Две Европы [Очерки Верхнезаморского клуба]

17. Эпоха Возрожденчества

А.Н.: Возвращаясь к вчерашнему нашему разговору. Мне всё же традиционная западная культура представляется вполне себе патриархальной. Особенно по сравнению с нашим временем.

К.Ш.: Согласен, классическая европейская культура довольно патриархальна. Но в конце концов патриархальный Запад сменил матриархальный Пост – Запад. Почему? Да потому что изначально это был дурно понятый патриархат.

После изменения Credo на Западе возникли две противоположные установки. Первая порождена духовной практикой. Это реальное ощущение ипостаси, открытой христианством, как чего – то первичного, фундаментального, отправного, экзистенциального, онтологичного и метафизического. Вторая – теоретическая – порождена новоявленной богословской формулой, согласно которой личность не имеет онтологии, она не метафизична и порождается человеческой сущностью. Возникла парадоксальная ситуация: всё мироощущение христианина пронизывало реальное присутствие ипостаси, при том что филиоквистская догма в своей антропологической проекции её отрицало. Поначалу христианское самоощущение метафизической личности было слишком ярким, чтобы обращать внимание на безжизненные формулы. Мышление европейца, оторвавшись от своего богословского фундамента, встало на сторону духовной практики. Тем более, что в тонкости догматики были посвящены немногие.

Чтобы успешно противостоять собственной богословской аксиоме и воспроизводить аутентичное христианское самоощущение, западной антропологии, подобно древним астрономам, пришлось строить мыслительные эпициклы. Эпициклы как бы маскируют филиоквистский «геоцентризм» человека, вводя его в искусственно смоделированное христианским сознанием и мышлением «коперниканское» пространство. Путём схоластических и философских построений из фундаментальной богословской матриархальной посылки филигранно производились частные антропологические и культурные патриархальные выводы. Вся последующая философская западная мысль была не чем иным как построением патриархальных эпициклов в условиях матриархальной богословской (метафизической) установки. Эти эпициклы призваны были обосновать патриархальное мировоззрение.

Однако борьба была не равной, и она не могла продолжаться слишком долго. Взгляд на бытие всегда определяется взглядом на абсолютное бытие: «философия – служанка богословия». И как бы служанка не упиралась, рано или поздно она пойдёт за своей хозяйкой. Так, в конце концов, и вышло – фундаментальная аксиома постепенно брала своё, и чем дальше, тем сильнее и чаще приходилось оправдывать перед ней реально ощущаемое изнутри первенство метафизической личности. Но аргументов было всё меньше и меньше. Как ни ухищрялись философы и богословы, сложно было им противостоять фундаментальному богословскому догмату. С другой стороны – патриархальные убеждения были слишком сильны. Всё это привело к любопытным метаморфозам. В качестве «отцовского» начала место ипостаси заняла сущность. «Материнским» же началом стала полагаться индивидуальность. В результате патриархат на Западе сменился не матриархатом, а квази – патриархатом.

Подлинный христианский «отцовско – материнский» тандем «ипостась – сущность» был подменён латинской парой «сущность – индивидуальность». Соответственно, изменились и инструменты познания истины. Отринув метафизическую ипостась, западники ограничили все свои изыскания лишь сферой природы (сущности). И вместо универсальной двоицы «вера – разум», они с тех пор вынуждены были решать вечную дилемму «разум – чувства». При этом вера, лишившись своего носителя – ипостаси, была отнесена к сердечной сфере. Вера была причислена к чувствам, но как бы высшего качества.

Общечеловеческий разум стал полагаться «отцовским» началом, а индивидуальное сердце – «материнским». И так как патриархальный образ мысли и действия считался эталонным и нормативным, в человеке главенствовал разум. При этом схоластика ударилась в крайности: плоть была загнана в человеческие подвалы и объявлена источником зла. Нормативность была во всём. Поначалу сила этой инерции была слишком велика. Но единичное в человеке требовало выхода. И однажды этот котёл взорвался.