Вторая модель

* * *

Однажды, субботним утром, пока Ларри торчал в конторе, трудясь над какими-то исключительной важности бухгалтерскими ведомостями, в парадную дверь позвонил Боб Чамберс.

Дорис, как раз принимавшая душ, поспешно вытерлась, накинула халат и поспешила к парадному входу. Боб, широко улыбаясь, остановился в дверях.

– Привет, – сказал он, оглядываясь по сторонам.

– Все в порядке. Ларри в конторе. Работает.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Боб, не сводя глаз с ее стройных ножек под подолом халата. – Ты нынче просто красавица.

– Но-но! – со смехом прикрикнула на него Дорис. – Может, я вовсе зря пустила тебя на порог?

Изумленные, оба с легким испугом взглянули один на другого.

– Если хочешь, – неуверенно сказал Боб, – я лучше…

– Нет, нет, бог с тобой, – возразила Дорис, ухватив его за рукав. – Только не стой на пороге, дай дверь закрыть. Сам знаешь, эта миссис Питерс из дома напротив…

Боб шагнул вперед, и Дорис захлопнула дверь.

– А я хочу тебе кое-что показать, – сообщила она. – Этого ты еще не видел.

– Антиквариат? – заинтересовался Боб. – Или что-то другое?

Подхватив гостя под руку, Дорис повела его в столовую.

– Тебе понравится, Бобби, – округлив глаза, прошептала она. – Надеюсь, понравится. Понравится обязательно, наверняка. Они… она… так много… так много для меня значит…

– Она? – Боб сдвинул брови. – Кто «она»?

Дорис расхохоталась.

– Да ты ревнуешь? Идем.

Остановившись перед камином, оба подняли взгляды к часам.

– Сейчас. Еще пара минут, и она выглянет. Вот подожди, увидишь ее сам! Я знаю: вы с ней прекрасно поладите.

– А Ларри о ней что думает?

– А вот с Ларри они друг друга не любят. Порой, когда он дома, она носа наружу не кажет, а Ларри жутко злится, если кукушка не закукует вовремя. Говорит…

– Что говорит?

Дорис опустила взгляд под ноги.

– Всякий раз говорит, что его ограбили, пусть даже часы достались ему по оптовой цене, – сказала она и вдруг снова заулыбалась. – Но я-то знаю: кукушка молчит, не выглядывает, потому что не любит Ларри. Вот когда я дома одна, она кукует мне каждые пятнадцать минут, хотя на самом деле должна куковать только раз в час. Нет, – окинув взглядом часы, продолжала она, – мне кукушка показывается, потому что хочет меня увидеть. Потому что мы с ней разговариваем: я ей рассказываю разное. Конечно, мне очень хотелось бы повесить часы наверху, в своей комнате, но это как-то… словом, так не годится.

На парадном крыльце загремели шаги. Боб с Дорис в испуге переглянулись.

Ларри, кряхтя, распахнул входную дверь, опустил на пол портфель, снял шляпу и только после заметил Боба. Глаза его сузились.

– Чамберс. Будь я проклят! Ты что здесь забыл? – процедил он, войдя в столовую.

Дорис, беспомощно запахнув ворот халата, подалась назад.

– Я, – начал Боб. – То есть мы…

Осекшись, он оглянулся на Дорис. Внезапно часы зажужжали, и выскочившая наружу кукушка закуковала, закуковала во весь голос.

Ларри шагнул к часам.

– А ну, заткнись! – рявкнул он, грозя птичке кулаком.

Кукушка, разом умолкнув, спряталась в домик. Дверца со стуком захлопнулась.

– Вот так-то лучше, – подытожил Ларри и перевел взгляд на Дорис с Бобом, безмолвно замерших рядом.

– Я просто зашел взглянуть на часы, – объяснил Боб. – Дорис сказала, они старинные, редкие и…

– Чушь! Я сам купил их. А ты убирайся отсюда, – оборвал его Ларри, шагнув к нему. – И ты тоже, – бросил он Дорис. – И часы эти чертовы с собой заберите.

Однако тут он сделал паузу и задумчиво почесал подбородок.

– Хотя нет. Часы не троньте. Они мои. Я их купил и оплатил из своего кармана.

За несколько недель, минувших после ухода Дорис, Ларри с кукушкой невзлюбили друг друга сильнее прежнего. Во-первых, кукушка почти не показывалась из-за дверцы – порой даже в двенадцать, в тот час, когда ей предстояло больше всего работы. А если вообще удосуживалась выглянуть, то подавала голос всего раз-другой, не разбирая, который там теперь час. Вдобавок в ее голосе неизменно звучали упрямые, несговорчивые нотки, так что, слыша резкие крики кукушки, Ларри всякий раз вздрагивал и даже немного злился.

Злился, однако часы заводил аккуратно: мертвая тишина в доме – ни звука чужих шагов, ни разговоров, ни стука оброненных вещей – здорово действовала на нервы. Настолько, что даже тиканью ходиков будешь рад.

Однако кукушка ему не нравилась совершенно, и порой, затевая с ней разговор, Ларри высказывал ей все, что о ней думает.

– Слушай, – сказал он однажды поздним вечером, обращаясь к закрытой дверце. – Знаю, знаю, ты меня слышишь. Эх, отослать бы тебя назад, немцам, в этот самый их Шварцвальд…

Сделав паузу, он прошелся из угла в угол.

– Интересно, что они там сейчас делают? Особенно этот сопляк со своими книжками и старинным барахлом. Увлечение стариной… что за занятие для мужчины? Антикварные безделушки – это для баб! – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Ну? Верно я говорю?

Часы безмолвствовали. Подойдя к ним, Ларри остановился напротив.

– Верно я говорю?! – прорычал он. – Или тебе вообще сказать нечего?

Стрелки на циферблате часов приближались к одиннадцати. До начала нового часа оставалось меньше минуты.

– Ладно. Подождем до одиннадцати, а вот после я желаю услышать, что ты можешь ответить. А то в последнее время, после ее ухода, ты что-то неразговорчива.

Кривая улыбка на лице Ларри сменилась злобным оскалом.

– Может, без нее тебе здесь больше не по нутру? Ничего. Я за тебя заплатил, а значит, хочешь не хочешь, вылазь. Вылазь и кукуй. Слышишь меня?

Настало одиннадцать. Издали, с окраины города, донесся сонный, басовитый бой огромных часов в башне над зданием мэрии, однако резная дверца не отворилась – даже не дрогнула. Минутная стрелка двинулась дальше, а кукушка все не показывалась. Сидела себе где-то там, внутри, за дверцей, молчала и в ус не дула.

– Ладно, как хочешь. Как пожелаешь, – пробормотал Ларри, поджав губы. – Хотя это, знаешь ли, просто нечестно. Куковать каждый час – твоя обязанность, твоя работа. Каждому в жизни приходится делать то, что не по душе.

Опечаленный, он отправился в кухню, открыл огромный, блестящий эмалью холодильник и, наливая себе выпить, снова задумался о ходиках.

Сомнений быть не могло: кукушка должна, обязана куковать, есть рядом Дорис или нет. Небось Дорис-то ей, кукушке, с самого начала пришлась по душе, вот они и спелись в первый же день. И Боб ей, надо думать, тоже понравился сразу, с первого, как говорится, взгляда. То-то, наверное, счастливы будут они втроем – Дорис, Боб и кукушка…

Покончив с выпивкой, Ларри открыл выдвижной ящик под раковиной, отыскал молоток и не торопясь вернулся с ним в столовую. Ходики над камином негромко тикали, бормотали что-то себе под нос.

– Гляди! – сказал Ларри, взмахнув молотком. – Знаешь, что это у меня? А знаешь, зачем? Я им кое-что сделаю… и начну с тебя первой. Вы ведь все трое – пташки одного полета, – с улыбкой добавил он.

Кукушка в часах не откликнулась.

– Ну что, выглянешь? Или мне самому тебя вытащить?

Часы негромко зажужжали.

– Слышу, слышу, ты там! Хватит отмалчиваться, пора и голос подать. За три недели молчания ты задолжала мне, дай-ка прикинуть…

Дверца в часах распахнулась. Стремительно вылетевшая наружу кукушка пулей метнулась прямо к нему. Ларри, смотревший под ноги, задумчиво морща лоб, вскинул голову, и кукушка ударила его точно в глаз.

С оглушительным грохотом рухнул он на пол вместе с молотком и придвинутым к камину креслом. Крохотная птичка на миг замерла, не сводя с него взгляда, а после так же стремительно отпрянула назад, скрылась в домике, и дверца за ней накрепко затворилась.

Человек, растянувшийся на полу, лежал без движения с неестественно вывернутой головой. В комнате не слышалось ни звука, ни шороха – кроме, конечно же, негромкого тиканья ходиков над камином.

– Понятно, – проговорила Дорис, изменившись в лице.

Боб обнял ее за плечи, легонько привлек к себе.

– Доктор, можно вопрос? – сказал он.

– Разумеется, – кивнул доктор.

– Легко ли сломать себе шею, упав с такого вот невысокого кресла? Тут ведь и падать – всего ничего. Может, дело тут не в случайности? Может, на самом деле это…

– Самоубийство? – Доктор задумчиво почесал подбородок. – О подобном способе свести счеты с жизнью я еще не слыхал. Нет, нет, точно вам говорю: о самоубийстве тут даже речи не может быть. Несомненный несчастный случай.

– Я вовсе не о самоубийстве, – пробормотал Боб себе под нос, взглянув на часы над камином. – Я совсем о другом…

Однако его никто не услышал.