Место под солнцем

Глава 6. Итоги

* * *

Если честно, я не всерьёз относилась к своему новому «заданию». Во-первых, мне казалось, что эта «проблема» яйца выеденного не стоит, а во-вторых, у меня было полно́ домашней работы и других дел, которые требовали моего тщательного внимания.

Стоит сказать, что английский в школе давался мне так себе. Нет, основные вещи я знала, могла со словарём переводить тексты, но вот писать само́й без ошибок… это было выше моих возможностей. У меня вообще с гуманитарными науками всегда было плохо, по складу ума я чистый «технарь». Физика, химия, биология, математика — пожалуйста, могу, умею, понимаю. Литература, языки, история, обществознание — вообще мимо. С началом учёбы в Хогвартсе распределение осталось тем же: у меня хорошо получалось вникать в Травологию, Зельеварение, Заклинания (в основном за счёт нормального знания латыни, я ж всё-таки изучала её в меде). Немного хуже дела обстояли с Транфигурацией, потому что перестроить мозги на то, чтобы погрузиться в этот предмет, у меня не до конца получалось, хотя профессор Дамблдор был потрясающим преподавателем и шикарно объяснял материал, и тут дело было лично во мне.

Также у меня не вполне сложились отношения с ЗОТИ, но здесь была двоякая ситуация. С одной стороны, у меня была огромная мотивация к изучению этого предмета, потому как кое-кто из моего окружения активно пользовался самими Тёмными искусствами, а мне нужно было научиться защищать себя. Да и в отличие от той же Истории Магии или Астрономии (в которых в основном нужно было зубрить, а это ещё одно моё слабое место, моя память больше работала на понимание сути, а не на тупое многократное повторение) ЗОТИ была вроде как «техническим» предметом, а не гуманитарным. Но тут важным фактором являлся сам преподаватель по этому предмету.

Профессор Николас Доусон, преподаватель ЗОТИ[1], был человеком… инертным. И это мягко сказано. Хотя инертнее и нуднее профессора Бинса, который даже после смерти упорно продолжал нудно читать студентам лекции по Истории магии, представить преподавателя было трудно. Но профессор Доусон вполне мог составить ему конкуренцию. Бедная мимика, неторопливые движения, тусклые, казалось, совсем выцветшие карие глаза, не выражавшие совсем никаких эмоций, и монотонная речь. У меня при первой встрече возникло подозрение, что здесь была явная клиника паркинсонизма, только тремора не хватало для полного счастья, но я так до сих пор и не поняла, болели волшебники обычными болячками или нет. По сути, должны были бы, потому что клетки, органы и ткани всё равно были у всех одинаковые, но за четыре месяца обучения так и не видела, чтобы кто-то болел хотя бы обычной простудой.

Итак, профессор Доусон. Да, он производил впечатление паркинсоника ровно до того момента, пока я не увидела в Дуэльном кружке, как ловко он отражал заклинания противника и наносил чётко продуманные, стремительные ответные удары. Минимум движений, но все они были тщательно выверены и в точности попадали в цель. За четыре месяца, что я ходила в кружок как зритель, — а куда мне соваться в дуэли с моим «багажом» знаний? — он не проиграл ни одной: ни студенту, ни преподавателю. И даже Тому, самому блестящему студенту курса, хотя тот и очень старался. И с того самого момента я поняла, что не зря именно этот человек преподавал именно этот предмет. Но лучше понимать его от этого осознания всё равно не получалось. А ещё злые языки шептали, что во время своих странствий в молодости профессор Доусон то ли переболел чем-то, то ли встретился с Банши, то ли ещё с какой-то дрянью, но после этого он стал таким безэмоциональным с полным сохранением ясности ума. И две седые пряди в тёмно-каштановых волосах немного добавляли правдоподобности данным теориям.

И раз уж я начала рассказывать про предметы и преподавателей, то стоит сказать немного и про последний предмет, Уход за магическими существами. Некоторые профессора возмущались, что этот предмет надо было преподавать хотя бы курса с третьего, мол, для первокурсников оно было очень опасно и всякое такое, но я была рада, что он у нас был и был обязательным. Профессор Кеттлберн был… чудаком, противоположностью Доусона, и каждое его занятие было как представление в цирке, причём такое, в котором ты непосредственно участвовал и в течение которого у тебя было совершенно неописуемое ощущение неизвестности, доживёшь ты до конца занятия или нет. Но все прощали Кеттлберну лёгкие заскоки к опасным тварям за его шутейки в течение занятия, нестандартные подходы к преподаванию и просто яркие эмоции. Даже профессор Диппет, который дал Кеттлберну аж пятнадцатый (!) испытательный срок, хотя другой на его месте давно бы уволил от греха подальше. Все, кроме профессора Трэвис, которая явно его недолюбливала, хотя он испытывал к ней совершенно противоположные чувства.

Ах да, для первокурсников были ещё полёты на мётлах, но тут стоит вернуться к моей проблеме с английским, с которой я начала. С английским было всё плохо, а хуже было то, что все учебники и домашние задания были на нём. Но со временем, особенно когда узнала про Элли, дремавшую в подсознании, я смогла с больши́м трудом интегрировать с её «базой данных» в области языка. И даже выцеплять кое-какие личные воспоминания, хотя это было очень трудно, между нами как будто была стена. Так что читать у меня ещё худо-бедно получалось, но в письме Элли помочь мне никак не могла, потому что, судя по всему, сама не владела этим навыком. Именно поэтому на занятиях мне приходилось на «врачебном русском» записывать новую полезную информацию, потом вечерами садиться, переводить свои каракули, поскольку почерк у меня был мало читабелен даже в случае с обычной шариковой ручкой, про перья же не стоит и говорить, а потом кропотливо переписывать печатным на английском, чтобы пользоваться конспектами на занятиях и писать домашние эссе. В начале года я ещё как-то выплывала в основном за счёт устных заданий, но со временем письменных работ постепенно становилось больше, и в декабре на всё это уже уходило от пяти до семи часов непрерывного труда каждый божий день. Ложилась спать я самой последней, и недосып от раннего подъёма не добавлял сил и возможностей воспринимать новую информацию, что тоже сказывалось на учёбе, хотя я и старалась поддерживать заданную планку отличницы. Но сил на это тратилось достаточно.

С полётами же всё было ужасно. На самом первом занятии я по трагической случайности резко взмыла вверх, как раз когда профессор Штраус отвернулась от меня, и сразу же грохнулась с метлы и больно ударилась. Потом была истерика, слёзы, боязнь высоты и мётел, и дело даже дошло до профессора Диппета, так как я наотрез отказывалась прикасаться к мётлам. Это теперь я понимаю, что тогда «контроль» взяла Элли, и страх высоты был именно её, хотя я тоже тогда знатно испугалась, но ситуацию это мало изменило. Правда, мне на выручку как всегда пришла профессор Трэвис. Она договорилась с директором и крайне принципиальной преподавателем по полётам, чтобы я вместо практических занятий писала эссе по истории полётов, истории квиддича, правилам этой странной игры и вместе с ней судила на самих играх. И как вы понимаете, эти самые эссе в прямом смысле этого слова сжирали тонну моего «свободного» времени.

Именно поэтому я и не стала заморачиваться с крайне важным «заданием», который дал мне мистер Я-Всегда-И-Всё-Знаю, хотя и подумала в небольших перерывах в бесконечной писанине, как можно было бы поступить. Но мне казалось, что Том был достаточно умным человеком для того, чтобы самому решить подобную проблему, поэтому я крайне удивилась, когда через два дня за завтраком получила небольшое послание, в котором говорилось, что староста Слизерина хотел видеть меня сегодня после занятий в библиотеке, в которой я и так безвылазно пропадала.

— Ну что, Китти, как поживают твои варианты решения поставленной задачи? — в назначенное время за моей спиной раздался тихий до боли знакомый голос, и я, погружённая в разбор своего почерка, аж подпрыгнула от неожиданности. — Как говорится в известной поговорке: одна змея хорошо, а две — лучше.

— Ха-ха-ха, очень смешно, — скривилась я его сарказму, а Том тем временем сел за стол, который я полностью заняла своими конспектами и учебниками, и с любопытством заглянул в один из свитков. — Не знаю… у меня есть несколько вариантов, но вряд ли ты примешь их к све́дению…

— Давай, Китти, рассказывай, я внимательно тебя слушаю, — на удивление дружелюбным тоном предложил он, отложив в сторону свиток, а я так и изогнула бровь от изумления, потому что крайне не рассчитывала на подобный вариант.

Обмакнув перо в чернильницу, я нашла нужный кусок текста, который собиралась переписать из учебника в своё эссе, чтобы было поменьше ошибок в моих собственных рассуждениях, а затем задумчиво протянула:

— Эм… не знаю, а почему ты не хочешь завести себе настоящую девушку? Поверь мне, если бы у тебя появилась спутница, то остальные от тебя сразу отстали бы, и проблем было бы меньше…

— Потому что я не хочу этого, Китти, и вопрос закрыт, — тут же холодно отрезал Том, и я оторвалась от записей и озадаченно посмотрела на него. — С девушкой придётся разговаривать, а вы, женщины, редко когда способны поддержать действительно интересную беседу. Да и к тому же, на девушку придётся тратить время, а это ценный ресурс, с которым я привык очень грамотно обращаться и не спускать на всякую ерунду.

— Да… не повезёт же твоей жене, ох как не повезёт… — протянула я, осознав всю глубину ненависти старосты Слизерина к своему полу.

— Ты серьёзно считаешь, что я когда-нибудь женюсь? — изогнув изящную бровь, поинтересовался он, и я, вернувшись к своей писанине, сказала:

— Ах да, конечно, прости. Прости, что я могла так хорошо о тебе подумать, — но не удержалась и мельком взглянула на своего собеседника, на красивых, очерченных губах которого расцвела довольная усмешка.

— Лучше бы ты тратила своё остроумие на решение важных вопросов, Китти, а не на колкости в мой адрес.

— Слушай, я вообще не понимаю, почему ты считаешь этот вопрос важным! — не сдавалась я, упорно продолжая писать, потому что даже получасовая беседа могла сильно выбить меня из ранее распланированного графика. — На самом деле, тебе достаточно просто сказать при всех о женщинах то, что только что сказал мне. Твоя репутация пай-мальчика сразу развалится, все дурочки поймут, какой ты на самом деле шовинист-сухарь, и от тебя мигом все отстанут. Всё!

— Моя репутация пай-мальчика крайне важна для меня, Китти. Я не один год работал над ней, и она помогает решать мне немало вопросов, которые обычным людям решить довольно трудно. Так что рушить я её своими же руками не собираюсь. Какие у тебя ещё варианты? — Том требовательно посмотрел на меня, и я, поджав губы, сказала:

— Не знаю… кстати, странно слышать от тебя подобное о женщинах, со мной ты можешь вполне долго разговаривать… к моему великому сожалению, конечно. Я бы с радостью уступила это место Саре или Мэри, которые положили на тебя глаз, да вот ты почему-то никак не хочешь отвязаться от меня.