Лавров.

Я тоже смотрела прямо в его круглые маленькие глазки. Я была не Галя. Я никогда не молчала в надежде, что от меня отстанут, и не пыталась решить все мирным путем.

— Такой, как ты, нечего делать в нашем городе, — сказал Ветров наконец, видимо, не придумав ничего лучше, и его дружки согласно замычали. — Твоя сестричка, похоже, тоже не в курсе: ходит здесь, голову задирает. Ей бы тоже отсюда свалить не помешало. Пока не нарвалась.

Я мгновенно вспыхнула:

— Только тронь Галю пальцем, и я...

Они вдруг подступили ближе, окружая меня полукольцом, и теперь заговорил другой парень, низенький и худой, которого я не знала:

— И что ты сделаешь, если мы тронем твою сестру? Убьешь нас? Ты морталка, Голуб? Тебя в твоей школе научили убивать?

— Нет, не убью, — сказала я. — Но вам, антипсихам, лучше не лезть к моей сестре.

— Да никто не трогает твою сестру, господи ты боже, — Ветров аж развел руками, показывая, насколько ему это неинтересно, хотя две секунды назад казалось, что это не так. — Тем более что она скоро все равно свалит из города вместе со своим женишком-перебежчиком.

— А я-то думала, Антон ваш друг, — сказала я.

— Он перестал быть нашим другом, когда связался с шизофрени-ичкой, — писклявым голосом пропел третий из них.

— Да моя Галя более психически здорова, чем вы все, — сказала я, не в силах удержаться. — И вообще, дайте мне пройти. Мне уже надоело с вами беседовать.

Они расступились так быстро, словно ждали этих слов, но, когда я прошла мимо, продолжали выкрикивать мне вслед.

— Да давай, вали.

— И из города лучше свали, Голуб, да поскорее!

— Тебе тут не рады. Ты еще не поняла? Вам, психопрактикам, тут уже давно не рады!

— Давай, поори еще, может, кто и вызовет полицию, — пробормотала я себе под нос.

Сзади послышались торопливые шаги...

— Эй, Голуб! — вдруг заорал у меня над ухом Ветров и дернул меня за локоть, разворачивая на сто восемьдесят градусов. — Ты кое-что потеряла!

И почти тут же они окатили меня ледяной водой из ведра. Лицо, волосы, одежда — все оказалось мокрым в одну минуту, от меня повалил пар, и на несколько секунд я просто остолбенела, не веря в то, что это снова происходит, и не в силах даже вздохнуть — настолько жег меня холод.

— Ну давай же, Голуб, швырни нас телекинезом, не трусь! — завопил Ветров, пока его дружки наводили на меня видеокамеры на телефонах. — Давай, покажи, какая ты крутая, ну! Или заплачешь и побежишь к мамочке, как твоя сестричка? Плачь, давай, не стесняйся! Мы тут все свои!

— Я напишу на тебя заявление, придурок! — Я вытирала стремительно холодеющее лицо перчаткой, которую вывернула наизнанку, и чувствовала, как леденеют, превращаясь в сосульки, недавно с такой тщательностью уложенные волосы. — И ты, и твои дружки завтра явитесь в полицию!

Они дружно расхохотались, точно зная, что я этого не сделаю.

— А ты разве не помнишь, Голуб, что со стукачами у нас разговор короткий? Разве уже забыла, как мы их учим уму-разуму? — спросил Ветров издевательским тоном. Обернулся, махнул рукой. — Хватайте ее! Держите!

Я успела сделать только два шага прочь; они повалили меня на снежную насыпь, оставленную бульдозером, а потом просто перекатили за нее — и я ухнула в нетронутый снег лицом вниз, нелепо барахтаясь и рыча от беспомощности и злости.

— Охладись, Голуб! — Снова взрыв хохота; эти уроды точно снимали мое барахтанье на камеру. — Давай, греби, греби, черепашка, ты сможешь! Греби, Форрест, греби!

Они ржали надо мной все время, пока я, отплевываясь и вытирая мокрыми руками мокрое лицо, выбиралась через насыпь на дорогу. А потом, пока я пыталась вытряхнуть из-за ворота набившийся за него снег, сели в машину, стоявшую все это время за ларьком, и уехали, оставив меня посреди улицы одну.

Я кое-как добралась до дома, прокралась мимо родительской спальни в мокрой одежде, зная, что завтра мама наверняка спросит — и не зная, что я ей отвечу. Стащив с себя все мокрое, завернулась в одеяло и некоторое время просто лязгала зубами, не в силах согреться.

Чертовы антипсихи. Как же я вас ненавижу.

Уснула я тяжелым сном.