Две Европы [Очерки Верхнезаморского клуба]

9. Filioque

Л.Д.: Так а что там с Западом случилось?

К.Ш.: Не всем дано выдержать высоту патриархата. Многих тянет вниз. На Западе постепенно возрождаются матриархальные тенденции, которые в итоге были закреплены в богословской формуле. В IX веке в пылу спора с еретиками западное христианство принимает добавку к Символу веры, известное как filioque («филиокве»). Современному человеку этот оборот речи покажется простой формальностью. Он всего лишь означает, что Св. Дух исходит не только от Отца, но и от Сына (буквально – filioque).

Вставка эта была сделана из «христолюбивых» побуждений, и должна была прибавить «веса» Христу – второй Ипостаси божественной Троицы. Это легкомыслие привело к тому, что всё логичное здание христианской догматики, выстроенное острым греческим философским умом, стало постепенно рушиться. На Западе просто не сознавали всей важности тринитарной формулы. Подвела низкая культура римской богословской и философской мысли. Все эти глубинные «тонкости» римскому юридическому сознанию всегда были чужды: Запад «продолжал быть далеким от понимания Востока и просто ничего не знал о богословских достижениях там, в частности, и о богословствовании Каппадокийцев… Вся сложность восточного богословия от «западных» ускользала»[75].

Как я уже говорил, благодаря сложнейшим тринитарным и христологическим спорам IV–VII веков на христианском Востоке и филигранным догматическим определениям Вселенских соборов этого времени было осуществлено важнейшее разделение понятий «ипостась» и «сущность». И это поистине стало революцией в мысли.

Вся христианская триадология строится на первенстве личности (ипостаси) над природой (сущностью): «Отец есть источник Божества, но Его Божество не ограничивается Его личностью. Вне времени, в вечности, ипостась Отца разделяет Свое сущностно – божественное бытие с ипостасями Сына и Духа, которые бытийствуют не "из природы Отца", а "от ипостаси Отца"»[76]. Филиокве же наоборот, определяет божественную сущность источником божественных личностей: «В латинском богословии Личности есть отношения, возникающие в безличностной природе. Если сама личность есть отношение, то кто же или что же вступает в это отношение, формирующее личное бытие? Если личность только возникает в отношении, значит, бытию личности предшествует бытие некоторой без – личной духовно – разумной природы. Субъектом личностного отношения становится без – личная субстанция, природа. И это есть не что иное как философская квинтэссенция пантеизма: Кто есть эпифеномен что. Первичен безличностный мир, вторична Личность»[77]. Это был шаг назад: «С Filioque Запад вновь вернулся к докаппадокийским временам, полагая рождение и исхождение действиями не Личности, но Природы, и тем самым допуская возможность возникновения личного бытия из бытия безличного»[78].

Новизна христианского понимания Бога была в том, что божественная Личность первична по отношению к божественной Сущности. В этом основание божественной свободы. Филиоквистская установка упраздняет эту новизну. Теперь божественная Природа первична по отношению к божественным Личностям, Она есть Их источник. А значит сущность Бога не определяется Им самим как свободный выбор, личностный акт. Она первична и как бы дана Богу изначально, как факт, и с Ней ничего нельзя поделать. Если Бог и является любовью, то Он как бы вынужден ею быть. Это не Его свободный личностный выбор, это неизбежность и необходимость. Божественная Личность лишь рождается из этой Сущности, Она вторична, и не определяет Её. Внутри Сущности «демократически» выстраиваются некие таинственные отношения, и путём этих внутрисущностных отношений происходит как бы самозарождение Личностей. Таким образом, филиоквистская божественная Личность, конечно, «герой», но оказывается всё – таки «титанического» происхождения.

Сказались и сложности перевода. Или скорее – предрассудки и стереотипы западной культуры. Греческое христианское богословие оперировало двумя терминами, обозначающими как божественную, так и человеческую реальность: «усия» (сущность) и «ипостась» (личность). Усия – начало всеобщее, а ипостась – единичное. И то, и другое на латинском языке было обозначено как «субстанция». Но постепенно под субстанцией стала подразумеваться именно сущность. Ипостась же, не обозначенная отдельным латинским термином, постепенно исчезает с радаров западной мысли. Вместо неё для обозначения единичного в человеке вводится термин «персона». Но «персона» – это видимый, эмпирический человек, это индивид. И в греческом языке латинской «персоне» соответствует термин «просопон». Виной всему – юридизм западной культуры. В правовом поле человек проявляет себя исключительно как индивидуальность, а не как трансцендентная ипостась. Поэтому здесь внешняя «персона» важнее внутренней, сокровенной «ипостаси»[79].

Таким образом, что тут было первичным – особый западный взгляд, который привел к филиокве, или филиокве, приведшее к особому западному взгляду, сказать сложно. Но уже и у Августина, и у Иеронима, и у Боэция, авторов V–VI веков, просматриваются зачатки филиоквизма[80]. В любом случае, вставка в Символ веры проводит некую формальную черту и закрепляет матриархальную парадигму западного богословия. А вслед за богословием двигается и философия, и антропология, и вся культура. Чтобы их ярче высветить, я вкратце обрисую православный взгляд на человека.