Две Европы [Очерки Верхнезаморского клуба]

* * *

К.Ш.: Да, бомба, заложенная в христианское богословие прибавкой «филиокве», рано или поздно должна была сдетонировать в культуре. Первым серьёзным матриархальным реваншем стал Ренессанс. Сердце вырвалось наружу и растоптало разум.

Деятелей эпохи Возрожденчества можно понять – им надоела мертвящая схоластика. Веры как опыта нет. А своеобразная западная мистика и розовые сопли по поводу «культа прекрасной дамы», всё это – удел немногих. Единичное в человеке рвалось наружу из тюрьмы разума. Но т. к. уже не было ипостаси с живой, опытной верой, то в результате вырвалось индивидуальное чувство. Да, основой этого единичного стал опыт, но уже опыт не метафизический, ипостасный, а индивидуальный, чувственный. И это было только начало эпического противостояния чувства и разума, противостояния, которое с переменным успехом будет продолжаться на Западе многие столетия.

Эта борьба сердца и разума в плоскости замкнутого круга напоминает суетливую беготню глуповатой собаки за собственным хвостом, и является одной из характерных черт европейской истории, отражённой, кстати, в европейском искусстве. В частности, она породила огромный массив классической литературы с парадигмой противостояния «разум – чувства».

Итак, эпоха Возрожденчества – первый серьезный матриархальный реванш. Недаром ее главные деятели были названы «титанами». Действительно, в Ренессанс «титаны» восстали против «героев». Что они «возрождали»? Чувственное, матриархальное видение мира.

Ярче всего матриархальный дискурс Возрождения проявился в его изобразительном искусстве. Оно, без сомнения, прекрасно. Но ренессансная живопись появляется не просто как «еще один жанр в искусстве», оно вытеснило и заменило собой икону. Западноевропейская иконопись умерла. Ее убила картина, которая заняла место иконы. Равноценна ли это замена? Ведь икона написана в обратной перспективе и изображает как раз неочевидное, невидимое, то, что можно только мыслить и во что можно только верить. В отличие от простой картины, на иконе и люди и мир изображены не такими, какие они есть «на самом деле», т. е. в своем реальном, эмпирическом «существовании», а такими, какими они должны быть в идеале, т. е. в своей «сущности». Это мир без теней и горизонта. Изображённое на иконе – это предмет мышления и веры, а не чувственного восприятия. И для этого в иконописи был разработан специальный язык и принципы изображения[130].

При всей красоте ренессансной, прямоперспективной живописи, этот жанр более низкий, чем иконопись, потому как «эстетически выверено» и «достоверно» изображает простую очевидность взамен неочевидных предметов мышления и веры. Последующие века развития ренессансной живописи – это бесконечный поиск новых форм и попытка как раз уйти от поднадоевшей очевидности и приевшегося реализма. Всё кончилось Малевичем. «Чёрный квадрат» – это жирная точка, поставленная на реалистичной живописи. Это тёмный экран выключенного телевизора. Раньше по нему шла передача по истории искусства, а хулиган Малевич пришёл и выдернул шнур. Так началась эпоха «современного искусства».

Характерно, что именно в год «Чёрного квадрата» в России с триумфом прошла первая выставка древних икон. Только теперь, в эпоху торжества русского авангарда до людей дошло, что иконопись – это не «образчик народного примитивизма», как утверждал Матисс, а высокое искусство. Так замкнулся этот круг.

В.К.: Разработавший теорию перспективы в живописи, кстати, ракетчик и сподвижник С.П. Королёва, Б.В. Раушенбах, говорил, что современное искусство апеллирует уже не к разуму (как икона) и даже не к чувству (как картина), оно обращено к подсознанию, и «это явное движение от человека к обезьяне»[131].

К.Ш.: Я бы не был столь категоричен по отношению к современному искусству. Просто это другое. Художественный авангард – это, может быть и не искусство вовсе, в традиционном понимании. Это, скорее, философия. Поиск новых идей. Старые – давно утрачены.

Возрожденчество – это бунт единичного против всеобщего, вылившийся в восстание индивидуальной плоти против мертвящих оков схоластического разума. Как это ни парадоксально звучит, Ренессанс стал светской альтернативой католической мистике. Альтернативой гораздо более массовой, можно сказать – повсеместной. Мистики возбуждались «образной молитвой» и «подражанием Христу», а возрожденцы – обычными радостями жизни. Но и там, и там действовала не метафизическая ипостась, а чувственная индивидуальность.